Мое плечо разрывалось от боли. Я улыбнулся им и вырубился.
Я пришел в себя в белой комнате. Рука онемела. Бинтов на ней стало больше. В дверь заглянул врач.
— Ага, — сказал он. — Мы извлекли из вашего плеча несколько пуль, под местной анестезией. Шестнадцать штук.
Я больше не мог переносить финской жизнерадостности. Я спустил ноги с кровати. Комната завертелась. Я спросил:
— Как мисс Вуорайнен?
— Ждет снаружи. Сейчас войдет.
Действуя одной рукой, я кое-как оделся. Она вошла. Губы у нее были мягкие, как утиный пух. Медсестры оставили нас вдвоем.
Она была бледна. Казалось, она притворяется бодрой ради меня. Она сказала:
— Они меня ждали в гостинице. Я вела себя как дура.
— Кто — они?
— Какие-то паскудные эстонцы. — Она улыбнулась. — Мой английский стал лучше, правда?
— Правда. — Я взял ее за руку. При ней мое чувство одиночества прошло. Но холод оставался. Сейчас что-то случится.
— На этот раз ты спас мне жизнь. Теперь мы квиты.
Мне не очень понравилось направление, которое принимали ее мысли. Она улыбнулась, пригладила волосы. И продолжала:
— Мерзавец Грузкин. Это он подослал людей.
— Об этом можешь больше не беспокоиться.
— У меня еще есть друзья в Эстонии. Я говорила с ними по телефону. Грузкин — человек старого режима. Он говорил по телефону с кем-то из ваших. Из бывших ваших. Теперь они все на одной стороне. Против нас.
— С Отто Кэмпбеллом.
— С Отто Кэмпбеллом, — повторила она. И замолчала. Я тоже молчал, потому что знал, что она сейчас скажет.
Именно это она и сказала.
— Я возвращаюсь в Эстонию.
— Ты сошла с ума, — возразил я. — Они пытались тебя похитить. Что ты докажешь своим возвращением?
— У нас есть люди старых и новых взглядов. Грузкин старого закала. Они отживают свое. Новые люди сделают мою страну страной.
— Но тебя убьют.
— Мы бережем друг друга. Без опасностей не бывает побед. У меня билет на двенадцатичасовой рейс.
Я посмотрел на часы. Было одиннадцать. Я не знал, что сказать.
— Ты меня проводишь? — спросила она.
У нее был маленький саквояж. Я повесил его на здоровое плечо. Мы шли к набережной, небо над узкими улочками образовало сеть из блестящих голубых лент. У входа на паром она меня поцеловала. Щеки у нее были влажные.
— До свидания, — сказала она.
— До скорой встречи, — ответил я.
Она улыбнулась одними глазами.
— Я надеюсь, — сказала она. Она шутила. Мы оба шутили. — Ах да! — вспомнила она. — Я же хотела отдать тебе это.
Она сунула мне в руки толстый коричневый конверт и направилась к сходням своей легкой походкой. Я отвернулся.
Какой-то миг я не соображал, куда иду, и мне было все равно.
— Эй! — послышался голос. — Шкипер!
Я поднял голову. Это оказался Дин.
— Только что пришли, — сообщил Дин. — Что, русская пташка улетела?
Я подошел к краю набережной: вот она, "Лисица", старая зверюга.
— Поплыли домой, — сказал я и двинулся вниз по лестнице.
— Как, — удивился Пит. — Уже?
— Уже, — ответил я.
Мы отчалили. Я стоял у кормового подзора, уцепившись здоровой рукой за бакштаг. Нос "Лисицы" разворачивался в гавани. Подходили парусные суда. Прозвучала сирена, долгая и тоскливая. От паромного причала отделилось старое четырехугольное судно. Крошечная фигурка махала с верхней палубы. Светлые волосы развевались по ветру.
Я поднял руку. Паром уходил на юг, винты взбивали белую пену, вырывавшуюся из-под кормы. Фигурка становилась все меньше и наконец исчезла из виду.
Теперь "Лисица" была на выходе из гавани. Пит ворчал на молодежь. Паруса подняли. Я раскрыл конверт, который мне дала Надя.
Тридцать шесть цветных фотографий и тридцать шесть негативов. Вот Невилл Глейзбрук, а вот и Леннарт Ребейн.
Оба они ушли в тень. Туда же уйдут и их мелкие грязные тайны. Я смял негативы. Ветер подхватил их. Они улетели, тоненькие, блестящие двухмерные штучки, улетели в огромное пространство моря и неба. Волна накрыла их, и они исчезли. Я швырнул следом снимки и отвернулся, глядя на палубу.
Я сказал:
— Выключить двигатель.
Наступила тишина. Моя правая рука поднялась и уцепилась локтем за бакштаг. Колени согнулись, приноравливаясь к качке большого судна на низких балтийских волнах, "Лисица" накренилась под порывом ветра, и ее палуба, похожая на огромный серый наконечник стрелы, понеслась на синий юго-восток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Я пришел в себя в белой комнате. Рука онемела. Бинтов на ней стало больше. В дверь заглянул врач.
