Сестра Харидада говорила что-то и о том, кому, где и на каких условиях выдаются эти ярлыки, но все это прошло мимо сознания Батара. Сейчас он думал и молил Промыслителя только об одном: пусть будет цел и невредим мастер Тати, а уж добраться до него ему не помешают никакие разъезды, никакие «мед-ногрудые».
И они таки не помешали, хотя и старались. На улице Старой Кожи его окликнули какие-то степняки в кованых нагрудниках, гордо восседавшие на лохматых низкорослых лошаденках. Их было пятеро, и, видя, что Батар, продолжая подниматься по тропинке, проходившей мимо дома весельчака Харбада, на крики не реагирует и останавливаться не собирается, они погнались за ним. Это было так же глупо, как если бы они, прыгнув в море, пытались насадить на ъвои кривые мечи облюбованную на обед рыбину. По вырезанным в камне тропкам без привычки быстро не походишь, а лошади и шагу не сделают. Не сразу, но все же уразумев это, «медногрудые» покинули седла и начали карабкаться вслед за Батаром с ловкостью прямо-таки восхитительной, живо напомнившей юноше древесных крабов, панцири которых, случалось, тоже отливали красной медью.
Будучи мальчишкой, он часто готовил из этих крабов недурную похлебку, сбивая их со стволов деревьев метко пущенными камнями. Точно так же поступил он и теперь, с той лишь разницей, что камни, вырванные им из земли, размерами напоминали человеческую голову и кидать их приходилось не снизу вверх, а сверху вниз. После того как двое парней со свисающими до подбородка усами, отведав Батаровых гостинцев, жалобно стеная, прекратили преследование, остальные схватились за луки.
— «Глупость лишь ненамного извинительнее подлости, ибо последствия того и другого бывают одинаково плачевны», — изрек Батар цитату, слышанную им когда-то от Шингала, любившего читать рукописи полузабытых мудрецов, и, поднатужившись, уронил на затаившихся в полусотне шагов от него лучников глыбу ослепительно белого камня, вырубленную из скалы верхним соседом Харбада, когда он года три назад расширял свой маленький садик.
Камни, удаленные со своей земли, каждый житель города обязан был вывозить за свой счет, чтобы не загромождали они улицы Фухэя, но сосед Харбада оказался, к счастью, человеком прижимистым, и это, как ни странно, спасло Батару жизнь. Прижимистость Харбадова соседа вкупе с нерасторопностью старосты Петушиной улицы способствовали тому, что нити жизни двух преследовавших юношу «медногрудых» внезапно оборвались, после чего третий, смачно сплюнув и коротко ругнувшись, почел за лучшее оставить беглеца в покое. Он поступил более чем разумно, поскольку прижимистых людей в Фухэе было немало, и Батар, помянув добрым словом Цай-Дюрагат, отточивший его умение карабкаться на любые кручи, уже прикинул, что по дороге к дому мастера Тати ему должны попасться две-три подходящие глыбы, которые, при известном старании, можно спихнуть на головы неугомонных степняков.
Больше до самой мастерской Харэватати с юношей не случилось ничего примечательного. Дверь дома оказалась заперта изнутри, и Батар, восприняв это как добрый знак, пробрался в мастерскую через окно.
Окликнув мастера Тати по имени и не получив ответа,? он принялся обходить комнату за комнатой, пока не услышал доносившееся из кухни бормотание.
С первого взгляда было ясно, что Шингал сильно пьян и, судя по валявшейся на полу и на столе грязной посуде, пребывает в таком состоянии не первый день. Тут же пьет, тут же ест и спит. Серое, обросшее грязно-рыжей щетиной лицо товарища, испытывавшего прежде непреодолимое отвращение к пьяницам, свидетельствовало, что потрясение, испытанное им, сравнимо с тем, которое перенес Харидад.
— А-а, вот и любимый ученик пожаловал, — приветствовал он Батара без тени удивления и, поднеся чашу к посиневшим губам, сделал из нее добрый глоток. — Садись, помянем Харэватати и всех убиенных здесь в твое отсутствие.
Могучий, жизнерадостный гигант за прошедшее лето страшно обрюзг, постарел и погрузнел. Движения его сделались суетливыми и неуверенными, а руки при попытке пододвинуть гостю кувшин с вином предательски дрожали. «Как, интересно, он сможет после этого работать резцом?» — подумал юноша, усаживаясь напротив Шингала.
