Это был день такого веселья, о котором до этого не пел ни один скальд.
Все же были две странности, которым никогда бы не поверили христиане.
Первая — то, что викинги не нарушали приказ Хастингса, который позволял отпускать только уличных девок, и то, если они очень уж сильно сопротивлялись.
Другая — то, что слишком многие пытались спрятаться от охотников. И все же число попавшихся постепенно увеличивалось, а многие чересчур пылкие натуры выскакивали из своих укрытий нарочно, чтобы их ловили опять. Нас удивило, что легче было поймать светлокожую европейку, чем смуглую мавританку. В каждом большом доме их было помногу, и мы не сомневались, что это рабыни-христианки.
Алан сказал, что этот день город запомнит надолго — печальный день для хозяев гаремов: отныне рабыни, встречая своих господ, будут загадочно улыбаться.
Я был викингом, но не участвовал в общем веселье. Я стоял на стене, думая о темноволосой красавице на севере, и мое сердце болело от томительного ожидания. И я сам не ведал: храню ли я клятву или же просто сошел с ума, но что бы это ни было, я гордился этим.
Вечером я разыскал Хастингса, который тоже не тронул ни одну девушку, и вместе мы кликнули клич, держа перед собой щиты. Другие подхватили призыв — это был сигнал сбора. Когда все наши люди собрались, за исключением одного, которого зарезала неблагодарная пленница, мы открыли противоположные ворота.
— Салам Алейкум! — крикнули мы оставляемым женщинам.
— Алейкум Салам! — прозвучали тысячи голосов. Обманутые мавры у передних ворот взвыли от ярости.
К тому времени, когда мы захватили Руссильон, я уже достаточно обдумал поход на Рим, чтобы обсудить его с Аланом.
Теперь мы перебрались на один из самых лучших драккаров — «Гримхильду». Я стал ей командовать вместо ярла, убитого в Наварре. Весь флот уважал нас за то, что в любых условиях мы находили путь, и все любили нас за песни Алана. Мы плыли на Семарк, остров у устья Роны. Оттуда мы хотели подняться по реке до богатого города Баланса и надеялись получить выкуп за Карла, короля Прованса. Но никто, кроме меня, не смел и мечтать об успехе. Только сарацины, знай они о наших планах, молились бы за удачу день и ночь. Однако Хастингсу удалось и это.
— Алан, ты бывал в Риме? — спросил я, сидя у мачты.
— Нет, но Марри, наверное, был.
— Спроси его.
Кулик внимательно следил за парящими пальцами скальда, а затем ответил:
— Я был в Риме во времена Лотара, чтобы прочесть трактат великого Гебера и раскрыть секрет волшебного порошка Кимиа.
— Спроси, не желает ли он вновь побывать там?
Алан всплеснул руками.
— Оге, ты сошел с ума, у тебя солнечный удар!
— Ты будешь моим врачом и излечишь меня?
— Должен сказать, что когда-то я был христианином. Я потерял веру, видя зло, которое творилось и творится при дворах христианских королей, и я поклялся поклоняться только Аполлону, богу песен. По какой другой причине мог бы я стать язычником? Но послушай, Рим это не только земля и камни, золото и дерево. Это не просто люди, которыми управляет Папа. Рим уже существовал, когда мир только…
— Его давно не захватывали язычники? — прервал я.
— Лет триста.
— И Англию тоже. Ты рассказывал, что когда саксы прибыли туда в первый раз, они подумали, что эта земля не такая, как другие. Рим мощнее Кадиса?
— Слабее. Николай строит стены с утра до ночи, чтобы можно было выйти из подчинения Луи, короля франков, но работа только начата. Но имя…
— Может ли это имя остановить завоевателей?
— Увы, нет. — Алан замолчал, и даже печаль на его лице была красива.
— А что тогда может остановить нас, людей с Севера?
— Не знаю. Вы можете выгрести серебро и золото из храмов и потом поджечь их. Вы можете сорвать драгоценности с ряс и убить тех, кто их носит. Вы можете получить выкуп за знать, но не за священников — они предпочтут умереть. В городе около сорока тысяч человек — что они могут сделать с белыми гуннами? Но лучше бы тебе поспешить. Это твой последний шанс.
Его слова озадачили меня. Алан заметил это и засмеялся.
— Потому что в следующем году его захватят сарацины? — спросил я.
— Сарацины уже откусили больше, чем могут прожевать.
— Потому что его будут защищать короли христиан?
— Его будут защищать все христиане, некогда бывшие язычниками, защищать от последних язычников. А ты скоро уйдешь.
— Куда, певец? На морское дно?
— Если я не ошибаюсь, туда, куда ушли все остальные язычники. Я мог бы понять его, если бы подумал. Но не захотел.
— Объясни, Алан. Если мы захватим Рим, разве это не будет ударом по всем христианам в мире и по их Богу?
