Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не за вас? Вы такой дальний
родственник князю, что препятствий к браку не может быть никаких. Вы берете
ее, молодую, богатую, знатную, - и в какое же время? - когда браком с ней
могли бы гордиться знатнейшие из вельмож! Чрез нее вы становитесь свой в
самом высшем кругу общества; через нее вы получаете вдруг значительное
место, входите в чины. Теперь у вас полтораста душ, а тогда вы богаты;
князь устроит все в своем завещании; я берусь за это. И наконец, главное,
она уже вполне уверена в вас, в вашем сердце, в ваших чувствах, и вы вдруг
становитесь для нее героем добродетели и самоотвержения!.. И вы, и вы
спрашиваете после этого, в чем ваша выгода? Но ведь нужно, наконец, быть
слепым, чтоб не замечать, чтоб не сообразить, чтоб не рассчитать эту
выгоду, когда она стоит в двух шагах перед вами, смотрит на вас, улыбается
вам, а сама говорит:"Это я, твоя выгода!" Павел Александрович, помилуйте!
- Марья Александровна! - вскричал Мозгляков в необыкновенном волнении, -
теперь я все понял! я поступил грубо, низко и подло!
Он вскочил со стула и схватил себя за волосы.
- И не расчетливо, - прибавила Марья Александровна, - главное: не
расчетливо!
- Я осел, Марья Александровна! - вскричал он почти в отчаянии. - Теперь все
погибло, потому что я до безумия люблю ее!
- Может быть, и не все погибло, - проговoрила госпожа Москалева тихо, как
будто что-то обдумывая.
- О, если б это было возможно! Помогите! научите! спасите!
И Мозгляков заплакал.
- Друг мой! - с состраданием сказала Марья Александровна, подавая ему руку,
- вы это сделали от излишней горячки, от кипения страсти, стало быть, от
любви же к ней! Вы были в отчаянии, вы не помнили себя! ведь должна же она
понять все это...
- Я до безумия люблю ее и всем готов для нее пожертвовать! - кричал
Мозгляков.
- Послушайте, я оправдаю вас перед нею...
- Марья Александровна!
- Да, я берусь за это! Я сведу вас. Вы выскажете ей все, все, как я вам
сейчас говорила!
- О боже! как вы добры, Марья Александровна!.. Но.. нельзя ли это сделать
сейчас?
- Оборони бог! О, как вы неопытны, друг мой! Она такая гордая! Она примет
это за новую грубость, за нахальность! Завтра же я устрою все, а теперь -
уйдите куда-нибудь, хоть к этому купцу... пожалуй, приходите вечером; но я
бы вам не советовала!
- Уйду, уйду! боже мой! вы меня воскрешаете! но еще один вопрос: ну, а если
князь не так скоро умрет?
- Ах, боже мой, как вы наивны, mon cher Paul. Напротив, нам надобно молить
бога о его здоровье. Надобно всем сердцем желать долгих дней этому милому,
этому доброму, этому рыцарски честному старичку! Я первая, со слезами, и
день и ночь буду молиться за счастье моей дочери. Но, увы! кажется,
здоровье князя ненадежно! К тому же придется теперь посетить столицу,
вывозить Зину в свет. Боюсь, ох боюсь, чтоб это окончательно не довершило
его! Но - будем молиться, cher Paul, а остальное - в руце божией!.. Вы уже
идете! Благословляю вас, mon ami! Надейтесь, терпите, мужайтесь, главное -
мужайтесь! Я никогда не сомневалась в благородстве чувств ваших...
Она крепко пожала ему руку, и Мозгляков на цыпочках вышел из комнаты.
- Ну, проводила одного дурака! - сказала она с торжеством. - Остались
другие...
Дверь отворилась, и вошла Зина. Она была бледнее обыкновенного. Глаза ее
сверкали.
- Маменька! - сказала она, - кончайте скорее, или я не вынесу! Все это до
того грязно и подло, что я готова бежать из дому. Не томите же меня, не
раздражайте меня! Меня тошнит, слышите ли: меня тошнит от всей этой грязи!
- Зина! что с тобою, мой ангел? Ты... ты подслушивала! - вскричала Марья
Александровна, пристально и с беспокойством вглядываясь в Зину.
- Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этого дурака?
Послушайте, клянусь вам, что если вы еще будете меня так мучить и назначать
мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все и покончу все
разом. Довольно уже того, что я решилась на главную низость! Но... я не
знала себя! Я задохнусь от этого смрада!.. - И она вышла, хлопнув дверями.
Марья Александровна пристально посмотрела ей вслед и задумалась.
- Спешить, спешить! - вскричала она, встрепенувшись. - В ней главная беда,
главная опасность, и если все эти мерзавцы нас не оставят одних, раззвонят
по городу, - что, уж верно, и сделано, - то все пропало! Она не выдержит
этой всей кутерьмы и откажется. Во что бы то ни стало и немедленно надо
увезти князя в деревню! Слетаю cама сперва, вытащу моего болвана и привезу
сюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, пригодиться! А там тот
выспится - и отправимся! - Она позвонила.
