Я искал глазами пепельницу, когда услышал голос Иноуэ:
– Ты уж прости, но здесь не курят. Кажется, это правило существовало еще в те времена, когда ты у нас работал.
– И правда. Совсем забыл. Прошу прощения.
Я положил на стол синюю зажигалку. Он мельком взглянул на нее, в лице его ничего не изменилось.
– Кстати – это простое предположение, заранее прошу простить, если окажусь не прав, – когда Мурабаяси сказал, что хотел бы избавиться от тех денег, это вы посоветовали ему пойти в казино?
Иноуэ улыбнулся:
– А я-то думал: что ты сейчас скажешь? Почему ты так считаешь? Я весьма законопослушный гражданин.
– Но разве не вы посоветовали ему обратиться ко мне?
– Что за бред! У тебя есть основания так думать?
– Если честно, довольно шаткие. Только вот какая штука: по непонятной причине в последнее время со мной желает встретиться куча народу. Не представляю, чем может быть вызван такой интерес. Между тем, если проанализировать недавние события, первым в этой цепочке были вы.
– Разве мы не случайно столкнулись на Гиндзе?
– Думаю, нет.
Он продолжал спокойно улыбаться:
– Почему ты так считаешь?
– Очень просто. Мы встретились на Сукиябаси в воскресенье в двенадцать ночи. Никуда, кроме как на гольф, клиентов в воскресенье не поведешь, почти все заведения в этот день закрыты. Почему же в такое время вы оказались на Гиндзе?
Немного подумав, он заговорил:
– Я действительно оказался там не по работе. Однако у каждого человека существует частная жизнь, в которой я не считаю нужным отчитываться перед тобой.
– Конечно. Простите. Но меня удивило, что вы стояли у здания «Сони» с таким видом, будто ждете кого-то. Между тем, поговорив со мной, вы быстро направились через дорогу и исчезли. Словно у вас и не было никаких дел. Возможно, я ошибаюсь. Прошу прощения, если обидел вас.
В тот день было холодно. Его больная нога наверняка ныла, как обычно в стылую погоду. Говорил он тогда на удивление тихо. А затем, подволакивая ногу, направился через дорогу и исчез из виду. Хорошо помню его удаляющийся силуэт.
Положив зажигалку в карман, я поднялся. Иноуэ посмотрел на меня с удивлением:
– Как, это все? Уже уходишь?
Я кивнул:
– Совершенно верно. И простите.
Иноуэ не произнес больше ни слова.
Дойдя до двери, я обернулся:
– Да, кстати, только что вспомнил: Мурабаяси сказал, что, возможно, его ловко провели. Не знаете, о чем это он?
Иноуэ тихо ответил:
– Не знаю.
– И еще. Когда я был в Америке, я отправил вам письмо. Оно у вас сохранилось?
Он некоторое время глядел на меня. Затем улыбнулся. Это была несколько другая улыбка, чем раньше, – улыбка человека, старающегося оставаться серьезным.
– Думаю, да. Я аккуратно храню всю корреспонденцию. А ты нет?
– А я нет. Читаю письма и сразу выбрасываю.
– Это не совсем этично. Но почему ты спрашиваешь?
– Потому что вы единственный, кому я написал, как провожу там время. Даже Мурабаяси не писал. Наверное, потому, что уважал вас.
На комнату опустилась тишина. Тишина, похожая на пыль, оседающую с медленным кружением. В этой тишине Иноуэ молча смотрел на меня.
Я улыбнулся ему:
– Я и сейчас вас уважаю. Вам знаком человек по имени Тадамити Нисина?
Он по-прежнему молчал. На лице его была написана грусть. Это выражение грусти и молчание словно были мне ответом.
Я повернулся и, не прощаясь, вышел из комнаты. Он тоже не проронил ни слова.
В офисе я снова увидел Китадзиму. Он все так же громко говорил по телефону. Меня он, кажется, не заметил. Предполуденные часы. Час пик у дизайнеров. Помню, когда я работал здесь, в эти часы офис превращался в поле битвы. Похоже, это единственное, что осталось неизменным с тех пор. Сидящие за столами люди, все без исключения, уставились в свои мониторы.
Обернувшись напоследок, я вышел за дверь. Никогда не смогу работать в офисе. Мой реактивный самолет улетел без меня.
7
Нa улице я сразу направился к телефону-автомату и снова достал визитную карточку Мурабаяси. Мне ответил тот же четкий голос. Сославшись на рекомендации Иноуэ, директора «Кёби Кикаку», я попросил координаты их адвоката. Через пару секунд у меня была вся необходимая информация. Поблагодарив секретаря, я набрал номер юридической конторы. Адвоката в городе не оказалось – он уехал по делам в Фукуоку. Поразительная закономерность: как только мне хочется с кем-нибудь поболтать, он тут же отбывает в командировку.
