- Зинаида Афанасьевна, - начал он каким-то боязливым шепотом, торопливо
оглядываясь по сторонам, потому что еще было довольно светло, - Зинаида
Афанасьевна, Я, конечно, осел! То есть, если хотите, я уж теперь и не осел,
потому что, видите ли, все-таки поступил благородно. Но все-таки я
раскаиваюсь в том, что я был осел... Я, кажется, сбиваюсь, Зинаида
Афанасьевна, но... вы извините, это от разных причин...
Зина почти бессознательно посмотрела на него и молча продолжала свою
дорогу. Так как на высоком деревянном тротуаре было тесно двум рядом, а
Зина не сторонилась, то Павел Александрович соскочил с тротуара и бежал
подле нее внизу, беспрерывно заглядывая ей в лицо.
- Зинаида Афанасьевна, - продолжал он, - я рассудил, и если вы сами
захотите, то я согласен возобновить мое предложение. Я даже готов забыть
все, Зинаида Афанасьевна, весь позор, и готов простить, но только с одним
условием: покамест мы здесь, все останется в тайне. Вы уедете отсюда как
можно скорее; я, потихоньку, вслед за вами; обвенчаемcя где-нибудь в глуши,
так что никто не увидит, а потом сейчас в Петербург, хотя бы и на
перекладных, так, чтоб с вами был только маленький чемоданчик... а?
Согласны, Зинаида Афанасьевна? Скажите поскорее! Мне нельзя дожидаться; нас
могут увидеть вместе.
Зина не отвечала и только посмотрела на Мозглякова, но так посмотрела, что
он тотчас же все понял, снял шляпу, раскланялся и исчез при первом повороте
в переулок.
"Как же это? - подумал он. - Третьего дня еще вечером она так
расчувствовалась и во всем себя обвиняла? Видно, день на день не приходит!"
А между тем в Мордасове происшествия шли за происшествиями. Случилось одно
трагическое обстоятельство. Князь, перевезенный Мозгляковым в гостиницу,
заболел в ту же ночь, и заболел опасно. Мордасовцы узнали об этом наутро.
Каллист Станиславич почти не отходил от больного. К вечеру составился
консилиум всех мордасовских медиков. Приглашения им посланы были по-латыни.
Но, несмотря на латынь, князь совсем уж потерял память, бредил, просил
Каллиста Станиславича спеть ему какой-то романс, говорил про какие-то
парики; иногда как будто чего-то пугался и кричал. Доктора решили, что от
мордасовского гостеприимства у князя сделалось воспаление в желудке, как-то
перешедшее (вероятно, по дороге) в голову. Не отвергали и некоторого
нравственного потрясения. Заключили же тем, что князь давно уже был
предрасположен умереть, а потому непременно умрет. В последнем они не
ошиблись, потому что бедный старичок, на третий же день к вечеру, помер в
гостинице. Это поразило мордасовцев. Никто не ожидал такого серьезного
оборота дела. Бросились толпами в гостиницу, где лежало мертвое тело, еще
не убранное, судили, рядили, кивали головами и кончили тем, что резко
осудили "убийц несчастного князя", подразумевая под этим, конечно, Марью
Александровну с дочерью. Все почувствовали, что эта история, уже по одной
своей скандалезности, может получить неприятную огласку, пойдет, пожалуй,
еще в дальние страны, и - чего-чего не было переговорено и пересказано. Все
это время Мозгляков суетился, кидался во все стороны, и наконец голова у
него закружилась. В таком-то состоянии духа он и виделся с Зиной.
Действительно, положение его было затруднительное. Сам он завез князя в
город, сам перевез в гостиницу, а теперь не знал, что и делать с
покойником, как и где хоронить, кому дать знать? везти ли тело в Духаново?
К тому же он считался племянником. Он трепетал, чтоб не обвинили его в
смерти почтенного старца. "Пожалуй, еще дело отзовется в Петербурге, в
высшем обществе!" - думал он с содроганием. От мордасовцев нельзя было
добиться никакого совета; все вдруг чего-то испугались, отхлынули от
мертвого тела и оставили Мозглякова в каком-то мрачном уединении. Но вдруг
вся сцена быстро переменилась. На другой день, рано утром, в город въехал
один посетитель. Об этом посетителе мигом заговорил весь Мордасов, но
заговорил как-то таинственно, шепотом, выглядывая на него из всех щелей и
окон, когда он проехал по Большой улице к губернатору. Даже сам Петр
Михайлович немного как будто бы струсил и не знал, как быть с приезжим
гостем. Гость был довольно известный князь Щепетилов, родственник
покойнику, человек еще почти молодой, лет тридцати пяти, в полковничьих
эполетах и в аксельбантах. Всех чиновников пробрал какой-то необыкновенный
страх от этих аксельбантов. Полицейместер, например, совсем потерялся;
разумеется, только нравственно; физически же он явился налицо, хотя и с
довольно вытянутым лицом. Тотчас же узнали, что князь Щепетилов едет из
Петербурга, заезжал по дороге в Духаново. Не застав же в Духанове никого,
полетел вслед за дядей в Мордасов, где как громом поразила его смерть
старика и все подробнейшие слухи об обстоятельствах его смерти. Петр
Михайлович даже немного потерялся, давая нужные объяснения; да и все в
Мордасове смотрели какими-то виноватыми. К тому же у приезжего гостя было
такое строгое, такое недовольное лицо, хотя, казалось бы, нельзя быть
недовольну наследством. Он тотчас же взялся за дело сам, лично. Мозгляков
же немедленно и постыдно стушевался перед настоящим, не самозванным
племянником и исчез - неизвестно куда. Решено было немедленно перенесть
тело покойника в монастырь, где и назначено было отпевание. Все
распоряжения приезжего отдавались кратко, сухо, строго, но с тактом и
приличием. Назавтра весь город собрался в монастырь присутствовать при
отпевании. Между дамами распространился нелепый слух, что Марья
Александровна лично явится в церковь и, на коленях перед гробом, будет
громко испрашивать себе прощения и что все это должно быть так по закону.
Разумеется, все это оказалось вздором, и Марья Александровна не явилась в
церковь. Мы и забыли сказать, что тотчас по возвращении Зины домой ее
маменька в тот же вечер решилась переехать в деревню, считая более
невозможным оставаться в городе. Там тревожно прислушивалась она из своего
угла к городским слухам, посылала на разведки узнавать о приезжем лице и
все время была в лихорадке. Дорога из монастыря в Духаново проходила менее
чем в версте от окошек ее деревенского дома - и потому Марья Александровна
могла удобно рассмотреть длинную процессию, потянувшуюся из монастыря в
Духаново после отпевания. Гроб везли на высоких дрогах; за ним тянулась
длинная вереница экипажей, провожавших покойника до поворота в город. И
долго еще чернели на белоснежном поле эти мрачные дроги, везомые тихо, с
подобающим величием. Но Марья Александровна не могла смотреть долго и
отошла от окна.
Через неделю она переехала в Москву, с дочерью и Афанасием Матвеичем, а
через месяц узнали в Мордасове, что подгородная деревня Марьи Александровны
и городской дом продаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40