— Ты не смотри на меня, как Промыслитель на раздавленную сливу. Наливай вон и пей. Только что в город вернулся? Нигде еще побывать не успел? Ну да все равно, должен был видеть, что тут без тебя произошло. Кончился Фухэй. Всех, кто работать способен, угнали «медногрудые» в ставку Хурманчака. Будут они ему на Урзани город строить — Матибу-Тагал — Сердце Степи называется. А Харэватати не будет. Убили его. В его же доме, в мастерской. Я на ; чердаке спрятался, а он не захотел. Собственными ушами слышал, как его в этот самый Матибу-Тагал звали. ' Добром звали — кто-то успел нашептать дикарям этим, что с мастером Тати иначе нельзя. А он все равно отказался. Вот так. — Шингал смотрел на Батара налитыми мутью глазами и, казалось, не видел своего младшего товарища.
— Не будет Харэватати на Хурманчака работать. А кое-кто согласился. Умен Хурманчак. Всех, кто добровольно придет на работу наниматься, обещал поить-кормить вволю. Даже платить обещал — представляешь? Сначала похватал кого мог — и в цепи. Но всех ведь не похватаешь, верно? Попрятался народ, зря <<медногрудые" по улицам денно и нощно рыскали, вот и придумал, как хороших мастеров без хлопот заполучить…
Слушая бессвязную речь Шингала, Батар подумал, что тот малость не в себе и давно уже, верно, разговаривает сам с собой, за неимением собеседников.
— Ты почему тут пьянствуешь? Почему не дома?
— Нету у меня дома. Жены нет. Детей нет. Все пропали. Весь город обегал, никого не нашел. Ну жену, допустим, «медногрудые» увели. А кому дети-малолетки понадобились? Никого нет. Харэватати нет. Чичгана нет. Ты вот пришел, а зачем, спрашивается? Скоро и тебя не станет.
— А почему Чичгана нет? Тоже отказался на Хурманчака работать?
— Чичгана за жену убили. Вместе с детьми. Она же у него, ты знаешь, степнячка была. А своих женщин, за горожан вышедших, они предательницами считают. Долго их убивают. Мучительно. Жену Чичгана на кол посадили. Не меньше суток мучилась. Я к нему заглянул, она еще жива была, пришлось горло бедняге перерезать… '
Батар осушил чашу с вином. Не почувствовал его вкуса и налил еще.
— Как это… горло перерезать?
— Ты бы ее увидел, то же самое сделал. Знаешь, как они эти самые колья в несчастных вгоняют?..
Батар прикрыл глаза, чувствуя, что все у него внутри леденеет и каменеет. Да не попустит Промыслитель, чтобы с его Атэнаань… Он ведь хорошо помнил жену Чичгана, маленькую подвижную женщину, смеявшуюся над любой самой неуклюжей шуткой Чичгана, в которого, похоже, была влюблена без памяти…
— Как же получилось, что вы не остановили степняков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
И они таки не помешали, хотя и старались. На улице Старой Кожи его окликнули какие-то степняки в кованых нагрудниках, гордо восседавшие на лохматых низкорослых лошаденках. Их было пятеро, и, видя, что Батар, продолжая подниматься по тропинке, проходившей мимо дома весельчака Харбада, на крики не реагирует и останавливаться не собирается, они погнались за ним. Это было так же глупо, как если бы они, прыгнув в море, пытались насадить на ъвои кривые мечи облюбованную на обед рыбину. По вырезанным в камне тропкам без привычки быстро не походишь, а лошади и шагу не сделают. Не сразу, но все же уразумев это, «медногрудые» покинули седла и начали карабкаться вслед за Батаром с ловкостью прямо-таки восхитительной, живо напомнившей юноше древесных крабов, панцири которых, случалось, тоже отливали красной медью.
Будучи мальчишкой, он часто готовил из этих крабов недурную похлебку, сбивая их со стволов деревьев метко пущенными камнями. Точно так же поступил он и теперь, с той лишь разницей, что камни, вырванные им из земли, размерами напоминали человеческую голову и кидать их приходилось не снизу вверх, а сверху вниз. После того как двое парней со свисающими до подбородка усами, отведав Батаровых гостинцев, жалобно стеная, прекратили преследование, остальные схватились за луки.
— «Глупость лишь ненамного извинительнее подлости, ибо последствия того и другого бывают одинаково плачевны», — изрек Батар цитату, слышанную им когда-то от Шингала, любившего читать рукописи полузабытых мудрецов, и, поднатужившись, уронил на затаившихся в полусотне шагов от него лучников глыбу ослепительно белого камня, вырубленную из скалы верхним соседом Харбада, когда он года три назад расширял свой маленький садик.