— Честно говоря, я мало знаю о христианском Боге; хотя, думаю, ему нравятся мои песни. Конечно, разорив его главные святилища, вы ослабите его, но человек может ошибаться. И все же это будет сильный удар по всему христианству.
— Тогда перед отплытием домой мы, язычники, захватим Рим. Казалось, я говорю необдуманно, поскольку без согласия Хастингса и без его руководства такое было бы нам не под силу. Но я был почти уверен, что он согласится, и по нескольким причинам. Одна из них — жажда подвигов у наших людей. Я начал разжигать ее, спрашивая ярлов, возможен ли такой поход, и их глаза начинали блестеть, как клинки на солнце.
Хастингс с удовольствием согласился совершить набег, и, когда мы встретились на его корабле, чтобы обсудить предстоящий поход, оказалось, что он уже учел трудности и придумал, как их преодолеть. Хотя Рим не мог защитить себя, мы должны были ударить как можно неожиданнее, налететь и отскочить, подобно волкам, прежде, чем могучий сын Лотара успеет прибыть из Ломбардии. И еще наш поход в Прованс надо было закончить как можно скорее, иначе сарацины успели бы собрать флот и поджидали бы нас у Гибралтара.
— Мой отец Рагнар одобрил бы такой поход, — заметил Хастингс, — кстати, Оге, где Рагнар? Ты готов сказать?
— Разве лимоны растут на елках? — ответил я.
— Иногда, да. Что-то замечательное появилось в тебе, Оге, с тех пор, как ты подарил мне вот это.
Он мягко поднес девять пальцев к своим шрамам.
— В этом виновато солнце? Моргана? Или это смыто уже кровью Рагнара?
Я посмотрел на него и усмехнулся.
— Двое лапландцев, калека, две девушки и бывший раб. Если мы захватили Рагнара, это славный подвиг.
— Ты не посчитал певца.
— Он появился, когда я расстался с Морганой.
Я понял, что сделал ошибку, но было поздно.
— Бард присоединился к тебе, когда ты сбежал от Рагнара у устья Эльбы. Что такое ты совершил, чтобы он пошел с тобой? Ты не мог дать ему золото, и ты не был великим воином, чтобы привлечь его. А ведь его песни слушали при всех христианских дворах. Так что лимоны выросли на елке.
— Правильно. И вырастет еще больше, когда мы захватим Рим.
— Да. Люди уже называют это Походом Оге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Все же были две странности, которым никогда бы не поверили христиане.
Первая — то, что викинги не нарушали приказ Хастингса, который позволял отпускать только уличных девок, и то, если они очень уж сильно сопротивлялись.
Другая — то, что слишком многие пытались спрятаться от охотников. И все же число попавшихся постепенно увеличивалось, а многие чересчур пылкие натуры выскакивали из своих укрытий нарочно, чтобы их ловили опять. Нас удивило, что легче было поймать светлокожую европейку, чем смуглую мавританку. В каждом большом доме их было помногу, и мы не сомневались, что это рабыни-христианки.
Алан сказал, что этот день город запомнит надолго — печальный день для хозяев гаремов: отныне рабыни, встречая своих господ, будут загадочно улыбаться.
Я был викингом, но не участвовал в общем веселье. Я стоял на стене, думая о темноволосой красавице на севере, и мое сердце болело от томительного ожидания. И я сам не ведал: храню ли я клятву или же просто сошел с ума, но что бы это ни было, я гордился этим.
Вечером я разыскал Хастингса, который тоже не тронул ни одну девушку, и вместе мы кликнули клич, держа перед собой щиты. Другие подхватили призыв — это был сигнал сбора. Когда все наши люди собрались, за исключением одного, которого зарезала неблагодарная пленница, мы открыли противоположные ворота.
— Салам Алейкум! — крикнули мы оставляемым женщинам.
— Алейкум Салам! — прозвучали тысячи голосов. Обманутые мавры у передних ворот взвыли от ярости.
К тому времени, когда мы захватили Руссильон, я уже достаточно обдумал поход на Рим, чтобы обсудить его с Аланом.
Теперь мы перебрались на один из самых лучших драккаров — «Гримхильду». Я стал ей командовать вместо ярла, убитого в Наварре. Весь флот уважал нас за то, что в любых условиях мы находили путь, и все любили нас за песни Алана. Мы плыли на Семарк, остров у устья Роны. Оттуда мы хотели подняться по реке до богатого города Баланса и надеялись получить выкуп за Карла, короля Прованса. Но никто, кроме меня, не смел и мечтать об успехе. Только сарацины, знай они о наших планах, молились бы за удачу день и ночь. Однако Хастингсу удалось и это.
— Алан, ты бывал в Риме? — спросил я, сидя у мачты.
— Нет, но Марри, наверное, был.