- Что ж лошади? - спросила она вошедшего человека.
- Давно готовы-с, - отвечал лакей.
Лошади были заказаны в ту минуту, когда Марья Александровна уводила наверх
князя.
Она оделась, но прежде забежала к Зине, чтоб сообщить ей, в главных чертах,
свое решение и некоторые инструкции. Но Зина не могла ее слушать. Она
лежала в постели, лицом в подушках; она обливалась слезами и рвала свои
длинные, чудные волосы своими белыми руками, обнаженными до локтей. Изредка
вздрагивала она, как будто холод в одно мгновение проходил по всем ее
членам. Марья Александровна начала было говорить, но Зина не подняла даже и
головы.
Постояв над ней некоторое время, Марья Александровна вышла в смущении, и
чтоб вознаградить себя с другой стороны, села в карету и велела гнать что
есть мочи.
"Скверно то, что Зина подслушивала! - думала она, сидя в карете. - Я
уговорила Мозглякова почти теми же словами, как и ее. Она горда и, может
быть, оскорбилась... Гм! Но главное, главное - успеть все обделать,
покамест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!.."
И при одной этой мысли ею овладело бешенство, не предвещавшее ничего
счастливого Афанасию Матвеичу; она ворочалась на своем месте от нетерпения.
Лошади мчали ее во всю прыть.
Глава X
Карета летела. Мы сказали уже, что в голове Марьи Александровны еще утром,
в то время когда она гонялась за князем по городу, блеснула гениальная
мысль. Об этой мысли мы обещали упомянуть в своем месте. Но читатель уже
знает ее. Эта мысль была: в свою очередь конфисковать князя и, как можно
скорее, увезти его в подгородную деревню, где безмятежно процветал
блаженный Афанасий Матвеич. Не скроем, что на Марью Александровну все более
и более находило какое-то необъяснимое беспокойство. Это бывает даже с
настоящими героями, именно в то время, когда они достигают цели. Какой-то
инстинкт подсказывал ей, что опасно оставаться в Мордасове. "А уж раз в
деревне, - рассуждала она, - так тут хоть весь город вверх ногами!"
Конечно, и в деревне нельзя было терять времени. Все могло случиться, все,
решительно все, хотя мы, конечно, не верим слухам, распространенным
впоследствии про мою героиню ее злоумышленниками, что она в эту минуту
боялась даже полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
родственник князю, что препятствий к браку не может быть никаких. Вы берете
ее, молодую, богатую, знатную, - и в какое же время? - когда браком с ней
могли бы гордиться знатнейшие из вельмож! Чрез нее вы становитесь свой в
самом высшем кругу общества; через нее вы получаете вдруг значительное
место, входите в чины. Теперь у вас полтораста душ, а тогда вы богаты;
князь устроит все в своем завещании; я берусь за это. И наконец, главное,
она уже вполне уверена в вас, в вашем сердце, в ваших чувствах, и вы вдруг
становитесь для нее героем добродетели и самоотвержения!.. И вы, и вы
спрашиваете после этого, в чем ваша выгода? Но ведь нужно, наконец, быть
слепым, чтоб не замечать, чтоб не сообразить, чтоб не рассчитать эту
выгоду, когда она стоит в двух шагах перед вами, смотрит на вас, улыбается
вам, а сама говорит:"Это я, твоя выгода!" Павел Александрович, помилуйте!
- Марья Александровна! - вскричал Мозгляков в необыкновенном волнении, -
теперь я все понял! я поступил грубо, низко и подло!
Он вскочил со стула и схватил себя за волосы.
- И не расчетливо, - прибавила Марья Александровна, - главное: не
расчетливо!
- Я осел, Марья Александровна! - вскричал он почти в отчаянии. - Теперь все
погибло, потому что я до безумия люблю ее!
- Может быть, и не все погибло, - проговoрила госпожа Москалева тихо, как
будто что-то обдумывая.
- О, если б это было возможно! Помогите! научите! спасите!
И Мозгляков заплакал.
- Друг мой! - с состраданием сказала Марья Александровна, подавая ему руку,
- вы это сделали от излишней горячки, от кипения страсти, стало быть, от
любви же к ней! Вы были в отчаянии, вы не помнили себя! ведь должна же она
понять все это...
- Я до безумия люблю ее и всем готов для нее пожертвовать! - кричал
Мозгляков.
- Послушайте, я оправдаю вас перед нею...
- Марья Александровна!
- Да, я берусь за это! Я сведу вас. Вы выскажете ей все, все, как я вам
сейчас говорила!
- О боже! как вы добры, Марья Александровна!.. Но.. нельзя ли это сделать
сейчас?
- Оборони бог! О, как вы неопытны, друг мой! Она такая гордая! Она примет
это за новую грубость, за нахальность! Завтра же я устрою все, а теперь -
уйдите куда-нибудь, хоть к этому купцу... пожалуй, приходите вечером; но я
бы вам не советовала!
