«Княжна Дубравка, князь Андрей Ярославич, Кирилл-владыко, Батый!»
И не один испылал снаружи берестяной багрово-дымящий факел, и не одна догорела ярого воску свеча внутри ковровой кибитки, мчавшейся в буранную волжскую ночь.
Надлежало расстаться. Суздальским — дальше к северу, Волгою, галицким — налево, в Переславль.
Время от времени делали краткие остановки — дать выкачаться лошадям. И тогда и Александр, и Даниил, и дружина выходили поразмять ноги.
Кичливые силачи новгородцы и ухватистые, проворные суздальцы сами напросились было на одной из стоянок бороться — в обхват и на опоясках, только без хитростей, без крюка, без подножки, а на честность, с подъемом на стегно.
А и зря напросились — клали их галицкие! — только крякнет иной бедняга новогорожанин, ударенный об лед!
— А не надо было нам соглашаться без подножки! — огорчались володимирцы, суздальцы и новгородцы.
Александр же Ярославич, неодобрительно усмехнувшись, сказал, с досадою на своих, слегка пощипывая пушок светлой небольшой бороды:
— Что же вы, робята мои?! Срамите князя. Данило Романович скажет: плохо он, видно, кормит своих!..
Новгородцы и суздальцы стояли понуро.
— Да то от валенков! — попробовал было оправдаться один.
— Разулся бы!
И тогда, осмелев, один из парней, во всю щеку румяный, громко и задорно сказал:
— Круг на круг не приходится! Сборемся еще!..
— Ну смотрите!.. — отвечал Александр.
Как-то одной из темных ночей Андрей-дворский, взявший за правило совершать еженощный обход не только своих, галицких поезжан, но и новгородских, прибежал к повозке князя таков, что и лица на нем не было.
— Княже! — вымолвил он, всхлипнув. — Подлец-от Вышатича-то ведь убил!
Одним прыжком Даниил очутился на снегу. Оба кинулись к новгородским. А там уже, у последнего возка, пылали во множестве берестяные факелы в руках рослых дружинников, багровым светом своим озаряя сугробы и угрюмые лица воинов.
В середине круга стоял сам Александр. Перед ним за локти держали Сонгура.
— Отпустите его, — приказал Невский, — не уползет!.. Ты? — угрюмо спросил он Сонгура и указал рукою на труп Вышатича, лежавший тут же, на снегу, прикрытый по грудь плащом.
Пробит был левый висок чем-то тяжелым и острым, и крупные брызги загустелой крови, точно рассыпавшаяся по снегу застывшая брусника, видны были на заиндевевшей щеке и на бороде.
Сонгур молчал.
— Ты?! — возвыся голос, произнес Александр опять одно это слово, но произнес так, что иней посыпался с береговых деревьев и шарахнулись кони.
Сонгур рухнул в снег на колени.
— Прости! — прохрипел он, воздев свои руки. — Враг попутал… Поспорили… Слово за слово: он меня, я его!..
— Полно лгать! — проговорил Ярославич, ибо уже дознали другое.
Не доверяя Сонгуру, Вышатич со встречи Александра и Даниила ехал все время на самой задней подводе.
В ту самую ночь в кошевку задремавшего Вышатича подсел Сонгур. Слова два перемолвив с полусонным, он ударил его свинчаткой в голову и проломил кость. Затем кинулся на оглянувшегося было облучного и оглушил. Затем выбросил обоих в сугроб и заворотил лошадь.
Однако и оглушенный, поднялся новгородец из снега и кинулся вслед, крича. Через задок вметнулся он в кошеву, и повалил, и притиснул Сонгура коленом, а там уже прибежали остальные.
Сонгур намеревался вернуться в Орду и немедля донести Батыю, что Александр и Даниил встретились и что встреча их была преднамеренной.
Сонгур Аепович обнимал ноги князя. Просил хоть немножечко повременить — не судить его, обождать, пока вернется из Большой орды Ярослав Всеволодич:
— Я ведь — его человек!
Супились воины:
— До чего ехиден!
— Княже, — спрашивали угрюмо, — в железа его?
— Пошто! — негодуя, возражали другие. — Чего там еще с ним меледу меледить! Кончить его на месте — и конец!
Прядали ушами и косились на мертвое тело кони. Пылали, дымя и треща, факелы. Падал снежок.
Выл у ног Александра Сонгур.
— А хоть бы и весь снег исполозил! — медленно проговорил Невский.
И, как будто боясь даже и ногой опачкаться о Сонгура, на целый шаг отступил.
— Встать! — вдруг закричал он.
Боярин, пошатываясь, поднялся.
— Да-а… — все еще не веря тому, что произошло, проговорил Александр. — Знал, что сомнителен, а не думал, что до такой степени гад!
— Княже!.. — начал было Сонгур, заглядывая князю в лицо, но тотчас и осекся.
Из голубых страшных глаз Александра глядела ему в лицо неподкупная смерть.