Камни, удаленные со своей земли, каждый житель города обязан был вывозить за свой счет, чтобы не загромождали они улицы Фухэя, но сосед Харбада оказался, к счастью, человеком прижимистым, и это, как ни странно, спасло Батару жизнь. Прижимистость Харбадова соседа вкупе с нерасторопностью старосты Петушиной улицы способствовали тому, что нити жизни двух преследовавших юношу «медногрудых» внезапно оборвались, после чего третий, смачно сплюнув и коротко ругнувшись, почел за лучшее оставить беглеца в покое. Он поступил более чем разумно, поскольку прижимистых людей в Фухэе было немало, и Батар, помянув добрым словом Цай-Дюрагат, отточивший его умение карабкаться на любые кручи, уже прикинул, что по дороге к дому мастера Тати ему должны попасться две-три подходящие глыбы, которые, при известном старании, можно спихнуть на головы неугомонных степняков.
Больше до самой мастерской Харэватати с юношей не случилось ничего примечательного. Дверь дома оказалась заперта изнутри, и Батар, восприняв это как добрый знак, пробрался в мастерскую через окно.
Окликнув мастера Тати по имени и не получив ответа,? он принялся обходить комнату за комнатой, пока не услышал доносившееся из кухни бормотание.
С первого взгляда было ясно, что Шингал сильно пьян и, судя по валявшейся на полу и на столе грязной посуде, пребывает в таком состоянии не первый день. Тут же пьет, тут же ест и спит. Серое, обросшее грязно-рыжей щетиной лицо товарища, испытывавшего прежде непреодолимое отвращение к пьяницам, свидетельствовало, что потрясение, испытанное им, сравнимо с тем, которое перенес Харидад.
— А-а, вот и любимый ученик пожаловал, — приветствовал он Батара без тени удивления и, поднеся чашу к посиневшим губам, сделал из нее добрый глоток. — Садись, помянем Харэватати и всех убиенных здесь в твое отсутствие.
Могучий, жизнерадостный гигант за прошедшее лето страшно обрюзг, постарел и погрузнел. Движения его сделались суетливыми и неуверенными, а руки при попытке пододвинуть гостю кувшин с вином предательски дрожали. «Как, интересно, он сможет после этого работать резцом?» — подумал юноша, усаживаясь напротив Шингала.
— Ты не смотри на меня, как Промыслитель на раздавленную сливу. Наливай вон и пей. Только что в город вернулся? Нигде еще побывать не успел? Ну да все равно, должен был видеть, что тут без тебя произошло. Кончился Фухэй. Всех, кто работать способен, угнали «медногрудые» в ставку Хурманчака. Будут они ему на Урзани город строить — Матибу-Тагал — Сердце Степи называется. А Харэватати не будет. Убили его. В его же доме, в мастерской. Я на ; чердаке спрятался, а он не захотел. Собственными ушами слышал, как его в этот самый Матибу-Тагал звали. ' Добром звали — кто-то успел нашептать дикарям этим, что с мастером Тати иначе нельзя. А он все равно отказался. Вот так. — Шингал смотрел на Батара налитыми мутью глазами и, казалось, не видел своего младшего товарища.
— Не будет Харэватати на Хурманчака работать. А кое-кто согласился. Умен Хурманчак. Всех, кто добровольно придет на работу наниматься, обещал поить-кормить вволю. Даже платить обещал — представляешь? Сначала похватал кого мог — и в цепи. Но всех ведь не похватаешь, верно? Попрятался народ, зря <<медногрудые" по улицам денно и нощно рыскали, вот и придумал, как хороших мастеров без хлопот заполучить…
Слушая бессвязную речь Шингала, Батар подумал, что тот малость не в себе и давно уже, верно, разговаривает сам с собой, за неимением собеседников.
— Ты почему тут пьянствуешь? Почему не дома?
— Нету у меня дома. Жены нет. Детей нет. Все пропали. Весь город обегал, никого не нашел. Ну жену, допустим, «медногрудые» увели. А кому дети-малолетки понадобились? Никого нет. Харэватати нет. Чичгана нет. Ты вот пришел, а зачем, спрашивается? Скоро и тебя не станет.
— А почему Чичгана нет? Тоже отказался на Хурманчака работать?
— Чичгана за жену убили. Вместе с детьми. Она же у него, ты знаешь, степнячка была. А своих женщин, за горожан вышедших, они предательницами считают. Долго их убивают. Мучительно. Жену Чичгана на кол посадили. Не меньше суток мучилась. Я к нему заглянул, она еще жива была, пришлось горло бедняге перерезать… '
Батар осушил чашу с вином. Не почувствовал его вкуса и налил еще.
— Как это… горло перерезать?
— Ты бы ее увидел, то же самое сделал. Знаешь, как они эти самые колья в несчастных вгоняют?..
Батар прикрыл глаза, чувствуя, что все у него внутри леденеет и каменеет. Да не попустит Промыслитель, чтобы с его Атэнаань… Он ведь хорошо помнил жену Чичгана, маленькую подвижную женщину, смеявшуюся над любой самой неуклюжей шуткой Чичгана, в которого, похоже, была влюблена без памяти…
— Как же получилось, что вы не остановили степняков?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122