- Уйду, уйду! боже мой! вы меня воскрешаете! но еще один вопрос: ну, а если
князь не так скоро умрет?
- Ах, боже мой, как вы наивны, mon cher Paul. Напротив, нам надобно молить
бога о его здоровье. Надобно всем сердцем желать долгих дней этому милому,
этому доброму, этому рыцарски честному старичку! Я первая, со слезами, и
день и ночь буду молиться за счастье моей дочери. Но, увы! кажется,
здоровье князя ненадежно! К тому же придется теперь посетить столицу,
вывозить Зину в свет. Боюсь, ох боюсь, чтоб это окончательно не довершило
его! Но - будем молиться, cher Paul, а остальное - в руце божией!.. Вы уже
идете! Благословляю вас, mon ami! Надейтесь, терпите, мужайтесь, главное -
мужайтесь! Я никогда не сомневалась в благородстве чувств ваших...
Она крепко пожала ему руку, и Мозгляков на цыпочках вышел из комнаты.
- Ну, проводила одного дурака! - сказала она с торжеством. - Остались
другие...
Дверь отворилась, и вошла Зина. Она была бледнее обыкновенного. Глаза ее
сверкали.
- Маменька! - сказала она, - кончайте скорее, или я не вынесу! Все это до
того грязно и подло, что я готова бежать из дому. Не томите же меня, не
раздражайте меня! Меня тошнит, слышите ли: меня тошнит от всей этой грязи!
- Зина! что с тобою, мой ангел? Ты... ты подслушивала! - вскричала Марья
Александровна, пристально и с беспокойством вглядываясь в Зину.
- Да, подслушивала. Не хотите ли вы стыдить меня, как этого дурака?
Послушайте, клянусь вам, что если вы еще будете меня так мучить и назначать
мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все и покончу все
разом. Довольно уже того, что я решилась на главную низость! Но... я не
знала себя! Я задохнусь от этого смрада!.. - И она вышла, хлопнув дверями.
Марья Александровна пристально посмотрела ей вслед и задумалась.
- Спешить, спешить! - вскричала она, встрепенувшись. - В ней главная беда,
главная опасность, и если все эти мерзавцы нас не оставят одних, раззвонят
по городу, - что, уж верно, и сделано, - то все пропало! Она не выдержит
этой всей кутерьмы и откажется. Во что бы то ни стало и немедленно надо
увезти князя в деревню! Слетаю cама сперва, вытащу моего болвана и привезу
сюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, пригодиться! А там тот
выспится - и отправимся! - Она позвонила.
- Что ж лошади? - спросила она вошедшего человека.
- Давно готовы-с, - отвечал лакей.
Лошади были заказаны в ту минуту, когда Марья Александровна уводила наверх
князя.
Она оделась, но прежде забежала к Зине, чтоб сообщить ей, в главных чертах,
свое решение и некоторые инструкции. Но Зина не могла ее слушать. Она
лежала в постели, лицом в подушках; она обливалась слезами и рвала свои
длинные, чудные волосы своими белыми руками, обнаженными до локтей. Изредка
вздрагивала она, как будто холод в одно мгновение проходил по всем ее
членам. Марья Александровна начала было говорить, но Зина не подняла даже и
головы.
Постояв над ней некоторое время, Марья Александровна вышла в смущении, и
чтоб вознаградить себя с другой стороны, села в карету и велела гнать что
есть мочи.
"Скверно то, что Зина подслушивала! - думала она, сидя в карете. - Я
уговорила Мозглякова почти теми же словами, как и ее. Она горда и, может
быть, оскорбилась... Гм! Но главное, главное - успеть все обделать,
покамест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!.."
И при одной этой мысли ею овладело бешенство, не предвещавшее ничего
счастливого Афанасию Матвеичу; она ворочалась на своем месте от нетерпения.
Лошади мчали ее во всю прыть.
Глава X
Карета летела. Мы сказали уже, что в голове Марьи Александровны еще утром,
в то время когда она гонялась за князем по городу, блеснула гениальная
мысль. Об этой мысли мы обещали упомянуть в своем месте. Но читатель уже
знает ее. Эта мысль была: в свою очередь конфисковать князя и, как можно
скорее, увезти его в подгородную деревню, где безмятежно процветал
блаженный Афанасий Матвеич. Не скроем, что на Марью Александровну все более
и более находило какое-то необъяснимое беспокойство. Это бывает даже с
настоящими героями, именно в то время, когда они достигают цели. Какой-то
инстинкт подсказывал ей, что опасно оставаться в Мордасове. "А уж раз в
деревне, - рассуждала она, - так тут хоть весь город вверх ногами!"
Конечно, и в деревне нельзя было терять времени. Все могло случиться, все,
решительно все, хотя мы, конечно, не верим слухам, распространенным
впоследствии про мою героиню ее злоумышленниками, что она в эту минуту
боялась даже полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40