Из-под сугроба торчали две оглобли. На одной из них — красная шляпа.
Дворский, ехавший на передних санях, остановился и остановил весь поезд.
Вышел князь Даниил.
— Княже! — сказал дворский. — Прикажи откапывать — замело-занесло православных…
Даниил взглянул на верхушку оглобли с красной шляпой и ничего не сказал, только усмехнулся.
В две деревянные лопаты — без лопат как же в такой путь! — принялись откапывать.
Лопаты стукнули в передок саней.
— Бережненько, робята! — приказал дворский. — Гляди — ко — шубное одеяло! — добавил он, когда возчики раскидали снег с погребенных под сугробом людей. — Богаты люди!
В больших розвальнях, под общей меховой полстью и каждый в тулупе, лежали трое скрючившихся мужчин, подобно ядрам в китайском орехе.
Подымался легкий парок.
— Живы! — обрадованно вскричал дворский.
Один из лежавших под снегом простонал и начал приподыматься, цепляясь закоченевшими руками за отводину саней. Шапки на нем не было. Седая голова была повязана заиндевевшим шарфом. Ветер шевелил короткие седые волосы.
Короткая и тоже седая и, как видно, по нужде запущенная борода и усы щетинились на тощих, сизых от холода щеках.
— Ну-ну, отец!.. Подымайся, подымайся, батюшко!.. — соболезнующе проговорил дворский, подпирая старика под спину.
Тот, мутно поводя очами, что-то проговорил.
— Ась? — переспросил дворский, приклоняя ухо. — Нет, не по-русски глаголет! — сказал он обступившим сани дружинникам и воинам.
Даниил, успевший уловить несколько бессвязных латинских слов, произнесенных залубеневшими устами незнакомца, спросил по-латыни:
— Как ваше имя, преподобный отец? — ибо князь теперь уже не сомневался, что перед ним католический священник.
— Иоаннэс… — начал было старец, глядя в наклонившееся к нему лицо Даниила, однако далее этого не пошло и с посиневших губ долго срывалось лишь многократно повторяемое какое-то «плы» и «пры».
— Иоаннэс де Плано-Карпини?! Легат апостолического престола! — вырвался у князя Даниила возглас невольного изумленья. — Боже мой! Епископ! Но… как вы здесь? И что произошло с вами?
Ответ на это князь вскоре и получил — ответ искренний и подробный, — когда, отпоив и оттерев папского легата и двоих его спутников — киевлянина Матвея и второго, монахафранцисканца, Бенедикта-переводчика, князь взял Иоанна Карпини в свою повозку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
И не один испылал снаружи берестяной багрово-дымящий факел, и не одна догорела ярого воску свеча внутри ковровой кибитки, мчавшейся в буранную волжскую ночь.
Надлежало расстаться. Суздальским — дальше к северу, Волгою, галицким — налево, в Переславль.
Время от времени делали краткие остановки — дать выкачаться лошадям. И тогда и Александр, и Даниил, и дружина выходили поразмять ноги.
Кичливые силачи новгородцы и ухватистые, проворные суздальцы сами напросились было на одной из стоянок бороться — в обхват и на опоясках, только без хитростей, без крюка, без подножки, а на честность, с подъемом на стегно.
А и зря напросились — клали их галицкие! — только крякнет иной бедняга новогорожанин, ударенный об лед!
— А не надо было нам соглашаться без подножки! — огорчались володимирцы, суздальцы и новгородцы.
Александр же Ярославич, неодобрительно усмехнувшись, сказал, с досадою на своих, слегка пощипывая пушок светлой небольшой бороды:
— Что же вы, робята мои?! Срамите князя. Данило Романович скажет: плохо он, видно, кормит своих!..
Новгородцы и суздальцы стояли понуро.
— Да то от валенков! — попробовал было оправдаться один.
— Разулся бы!
И тогда, осмелев, один из парней, во всю щеку румяный, громко и задорно сказал:
— Круг на круг не приходится! Сборемся еще!..
— Ну смотрите!.. — отвечал Александр.
Как-то одной из темных ночей Андрей-дворский, взявший за правило совершать еженощный обход не только своих, галицких поезжан, но и новгородских, прибежал к повозке князя таков, что и лица на нем не было.
— Княже! — вымолвил он, всхлипнув. — Подлец-от Вышатича-то ведь убил!
Одним прыжком Даниил очутился на снегу. Оба кинулись к новгородским. А там уже, у последнего возка, пылали во множестве берестяные факелы в руках рослых дружинников, багровым светом своим озаряя сугробы и угрюмые лица воинов.
В середине круга стоял сам Александр. Перед ним за локти держали Сонгура.
— Отпустите его, — приказал Невский, — не уползет!.. Ты? — угрюмо спросил он Сонгура и указал рукою на труп Вышатича, лежавший тут же, на снегу, прикрытый по грудь плащом.
Пробит был левый висок чем-то тяжелым и острым, и крупные брызги загустелой крови, точно рассыпавшаяся по снегу застывшая брусника, видны были на заиндевевшей щеке и на бороде.