Мне ничего другого не оставалось, как вернуться к себе на Иттёмэ. Погруженный в собственные мысли, я никого вокруг не замечал. Как обычно, свернул на дорожку, добрался до дома и не заметил бы, что меня поджидают, если бы не окрик:
– Привет, приятель!
Я поднял глаза. Мари Кано собственной персоной. Черный пиджак, темные брюки, на плече знакомая безразмерная сумка. И длинная черная тень на асфальте – солнце взбиралось все выше.
– Знаешь что, – сказал я, – я тебе не ровесник, и не зови меня приятелем.
– Тебе это не нравится?
Пожалуй, все дело было в том, что так меня называл Иноуэ.
– Меня это напрягает.
– Никогда бы не подумала. Посмотри на себя – ну как тебя еще можно назвать? А все твой характер.
Я вздохнул:
– Характер, говоришь?
– Это и есть твой дом?
– Да.
Она окинула взглядом окрестности:
– Я здесь впервые. Настоящее ретро в самом сердце Токио, посреди Гиндзы, и всего один жилой дом напротив. А у тебя необычное жилище. Первый раз вижу дверь из одеяла.
– Чрезвычайное положение, – буркнул я, – кто-то сломал мою дверь.
– Кто?
– Не знаю. Лучше скажи: тебя что, выпустили из полиции?
– Долгая история. Можно войти?
– Пожалуйста, – ответил я.
В комнате она с любопытством огляделась, невнятно бормоча себе под нос:
– И внутри необычно. И как просторно! Везет же некоторым, столько места.
Слышал бы ее Мурабаяси. Вот что значит – все познается в сравнении. Любая оценка относительна.
Я указал ей на то самое место, где недавно сидел Мурабаяси. Она кивнула, переложила газеты, тихо присела и тут же, казалось, потеряла всякий интерес к окружающему интерьеру. Скрестив ноги и подперев одной рукой щеку, другой она облокотилась на чайный столик. Тонкая белая кисть четко вырисовывалась на черной полированной столешнице.
Не спеша усаживаться рядом, я предложил:
– Выпьешь чего-нибудь?
– Пива.
– К сожалению, у меня только молоко.
– Так я и думала. Ну и зачем спрашивать, если у тебя все равно только детское меню?
Она явно была не в духе. Я не решился спросить о причине. Молча достал из холодильника молоко в бумажном пакете, налил в кастрюлю и поставил на огонь. Сняв молоко за секунду до кипения, разлил в чашки. Поставил перед ней чашку, от молока шел пар. Я заметил: она что-то вертит в руках. Мой пончик. Она с интересом разглядывала надпись на упаковке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Ты уж прости, но здесь не курят. Кажется, это правило существовало еще в те времена, когда ты у нас работал.
– И правда. Совсем забыл. Прошу прощения.
Я положил на стол синюю зажигалку. Он мельком взглянул на нее, в лице его ничего не изменилось.
– Кстати – это простое предположение, заранее прошу простить, если окажусь не прав, – когда Мурабаяси сказал, что хотел бы избавиться от тех денег, это вы посоветовали ему пойти в казино?
Иноуэ улыбнулся:
– А я-то думал: что ты сейчас скажешь? Почему ты так считаешь? Я весьма законопослушный гражданин.
– Но разве не вы посоветовали ему обратиться ко мне?
– Что за бред! У тебя есть основания так думать?
– Если честно, довольно шаткие. Только вот какая штука: по непонятной причине в последнее время со мной желает встретиться куча народу. Не представляю, чем может быть вызван такой интерес. Между тем, если проанализировать недавние события, первым в этой цепочке были вы.
– Разве мы не случайно столкнулись на Гиндзе?
– Думаю, нет.
Он продолжал спокойно улыбаться:
– Почему ты так считаешь?
– Очень просто. Мы встретились на Сукиябаси в воскресенье в двенадцать ночи. Никуда, кроме как на гольф, клиентов в воскресенье не поведешь, почти все заведения в этот день закрыты. Почему же в такое время вы оказались на Гиндзе?
Немного подумав, он заговорил:
– Я действительно оказался там не по работе. Однако у каждого человека существует частная жизнь, в которой я не считаю нужным отчитываться перед тобой.
– Конечно. Простите. Но меня удивило, что вы стояли у здания «Сони» с таким видом, будто ждете кого-то. Между тем, поговорив со мной, вы быстро направились через дорогу и исчезли. Словно у вас и не было никаких дел. Возможно, я ошибаюсь. Прошу прощения, если обидел вас.
В тот день было холодно. Его больная нога наверняка ныла, как обычно в стылую погоду. Говорил он тогда на удивление тихо. А затем, подволакивая ногу, направился через дорогу и исчез из виду. Хорошо помню его удаляющийся силуэт.
Положив зажигалку в карман, я поднялся. Иноуэ посмотрел на меня с удивлением:
– Как, это все? Уже уходишь?
Я кивнул:
– Совершенно верно. И простите.
Иноуэ не произнес больше ни слова.
