– Ее имя встречается в переводном издании сборника писем Ван Гога, в краткой редакторской справке об Арле, – ответил Харада и тут же спросил: – Что вы думаете об этой истории?
– Пока ничего не могу сказать, надо дослушать До конца.
– Конечно.
Гастон разъезжал с труппой примерно до 1915 года. Его стареющему организму стало тяжело выносить дальние поездки. Проводив сына в Америку, они с женой перебрались в Париж, где он снял дешевую комнатенку и устроился чернорабочим в пекарню. Его соседом стал японский студент-художник. Странное имя парня прочно засело в памяти Гастона.
Они с японцем подружились и стали заходить друг к другу в гости. Однажды студент заметил в углу комнаты картину. После генеральной уборки ее приготовили на выброс вместе с остальной найденной на чердаке рухлядью. Парень попросил отдать ему картину за бутылку вина. Гастон с радостью согласился.
Через несколько месяцев японец покинул Париж. Истинная ценность картины дошла до Гастона лишь спустя десять лет, когда он случайно увидел на одной из галерей плакат с похожим букетом. Да ведь это же та самая мазня, которую он собирался выбросить! Желтые летние цветы. Подсолнухи.
Вот и все воспоминания, которыми Гастон поделился с внучкой.
Через несколько дней пароход увез девочку в Америку.
Натали выросла и стала проявлять интерес к искусству, который с годами становился только глубже. Однако никому, даже мужу, она не рассказывала услышанную от деда историю. Несмотря на увлеченность фовизмом, она была глубоко религиозной женщиной и мучительно стеснялась поступка деда. Подумать только, отправиться в бордель, когда дома ждет беременная жена. Какая безнравственность! Она не представляла, что заставило деда поделиться с ней, несовершеннолетней, такими воспоминаниями. Натали страшно переживала, что окружающие могут узнать о том, какая порочная в ней течет кровь. Шли годы, супруг умер, наступила новая эпоха, на дворе были семидесятые. Ее отношение к старинной истории постепенно менялось. При случае она расспрашивала японцев, не знают ли они одного художника, учившегося в Париже в 1910-е годы. При этом она называла услышанное от деда ими, по-прежнему утаивая его рассказ о событиях в Арле. Однако в ответ на ее расспросы все лишь недоуменно пожимали плечами, уверяя, что у японцев не бывает таких странных имен.
Натали почти отчаялась, но, как оказалось, преждевременно. Все изменилось после визита молодой японки из музея, желавшего взять картины из ее коллекции для выставки.
Японку звали Эйко Акияма. Почти не надеясь, Натали задала ей привычный вопрос, и каково же было ее удивление, когда девушка с улыбкой ответила, что этот японец – ее дед. Ошибки быть не может.
«Дело в том, – объяснила она, – что имя, которое вы назвали, Исаико Атама, действительно звучит странно для японского уха. Моего деда звали Хисахико Хатама. Просто французы не произносят звука «х». Насколько мне известно, в юности дед изучал живопись в Париже, и как раз в тот период, о котором вы говорите. Думаю, среди японских художников наберется не больше сотни таких, кто в те годы мог позволить себе обучение за границей».
Правда, дед Эйко, несмотря на стажировку, отказался от живописи и закончил свои дни в безвестности, не оставив после себя произведений.
Еще большее удивление ожидало Натали, когда они перешли к разговору о любимых художниках. Мало того что японка назвала Ван Гога, она сама заговорила о вероятности существования восьмых «Подсолнухов». Пусть ее предположение было основано не на реальных фактах, а являлось лишь плодом воображения и анализа книг, альбомов и оригиналов, увиденных в мировых музеях, на Натали оно произвело огромное впечатление. И вот они уже позабыли о первоначальной цели визита и всецело увлеклись темой Ван Гога. И все же Натали не рассказала ей о Гастоне. Она была слишком очарована личностью японки, чтобы вытаскивать на свет неприглядную историю своего безнравственного родственника.
Харада продолжал:
– В конце своего завещания Ришле оставила такую запись:
Целью моего описания являются воспоминания, и ничто другое.
Ох уж эти «порочные» «Подсолнухи», стоящие сейчас десятки миллионов долларов. Лежат себе где-то тихонечко. Думаю, они где-то в Японии. Если бы выяснилось, что они действительно существуют, уверена, эта новость дошла бы и до меня. Все права на эти цветы принадлежат Эйко Хатаме, в чьих жилах течет кровь японского студента-художника, некогда снимавшего комнату по соседству с моим дедом. Он честно обменял картину на бутылку вина. Теперь я слегла, как когда-то мой дед, и единственное, о чем жалею, так это о том, что не поведала Эйко арльскую историю. Подумать только, какая удивительная случайность! Она поделилась со мною своей сокровенной мечтой о том, что, возможно, где-то существуют еще одни «Подсолнухи». Мне грех роптать на судьбу. Я была счастлива. Я завидую сочетанию ума и отваги в этой девушке. Думаю, что Господь, направивший ее ко мне, укажет ей иной, отличный от моего и более счастливый путь к «Подсолнухам».
Прикурив «Хайлайт», я повернулся к Хараде:
– Ну и?…
– Ну и?!. Вы, кажется, не слишком удивлены?
– Можно ли доверять этому завещанию?
– Можно. Все рассказанное мною, от начала до самого конца, реальные факты. Вы же знаете, сколько усилий мы затратили. Неужто в ваших глазах эта история не стоит таких стараний?
– Трудно сказать. Я не могу вам доверять.
– У вас нет другого выхода, кроме как довериться нам.
– Ван Гог довольно подробно описывает свои отношения с женщинами в письмах к брату. Однако об этой истории не сказано ни в одном из его писем. Допустим, рассказ Ришле правдив, но ведь ее дед мог все выдумать.
– Что касается отношений Ван Гога с женщинами, – холодно произнес Харада, – он действительно довольно откровенно описывает их в письмах к Тео. Однако далеко не все, как вам наверняка известно. К тому же после инцидента с отрезанным ухом письма стали приходить с перерывами. Ну а что до Гастона, то он был простым бродячим артистом, абсолютно несведущим в искусстве. Не думаю, что он смог бы сочинить такую историю.
– Ты сказал, что хочешь со мной посоветоваться. Это как-то связано с твоим рассказом?
– Конечно, – ответил он с силой, – с вашей помощью мы отыщем восьмые «Подсолнухи» Ван Гога. Вот так.
– Зачем?
– Зачем?! Произведение, о котором Гастон Рибо поведал внучке, является ценнейшим культурным достоянием нашей эпохи. Если оно будет найдено, это, несомненно, станет величайшей сенсацией в живописи нашего века. Добавлю также, что картина имеет и огромную материальную ценность. Все, конечно, зависит от того, в каком картина состоянии, но, учитывая ажиотаж, который поднимется вокруг нее, можно говорить как минимум о шести или семи миллиардах иен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86