Я был потрясен. Во время своих визитов мы с Эйко всегда останавливались в этой гостиной. Просторная комната в японском стиле имела площадь не меньше двадцати дзё. Никакой мебели, только татами на полу. Хорошо помню, как неуютно я чувствовал себя здесь вначале. Однако сейчас гостиная выглядела иначе. Все-таки живопись очень преображает стены. Мы искали картину голландского художника девятнадцатого века, но сейчас перед нами предстали совсем другие полотна, до боли знакомые. Их было шесть, все сотого размера. То были картины, написанные мной во время учебы.
17
Словно издалека я услышал, как Харада обращается к Тасиро:
– Обстоятельства изменились. Ваши люди в плену. Прошу вас спуститься со мной вниз.
Тасиро глубоко вздохнул:
– Ты снова предал меня?
– Давайте сразу расставим точки над i: я с самого начала не питал к вам никаких чувств.
– Тогда зачем было сближаться со мной?
– Я не сближался с вами. Мы всего лишь вели деловые переговоры. Мое предательство не более чем ваша фантазия.
Тасиро поднялся, подгоняемый Харадой, и они вдвоем покинули комнату. Все это время мой взгляд был прикован к стенам, где внезапно ожило мое давно забытое прошлое. «Рояль-1» и «Рояль-2», удостоенные награды на бьеннале «Новый век». «Выход», отмеченный на выставке. Другие произведения, получившие призы на школьных конкурсах живописи. Всего я написал двадцать или тридцать работ такого размера. Те из них, которыми я был сравнительно доволен, сейчас висели передо мной.
С трудом оторвав взгляд от стен, я взглянул на Хироси:
– Это и есть то, о чем ты хотел со мной побеседовать после?
Он кивнул:
– Я слышал, ты все это нарисовал в школе?
– Да, это единственное, что у меня неплохо получалось.
– Хм, а ты молодец, – тихо пробормотал он и продолжил уже громче: – Чего нельзя сказать обо мне. Я ничего не смыслю в картинах. Вот сказать, будет на девушку спрос в фудзоку или нет, – это пожалуйста.
– А вот тут я не силен. Каждый дока в чем-то своем.
– Но ведь мне почти тридцать. Бестолково живу, правда?
Мне вспомнились последние несколько лет моей собственной жизни, лишенной какого бы то ни было труда и похожей на гладкий кусок пластмассы. Кто-кто, а я точно не могу служить образцом для подражания.
– Это как посмотреть, – ответил я. – Вот мне в мои почти сорок тоже кажется, что я живу бестолково. Мне вообще не очень понятно, что значит «бестолково».
– Но ведь в твоей жизни был период сильной увлеченности.
– Это было давно. Теперь ничего не осталось. Эти картины собрала Эйко?
– Ага. Ты ведь даже не догадывался, верно? Она просила держать это в секрете.
– Интересно – почему?
– Хотела удивить. Мечтала о том, как ты увидишь их однажды и удивишься. Она так радостно об этом говорила. И ты действительно удивился!
– Еще бы, – ответил я, – ведь я все их оставил в школе. Большая часть картин тогда хранилась в студии, особенно такого размера, – разве в обычном доме найдется для них место? Они так долго валялись на школьном складе, что я думал, их давно уничтожили.
– Кажется, с ними так и собирались поступить, но Эйко решила во что бы то ни стало собрать твои лучшие работы. Это было уже после смерти отца, дом пустовал – идеальное место для картин такого размера. Потихоньку от тебя она съездила в вашу школу и договорилась с руководителем художественного кружка. На складе скопилась масса картин, и он не помнил, сохранились ли среди них твои работы, но сказал, что через полгода склад собираются сносить – на его месте построят новый корпус, а старые картины уничтожат. Эйко ответила, что с удовольствием заберет твои картины, если они найдутся. В итоге картины нашлись, и она буквально скакала от радости.
Разглядывая стены, я вспоминал нашу студию и склад поблизости, где хранились, заботливо переложенные картоном, все работы, когда-либо отмеченные на выставках и конкурсах живописи. Более двухсот картин, от маленьких до огромных, и количество их постоянно росло, поэтому я был уверен, что мои работы давно уничтожены. Кстати, именно там, на газоне между студией и складом, я впервые увидел Эйко. Перед моим внутренним взором пронесся зеленый весенний газон, залитый прозрачным светом, и рыжая патока лака, сверкающая на солнце и стекающая по белым холмикам цинковых белил.
Я вновь взглянул на Хироси:
– Когда Эйко ездила в школу?
– Примерно за год до смерти. Как раз перед тем, как я совершил преступление. Помнишь, вы с ней приезжали в Киото? По-моему, это было уже после ее поездки в школу.
– А когда собирались сносить склад и строить новый корпус?
– В марте следующего года. То есть через месяц после того, как мне вынесли приговор. Короче, все это происходило одновременно с судом надо мной.
– В марте восемьдесят девятого?
– Ну да. Мне тогда дали условный срок, и я начал жизнь праведника. Эйко велела взять в прокате грузовик и перевезти на нем все эти картины по скоростной дороге Томэй в Киото. Она была умной и жесткой, умела командовать людьми.
Я улыбнулся. Учитывая мою тогдашнюю загруженность, от меня несложно было скрыть любой секрет. Узнав, что Хироси вынесли условный приговор, и вздохнув с облегчением, я буквально на следующий день улетел в Париж на поиски места для очередной съемки. Мне снова вспомнилось, как мы сидели в сумерках на берегу реки Имадэгава и она сказала: «Когда мне исполнилось тридцать…» – и тут же поправилась. Что она имела в виду? Может быть, боялась, что картины уже уничтожены. Это было в сентябре. Тридцать ей должно было исполниться только через полгода, в марте.
– Но почему ты мне до сих пор ничего не говорил об этих картинах?
– Эйко собрала их, чтобы сделать тебе сюрприз, долго готовилась. При чем же тут я? Вот и решил ничего тебе не говорить. Да еще мое обещание начать новую жизнь…
Возможно, он прав. Мы помолчали. Тишину нарушало лишь щелканье его пальцев.
– Послушай, Акияма, ты, наверно, меня ненавидишь?
– За что? За то, что ты не рассказал о картинах?
Он покачал головой:
– Эйко так переживала из-за моих делишек, что покончила с собой. Не скрывай, я знаю, ты ненавидишь меня за это.
Я в упор взглянул на Хироси. Было видно, что ему с трудом удается не отводить глаз.
– Послушай и запомни навсегда: чтобы я этого больше никогда не слышал. Эйко погибла не из-за тебя. Когда тебе дали условный срок, она искренне обрадовалась и успокоилась. Иначе она ни за что не попросила бы тебя перевезти эти картины. Ты тут совершенно ни при чем, и больше не заводи при мне таких разговоров.
Некоторое время он молча смотрел на меня, затем коротко ответил:
– Понял.
– Вот и молодец. – Я снова взглянул на свои картины.
Да… Было время. Время моей одержимости живописью и наших невинных бесед с Эйко… С тех пор прошло много лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86