Дружинник никак не мог примириться с людьми Белоголового. В Альдоге кто-то из урман Белоголового убил жену Латьи — красавицу Яруну. Избор мог понять своего воина, сам едва терпел присутствие Орма, но нынче было не время и не место припоминать старые обиды. Разгоряченный боем Латья не сдавался — стряхнул руку княжича, подступил вплотную к узколицему хирдманну:
— Выходит, так вы своим князьям верны? Он вам приказывает уходить, а вы ждете, он бьется, а вы — под елочкой отдыхаете… Мы-то, видишь, своего вытянули, не бросили. Или смелости у вас хватает лишь собственные шкуры спасать, а?
Узколицый Кьетви молчал. Глотал обидные слова, не спорил. Кто-то из его друзей сунулся было к Латье, но Кьетви сдержал его, заградив рукой путь. Вовремя — с тропы послышался шорох осыпающихся камней. Появилась прихрамывающая фигура. Хватаясь руками за края уступа, человек вылез наверх, рухнул без сил на землю, хрипло дыша, перекатился на спину.
— Харек?! — хором вскрикнули узколицый и его дружки. Обступили тяжело дышащего Харека, затеребили: — Где ярл, Волк? Где ярл?
Тот, кого они называли Волком, сел, не отвечая, рванул штанину на ноге. Ткань послушно разъехалась, обнажая длинную глубокую рану — почти от паха до колена.
— Проклятье Одина! — прошипел Харек, ладонями свел вместе края раны, прикрыл их одной рукой. Кровь потекла у него меж пальцами, залила запястье. Харек сплюнул, принялся обматывать ногу оторванным от штанины куском. Закончив, склонился, рванул зубами край ткани, сплел разорванные концы, затянул узлом. Просипел: — Кьетви, дай меч — мой затупился…
Кьетви послушно выудил из ножен длинный меч, сунул Хареку. Опираясь на него, как на посох, Волк тяжело поднялся, похромал к обрыву.
— Сучьи дети… — донеслось до Избора его бормотание. — Сдохнут… Сучьи дети…
Волк сполз на тропу, обернулся:
— Мы с ярлом выводили из усадьбы конунга и его людей. Где-то у северных ворот Орм отстал. Я возвращался за ним. Не нашел… пока…
— Тогда мы не будем ждать. Уйдем в лес, — сказал Бьерн. — Увидишь Орма, скажи, что его люди ушли со мной. Он не будет возражать. Прощай, Харек.
Волк ухмыльнулся:
— Рано прощаешься, Губитель Воинов. Мы оба еще живы.
Незнакомое прозвище осело в голове Избора. Выходит, вот как когда-то называли Бьерна в урманских землях… Ох, многое скрывалось под личиной молчаливого болотника. Узнать бы — что именно…
— Все. Идите, — спускаясь по тропе, пробормотал Харек.
— А ты? — Кьетви шагнул за ним, словно желая остановить, однако передумал, застыл на краю обрыва нелепым тощим идолом.
— Я? — глаза Харека блеснули, перекошенный от боли рот расползся в недоброй ухмылке. — Это славная ночь и славная битва. Мне скучно покидать ее столь быстро.
Зашуршали камни, голова Харека скрылась за скалой.
— Странные вы все-таки люди, — косясь на тропу, выдохнул Латья. — Даже злиться на вас неохота… Пошли, что ли?
Глава пятая
ЯРЛ
Айша не успела сбежать из усадьбы вместе с другими женщинами. Вернее, она даже не знала, что кто-то куда-то уходит, — о ней попросту забыли, точно так же, как забыли, после прибытия альдожан в усадьбу, найти ей место для ночлега. Хотя последнее было даже к лучшему, поскольку Айше оказалось куда удобнее ночевать в теплой конюшне, где, вместо запаха потных и грязных тел, она вдыхала пряный аромат сена и по ночам слушала не громкий храп соседок, а звон цикад, перестук конских копыт и мягкое ржание. Ей нравилось просыпаться по утрам, когда рассвет сладко потягивался на плечах у солнца и своим дыханием расплескивал по траве росные капли. Нравилось, пока усадьба еще дремлет и помалкивают звонкоголосые петухи, выбегать к озеру не через ближние — южные, а через северные ворота, где скалы спускаются вниз и берег становится пологим и травным. Нравилось обнаженной, разбрасывая серебряные брызги, кидаться в холодную воду и выходить из нее, чувствуя всей кожей приятное тепло озерного тумана. Нравилось расчесывать волосы, сидя у входа в конюшню, и сквозь щель в створах смотреть, как, потягиваясь и зевая, появляются на дворе проснувшиеся люди, и слушать, как постепенно тихий двор заполняется голосами, блеянием, мычанием, ржанием, стуком ведер, звоном оружия, скрипом телег…
В вечер битвы Айша привычно обустроилась в конюшне, рядом со стойлом Ганты — мощного и красивого жеребца с удивительно мягкой гривой и покладистым нравом. Накануне почти всех лошадей, кроме хворой пегой кобылки, увели на дальние пастбища в лес, поэтому Айша вольготно раскинулась на стожке сена и, глядя в испещренный мелкими дырами потолок, рассказывала Пегой разные истории. Какие-то она помнила из прошлой жизни, той, что осталась в далекой Затони, но эти истории уже тоже казались придуманными, как те, что сочиняла она сама. Почти все придуманные Айшей сказы были о Бьерне. За время похода он не стал ей ближе или понятнее, наоборот — отдалился, превратившись в недоступного чужого ярла. Однако именно это делало его еще привлекательнее, еще дороже.
Днем Айша часто наблюдала за ним, подмечала, как он хмурит брови, когда сердится, как скрывает улыбку, если чем-то доволен. Она видела то многое, чего не видели другие, — чуяла в его движениях странную, неясную силу, в голосе — необычную жесткость, в смехе — холодную грусть, а в повадках — скрытую боль. Боль таилась в нем, будто спрятавшийся в норе зверь, и только поджидала удобного случая вырваться наружу, дабы смять, разорвать, сломить оболочку, которая звалась Бьерном, и стать чем-то страшным и очень опасным. Иногда Айше казалось, что она понимает, почему старый Горм увел сына в болота — подальше от людей, их распрей и войн. А иногда ей думалось, что старик ошибся и спрятанный внутри Бьерн был много красивее и интереснее видимого Бьерна… Пожалуй, она даже не думала, а знала об этом — ведь однажды он вырвался, опалил ее нежданным счастьем и вновь спрятался, не позволив себе стать хоть немного ближе…
Но той ночью, когда на усадьбу напали сыновья Гендальва — Хьюсинг и Хельсинг, Айша размышляла вовсе не о Бьерне, а о враге Избора — Орме Белоголовом.
Приближение Орма она почуяла еще до того, как урманин появился на береговом склоне. И еще до того, как Избор бросился на него, знала — надо звать Бьерна, только он сумеет остановить расправу. Притка чуяла невидимую, спутавшую Бьерна и Белоголового связь, как чуют запах грозы в порывистом ветре или притаившегося зайца в мелком подрагивании кустов… В их споре она встала меж ними, думая лишь о том, что нельзя, никак нельзя позволить им сцепиться, поскольку такая битва закончится смертью одного из них, и если умрет Бьерн — ей незачем и не за кем будет более идти. Но страха не было. Два схлестнувшихся рогами оленя не тронут ненароком выскочившую из кустов лисицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90