Дойдя до двери, я обернулся:
– Да, кстати, только что вспомнил: Мурабаяси сказал, что, возможно, его ловко провели. Не знаете, о чем это он?
Иноуэ тихо ответил:
– Не знаю.
– И еще. Когда я был в Америке, я отправил вам письмо. Оно у вас сохранилось?
Он некоторое время глядел на меня. Затем улыбнулся. Это была несколько другая улыбка, чем раньше, – улыбка человека, старающегося оставаться серьезным.
– Думаю, да. Я аккуратно храню всю корреспонденцию. А ты нет?
– А я нет. Читаю письма и сразу выбрасываю.
– Это не совсем этично. Но почему ты спрашиваешь?
– Потому что вы единственный, кому я написал, как провожу там время. Даже Мурабаяси не писал. Наверное, потому, что уважал вас.
На комнату опустилась тишина. Тишина, похожая на пыль, оседающую с медленным кружением. В этой тишине Иноуэ молча смотрел на меня.
Я улыбнулся ему:
– Я и сейчас вас уважаю. Вам знаком человек по имени Тадамити Нисина?
Он по-прежнему молчал. На лице его была написана грусть. Это выражение грусти и молчание словно были мне ответом.
Я повернулся и, не прощаясь, вышел из комнаты. Он тоже не проронил ни слова.
В офисе я снова увидел Китадзиму. Он все так же громко говорил по телефону. Меня он, кажется, не заметил. Предполуденные часы. Час пик у дизайнеров. Помню, когда я работал здесь, в эти часы офис превращался в поле битвы. Похоже, это единственное, что осталось неизменным с тех пор. Сидящие за столами люди, все без исключения, уставились в свои мониторы.
Обернувшись напоследок, я вышел за дверь. Никогда не смогу работать в офисе. Мой реактивный самолет улетел без меня.
7
Нa улице я сразу направился к телефону-автомату и снова достал визитную карточку Мурабаяси. Мне ответил тот же четкий голос. Сославшись на рекомендации Иноуэ, директора «Кёби Кикаку», я попросил координаты их адвоката. Через пару секунд у меня была вся необходимая информация. Поблагодарив секретаря, я набрал номер юридической конторы. Адвоката в городе не оказалось – он уехал по делам в Фукуоку. Поразительная закономерность: как только мне хочется с кем-нибудь поболтать, он тут же отбывает в командировку.
Мне ничего другого не оставалось, как вернуться к себе на Иттёмэ. Погруженный в собственные мысли, я никого вокруг не замечал. Как обычно, свернул на дорожку, добрался до дома и не заметил бы, что меня поджидают, если бы не окрик:
– Привет, приятель!
Я поднял глаза. Мари Кано собственной персоной. Черный пиджак, темные брюки, на плече знакомая безразмерная сумка. И длинная черная тень на асфальте – солнце взбиралось все выше.
– Знаешь что, – сказал я, – я тебе не ровесник, и не зови меня приятелем.
– Тебе это не нравится?
Пожалуй, все дело было в том, что так меня называл Иноуэ.
– Меня это напрягает.
– Никогда бы не подумала. Посмотри на себя – ну как тебя еще можно назвать? А все твой характер.
Я вздохнул:
– Характер, говоришь?
– Это и есть твой дом?
– Да.
Она окинула взглядом окрестности:
– Я здесь впервые. Настоящее ретро в самом сердце Токио, посреди Гиндзы, и всего один жилой дом напротив. А у тебя необычное жилище. Первый раз вижу дверь из одеяла.
– Чрезвычайное положение, – буркнул я, – кто-то сломал мою дверь.
– Кто?
– Не знаю. Лучше скажи: тебя что, выпустили из полиции?
– Долгая история. Можно войти?
– Пожалуйста, – ответил я.
В комнате она с любопытством огляделась, невнятно бормоча себе под нос:
– И внутри необычно. И как просторно! Везет же некоторым, столько места.
Слышал бы ее Мурабаяси. Вот что значит – все познается в сравнении. Любая оценка относительна.
Я указал ей на то самое место, где недавно сидел Мурабаяси. Она кивнула, переложила газеты, тихо присела и тут же, казалось, потеряла всякий интерес к окружающему интерьеру. Скрестив ноги и подперев одной рукой щеку, другой она облокотилась на чайный столик. Тонкая белая кисть четко вырисовывалась на черной полированной столешнице.
Не спеша усаживаться рядом, я предложил:
– Выпьешь чего-нибудь?
– Пива.
– К сожалению, у меня только молоко.
– Так я и думала. Ну и зачем спрашивать, если у тебя все равно только детское меню?
Она явно была не в духе. Я не решился спросить о причине. Молча достал из холодильника молоко в бумажном пакете, налил в кастрюлю и поставил на огонь. Сняв молоко за секунду до кипения, разлил в чашки. Поставил перед ней чашку, от молока шел пар. Я заметил: она что-то вертит в руках. Мой пончик. Она с интересом разглядывала надпись на упаковке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86