— Ага, — сказал он. — Мы извлекли из вашего плеча несколько пуль, под местной анестезией. Шестнадцать штук.
Я больше не мог переносить финской жизнерадостности. Я спустил ноги с кровати. Комната завертелась. Я спросил:
— Как мисс Вуорайнен?
— Ждет снаружи. Сейчас войдет.
Действуя одной рукой, я кое-как оделся. Она вошла. Губы у нее были мягкие, как утиный пух. Медсестры оставили нас вдвоем.
Она была бледна. Казалось, она притворяется бодрой ради меня. Она сказала:
— Они меня ждали в гостинице. Я вела себя как дура.
— Кто — они?
— Какие-то паскудные эстонцы. — Она улыбнулась. — Мой английский стал лучше, правда?
— Правда. — Я взял ее за руку. При ней мое чувство одиночества прошло. Но холод оставался. Сейчас что-то случится.
— На этот раз ты спас мне жизнь. Теперь мы квиты.
Мне не очень понравилось направление, которое принимали ее мысли. Она улыбнулась, пригладила волосы. И продолжала:
— Мерзавец Грузкин. Это он подослал людей.
— Об этом можешь больше не беспокоиться.
— У меня еще есть друзья в Эстонии. Я говорила с ними по телефону. Грузкин — человек старого режима. Он говорил по телефону с кем-то из ваших. Из бывших ваших. Теперь они все на одной стороне. Против нас.
— С Отто Кэмпбеллом.
— С Отто Кэмпбеллом, — повторила она. И замолчала. Я тоже молчал, потому что знал, что она сейчас скажет.
Именно это она и сказала.
— Я возвращаюсь в Эстонию.
— Ты сошла с ума, — возразил я. — Они пытались тебя похитить. Что ты докажешь своим возвращением?
— У нас есть люди старых и новых взглядов. Грузкин старого закала. Они отживают свое. Новые люди сделают мою страну страной.
— Но тебя убьют.
— Мы бережем друг друга. Без опасностей не бывает побед. У меня билет на двенадцатичасовой рейс.
Я посмотрел на часы. Было одиннадцать. Я не знал, что сказать.
— Ты меня проводишь? — спросила она.
У нее был маленький саквояж. Я повесил его на здоровое плечо. Мы шли к набережной, небо над узкими улочками образовало сеть из блестящих голубых лент. У входа на паром она меня поцеловала. Щеки у нее были влажные.
— До свидания, — сказала она.
— До скорой встречи, — ответил я.
Она улыбнулась одними глазами.
— Я надеюсь, — сказала она. Она шутила. Мы оба шутили. — Ах да! — вспомнила она. — Я же хотела отдать тебе это.
Она сунула мне в руки толстый коричневый конверт и направилась к сходням своей легкой походкой. Я отвернулся.
Какой-то миг я не соображал, куда иду, и мне было все равно.
— Эй! — послышался голос. — Шкипер!
Я поднял голову. Это оказался Дин.
— Только что пришли, — сообщил Дин. — Что, русская пташка улетела?
Я подошел к краю набережной: вот она, "Лисица", старая зверюга.
— Поплыли домой, — сказал я и двинулся вниз по лестнице.
— Как, — удивился Пит. — Уже?
— Уже, — ответил я.
Мы отчалили. Я стоял у кормового подзора, уцепившись здоровой рукой за бакштаг. Нос "Лисицы" разворачивался в гавани. Подходили парусные суда. Прозвучала сирена, долгая и тоскливая. От паромного причала отделилось старое четырехугольное судно. Крошечная фигурка махала с верхней палубы. Светлые волосы развевались по ветру.
Я поднял руку. Паром уходил на юг, винты взбивали белую пену, вырывавшуюся из-под кормы. Фигурка становилась все меньше и наконец исчезла из виду.
Теперь "Лисица" была на выходе из гавани. Пит ворчал на молодежь. Паруса подняли. Я раскрыл конверт, который мне дала Надя.
Тридцать шесть цветных фотографий и тридцать шесть негативов. Вот Невилл Глейзбрук, а вот и Леннарт Ребейн.
Оба они ушли в тень. Туда же уйдут и их мелкие грязные тайны. Я смял негативы. Ветер подхватил их. Они улетели, тоненькие, блестящие двухмерные штучки, улетели в огромное пространство моря и неба. Волна накрыла их, и они исчезли. Я швырнул следом снимки и отвернулся, глядя на палубу.
Я сказал:
— Выключить двигатель.
Наступила тишина. Моя правая рука поднялась и уцепилась локтем за бакштаг. Колени согнулись, приноравливаясь к качке большого судна на низких балтийских волнах, "Лисица" накренилась под порывом ветра, и ее палуба, похожая на огромный серый наконечник стрелы, понеслась на синий юго-восток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81