Сонгур молчал.
— Ты?! — возвыся голос, произнес Александр опять одно это слово, но произнес так, что иней посыпался с береговых деревьев и шарахнулись кони.
Сонгур рухнул в снег на колени.
— Прости! — прохрипел он, воздев свои руки. — Враг попутал… Поспорили… Слово за слово: он меня, я его!..
— Полно лгать! — проговорил Ярославич, ибо уже дознали другое.
Не доверяя Сонгуру, Вышатич со встречи Александра и Даниила ехал все время на самой задней подводе.
В ту самую ночь в кошевку задремавшего Вышатича подсел Сонгур. Слова два перемолвив с полусонным, он ударил его свинчаткой в голову и проломил кость. Затем кинулся на оглянувшегося было облучного и оглушил. Затем выбросил обоих в сугроб и заворотил лошадь.
Однако и оглушенный, поднялся новгородец из снега и кинулся вслед, крича. Через задок вметнулся он в кошеву, и повалил, и притиснул Сонгура коленом, а там уже прибежали остальные.
Сонгур намеревался вернуться в Орду и немедля донести Батыю, что Александр и Даниил встретились и что встреча их была преднамеренной.
Сонгур Аепович обнимал ноги князя. Просил хоть немножечко повременить — не судить его, обождать, пока вернется из Большой орды Ярослав Всеволодич:
— Я ведь — его человек!
Супились воины:
— До чего ехиден!
— Княже, — спрашивали угрюмо, — в железа его?
— Пошто! — негодуя, возражали другие. — Чего там еще с ним меледу меледить! Кончить его на месте — и конец!
Прядали ушами и косились на мертвое тело кони. Пылали, дымя и треща, факелы. Падал снежок.
Выл у ног Александра Сонгур.
— А хоть бы и весь снег исполозил! — медленно проговорил Невский.
И, как будто боясь даже и ногой опачкаться о Сонгура, на целый шаг отступил.
— Встать! — вдруг закричал он.
Боярин, пошатываясь, поднялся.
— Да-а… — все еще не веря тому, что произошло, проговорил Александр. — Знал, что сомнителен, а не думал, что до такой степени гад!
— Княже!.. — начал было Сонгур, заглядывая князю в лицо, но тотчас и осекся.
Из голубых страшных глаз Александра глядела ему в лицо неподкупная смерть.
Из-под сугроба торчали две оглобли. На одной из них — красная шляпа.
Дворский, ехавший на передних санях, остановился и остановил весь поезд.
Вышел князь Даниил.
— Княже! — сказал дворский. — Прикажи откапывать — замело-занесло православных…
Даниил взглянул на верхушку оглобли с красной шляпой и ничего не сказал, только усмехнулся.
В две деревянные лопаты — без лопат как же в такой путь! — принялись откапывать.
Лопаты стукнули в передок саней.
— Бережненько, робята! — приказал дворский. — Гляди — ко — шубное одеяло! — добавил он, когда возчики раскидали снег с погребенных под сугробом людей. — Богаты люди!
В больших розвальнях, под общей меховой полстью и каждый в тулупе, лежали трое скрючившихся мужчин, подобно ядрам в китайском орехе.
Подымался легкий парок.
— Живы! — обрадованно вскричал дворский.
Один из лежавших под снегом простонал и начал приподыматься, цепляясь закоченевшими руками за отводину саней. Шапки на нем не было. Седая голова была повязана заиндевевшим шарфом. Ветер шевелил короткие седые волосы.
Короткая и тоже седая и, как видно, по нужде запущенная борода и усы щетинились на тощих, сизых от холода щеках.
— Ну-ну, отец!.. Подымайся, подымайся, батюшко!.. — соболезнующе проговорил дворский, подпирая старика под спину.
Тот, мутно поводя очами, что-то проговорил.
— Ась? — переспросил дворский, приклоняя ухо. — Нет, не по-русски глаголет! — сказал он обступившим сани дружинникам и воинам.
Даниил, успевший уловить несколько бессвязных латинских слов, произнесенных залубеневшими устами незнакомца, спросил по-латыни:
— Как ваше имя, преподобный отец? — ибо князь теперь уже не сомневался, что перед ним католический священник.
— Иоаннэс… — начал было старец, глядя в наклонившееся к нему лицо Даниила, однако далее этого не пошло и с посиневших губ долго срывалось лишь многократно повторяемое какое-то «плы» и «пры».
— Иоаннэс де Плано-Карпини?! Легат апостолического престола! — вырвался у князя Даниила возглас невольного изумленья. — Боже мой! Епископ! Но… как вы здесь? И что произошло с вами?
Ответ на это князь вскоре и получил — ответ искренний и подробный, — когда, отпоив и оттерев папского легата и двоих его спутников — киевлянина Матвея и второго, монахафранцисканца, Бенедикта-переводчика, князь взял Иоанна Карпини в свою повозку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152