Здесь любой корабль с товарами — лишь бы только князь не вздумал потом перепродавать их в городе через подставных лиц, — любой корабль мог остановиться на собственной Городищенской пристани князя, и тогда либо он сам, по приглашенью гостей, посещал со свитою их корабль и выбирал, что ему было надобно — для себя, для княгини, для двора и для челяди, а либо приглашенные им купцы привозили образцы и подарки ему на дом.
Вот почему никого из новгородских соглядатаев не удивило бы, что в сумерки одного летнего, звенящего комарами вечера трое верховых, в бурках и высоких косматых шапках, проследовали к Городищу. За последним из всадников тянулась поводом, прикрепленная к его седлу, вьючная коренастая лошадь с бурдюками вина.
Присмотрелись новгородцы и к грузинским и к армянским купцам и знают: новгородский человек — без калача в торбе, а грузинский купец — без вина в бурдюке в путь-дорогу не тронутся: словно бы кровь свою жаркую водой боятся разбавить.
Но удивился бы соглядатай, когда бы увидал вскоре этих купцов, уже в светлых, пиршественных ризах, золотом затканных, с чашами в руках восседавших за избранною трапезою вместе с Невским и с владыкою Кириллом в тайном чертоге князя. И уже князьями именуют их — и митрополит всея Руси, и великий князь Александр.
Да и впрямь — князья!..
Не простых послов прислали северному витязю и государю — оплоту православия и его надежде — оба грузинских царя — и старший, Давид, и младший. Старший, Давид, сын Георгия Лаши, тот, что прозван у татар Улу-Давидом, — он прислал не кого-либо иного, а самого князя Джакели, того самого, что в своем скалистом гнезде и всего лишь с восемью тысячами грузин — картвелов — отстоял добрую треть страны от непрерывно накатывавшихся на нее монгольских полчищ; отстоял — и от Субедея, и от Берке, а ныне уж и от иранского ильхана Хулагу.
Там, у самой оконечности гор, прижатые спиною к скалам Сванетии, лицом оборотившись к врагам, стояли последние витязи Карталинии, стоял Джакели, а с ним — и азнауры его, и виноградари, и пастухи.
Орда вхлестывалась в глухие каменные щеки утесов и отступала. И вновь натискивала и отваливала обратно в ропоте и в крови…
Подобно тому как стиснутый в опрокинутом под водою кубке воздух может противостоять целому океану, так Саргис Джакели со своими людьми противостоял натиску ордынских полчищ в дебрях и скалах Сванетии и Хевсуретии. Таков был тот человек, которого прислал к Невскому, со своим тайным словом, старший из царей Грузии, Улу-Давид.
Джакели был уж не молод — лет около шестидесяти. Чуть помоложе был второй спутник — посол Давида-младшего — Бедиан Джуаншеридзе.
Оба грузинских посла и видом одежды, и строгим расчесом длинных, с проседью, вьющихся по концам волос, и горделивостью осанки напоминали знатнейших наших бояр — ближе всего бояр новгородских, но пошиб Византии, повадки двора Ангелов и Комненов сквозили в каждом их движении. Сдержанный пафос речи, цветистое и радушное велеречие, без которого, как без соли трапеза, немыслим знатный грузин, и оплавленность, и горделивость жестов — все говорило об их знатном происхождении.
Лица их были смуглы. И оттого еще более сверкали великолепные зубы, обнажаемые в замедленной улыбке под густыми с проседью усами.
Горы, на которых тысячелетиями клюет и терзает Прометееву печень клювастый Зевесов орел; горы, на которых тоже тысячи лет выклевывали и раздирали и самое сердце великому народу Грузии всевозможные хищники: от орлов Рима до серого кречета — Чингиз-хана, — эти грозные горы как бы отложили свой отпечаток в резкости очертаний лица того и другого грузина.
У старшего, у Джакели, лицо было более грозным и, пожалуй, более грубым и носило следы сабельных ударов. Его усы, опущенные книзу, потом выгнутые, были толсты, напоминая собою турьи рога. Подбородок — выбрит.
Его спутник — Бедиар Джуаншеридзе — выглядел несравненно изящнее и тоньше — и лицом, и складом, и речью. Да оно и не удивительно: от младых ногтей это был и философ, и ритор, и законовед. Еще при жизни царицы Русудан — этой ничтожной дщери великой матери — князь Бедиан блистательно закончил свое образование в Константинополе и вернулся на родину, в Сакартвело, полагая, что он везет народу своему бесценные сокровища, что станет помощником царей в борьбе с лихоимством, и неправосудием, и запутанностью законов и обычного права.
Но по прибытии его в Грузию выяснилось, что не перед кем испытать юноше ни красноречия своего, ни искусства струить складки своей тоги, ни своих, перед зеркалом разработанных, рукодвижений судебного ходатая и оратора!
Орды Субедея, пройдя Хорезм и Иран, громили Сакартвело. Татарин-кентавр — народ, сросшийся с лошадью, покрыл сплошь благословенные, ущедренные солнцем холмы Грузии. Дыша грабежом и убийством, монголы текли по стране, уничтожая не только все дышащее, но и все зеленеющее.
После первого поражения грузинских войск, которыми предводительствовал верховный атабек Иванэ — кичливый фантаст, задумавший одно время остановить татар с помощью крестного хода, — ужас и отчаянье овладели и рядовым дворянством Грузии, и эриставамй княжеств и областей, а в первую очередь самой несчастной царицей Русудан.
Она металась между Тбилиси и Кутаиси, пока не укрылась в Сванетии. Татары же, как во всякой не покорившейся сразу стране, принялись уничтожать непокорную грузинскую знать, военное сословие, порабощать и грабить виноградаря и скотовода, угонять в плен ремесленников.
Народ поголовно взялся за оружие. Картли, Имеретия, Мингрелия, Гурия, Сванетия и Абхазия восстали единодушно. И тогда-то во главе наспех собранных азнаурских дружин встал Джакели.
Его отряды обрастали ополчением народа, который, заслышав зов бранной трубы, волна за волною, выливался из своей извечной скалистой цитадели — Сванетских гор — на покинутые им родные холмы и долины и устремлялся на татар.
Армия Субедея, пробираясь с невероятными усилиями сквозь каменные жабры ущелий, имея прямо перед собою заоблачную стену Кавказского хребта, рвясь к просторам южнорусских степей, вдруг получила внезапную кровавую потылицу от грузин, которых не ведавший поражений Субедей считал уже давно либо истребленными, либо подклонившими свои гордые выи под деревянный многопудовый хомут наплечной колодки.
В стремленье вырваться из гулкого каменного бурдюка, где уже Тереком текла татарская кровь, разъяренный хан приказал громоздить, наваливать в пропасти и ущелья все, что только могло хоть на вершок поднять колеса монгольских ароб. Китайские пленные инженеры пытались бурить скалы, дабы взорвать их заложенным в скважины порохом, однако вскоре Субедей отменил свой приказ, когда увидел, что гибель армии придет прежде, чем инженеры успеют хоть чего-либо достигнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152