— Спроси его.
Кулик внимательно следил за парящими пальцами скальда, а затем ответил:
— Я был в Риме во времена Лотара, чтобы прочесть трактат великого Гебера и раскрыть секрет волшебного порошка Кимиа.
— Спроси, не желает ли он вновь побывать там?
Алан всплеснул руками.
— Оге, ты сошел с ума, у тебя солнечный удар!
— Ты будешь моим врачом и излечишь меня?
— Должен сказать, что когда-то я был христианином. Я потерял веру, видя зло, которое творилось и творится при дворах христианских королей, и я поклялся поклоняться только Аполлону, богу песен. По какой другой причине мог бы я стать язычником? Но послушай, Рим это не только земля и камни, золото и дерево. Это не просто люди, которыми управляет Папа. Рим уже существовал, когда мир только…
— Его давно не захватывали язычники? — прервал я.
— Лет триста.
— И Англию тоже. Ты рассказывал, что когда саксы прибыли туда в первый раз, они подумали, что эта земля не такая, как другие. Рим мощнее Кадиса?
— Слабее. Николай строит стены с утра до ночи, чтобы можно было выйти из подчинения Луи, короля франков, но работа только начата. Но имя…
— Может ли это имя остановить завоевателей?
— Увы, нет. — Алан замолчал, и даже печаль на его лице была красива.
— А что тогда может остановить нас, людей с Севера?
— Не знаю. Вы можете выгрести серебро и золото из храмов и потом поджечь их. Вы можете сорвать драгоценности с ряс и убить тех, кто их носит. Вы можете получить выкуп за знать, но не за священников — они предпочтут умереть. В городе около сорока тысяч человек — что они могут сделать с белыми гуннами? Но лучше бы тебе поспешить. Это твой последний шанс.
Его слова озадачили меня. Алан заметил это и засмеялся.
— Потому что в следующем году его захватят сарацины? — спросил я.
— Сарацины уже откусили больше, чем могут прожевать.
— Потому что его будут защищать короли христиан?
— Его будут защищать все христиане, некогда бывшие язычниками, защищать от последних язычников. А ты скоро уйдешь.
— Куда, певец? На морское дно?
— Если я не ошибаюсь, туда, куда ушли все остальные язычники. Я мог бы понять его, если бы подумал. Но не захотел.
— Объясни, Алан. Если мы захватим Рим, разве это не будет ударом по всем христианам в мире и по их Богу?
— Честно говоря, я мало знаю о христианском Боге; хотя, думаю, ему нравятся мои песни. Конечно, разорив его главные святилища, вы ослабите его, но человек может ошибаться. И все же это будет сильный удар по всему христианству.
— Тогда перед отплытием домой мы, язычники, захватим Рим. Казалось, я говорю необдуманно, поскольку без согласия Хастингса и без его руководства такое было бы нам не под силу. Но я был почти уверен, что он согласится, и по нескольким причинам. Одна из них — жажда подвигов у наших людей. Я начал разжигать ее, спрашивая ярлов, возможен ли такой поход, и их глаза начинали блестеть, как клинки на солнце.
Хастингс с удовольствием согласился совершить набег, и, когда мы встретились на его корабле, чтобы обсудить предстоящий поход, оказалось, что он уже учел трудности и придумал, как их преодолеть. Хотя Рим не мог защитить себя, мы должны были ударить как можно неожиданнее, налететь и отскочить, подобно волкам, прежде, чем могучий сын Лотара успеет прибыть из Ломбардии. И еще наш поход в Прованс надо было закончить как можно скорее, иначе сарацины успели бы собрать флот и поджидали бы нас у Гибралтара.
— Мой отец Рагнар одобрил бы такой поход, — заметил Хастингс, — кстати, Оге, где Рагнар? Ты готов сказать?
— Разве лимоны растут на елках? — ответил я.
— Иногда, да. Что-то замечательное появилось в тебе, Оге, с тех пор, как ты подарил мне вот это.
Он мягко поднес девять пальцев к своим шрамам.
— В этом виновато солнце? Моргана? Или это смыто уже кровью Рагнара?
Я посмотрел на него и усмехнулся.
— Двое лапландцев, калека, две девушки и бывший раб. Если мы захватили Рагнара, это славный подвиг.
— Ты не посчитал певца.
— Он появился, когда я расстался с Морганой.
Я понял, что сделал ошибку, но было поздно.
— Бард присоединился к тебе, когда ты сбежал от Рагнара у устья Эльбы. Что такое ты совершил, чтобы он пошел с тобой? Ты не мог дать ему золото, и ты не был великим воином, чтобы привлечь его. А ведь его песни слушали при всех христианских дворах. Так что лимоны выросли на елке.
— Правильно. И вырастет еще больше, когда мы захватим Рим.
— Да. Люди уже называют это Походом Оге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89