Пропуская княжну вперед, финка утвердительно кивнула:
— Много раз. И даже украшения.
— И он никогда не отказывал? — Гюда перебралась через вылезшую в скальную трещину горбину соснового корня, предупредила: — Под ноги гляди…
— Не отказывал. Когда мужчина хочет тебя, он редко отказывает.
От неожиданности Гюда сбилась с шага, качнулась. Из ведер плеснуло на землю белой волной. Финка за спиной огорченно вскрикнула. Княжна выправилась, пошла дальше. Она никогда не думала, что улыбчивая и спокойная Флоки могла когда-либо лежать в постели с Сигурдом. А уж тем паче не ожидала, что о своем позоре финка потом будет рассказывать с потаенной гордостью, словно быть наложницей — это не срам, а честь для любой девушки.
— Ты сама легла с ним? По доброй воле? — Гюда затаила дыхание, ожидая ответа.
— Вряд ли, — безмятежно сообщила Флоки. — Мне было мало лет, и я не знала, что он собирается со мной сделать. Мне не понравилось, что он сделал. Потом, когда все закончилось, я увидела кровь на ногах и заплакала. Я боялась, что он порвал что-то у меня внутри, кровь будет идти вечно, и я умру. Но Тюррни успокоила меня. Она сказала, что скоро кровь остановится, а я стану умнее и старше. Еще она сказала, что, когда Сигурд будет делать со мной то же самое в другой раз, мне надо закрыть глаза и ни о чем не думать, только чувствовать… Тюррни подарила мне красивое ожерелье и назвала меня «милой девочкой». Она многому меня научила…
— Жена Сигурда учила тебя спать со своим мужем? — Молоко уже вовсю плескало через края ведер, поскольку Гюда постоянно порывалась обернуться и посмотреть финке в лицо — не смеется ли над ней белоликая Снежинка.
Увлеченная собственным рассказом, та продолжала:
— Ты так удивляешься, словно никогда не слышала, что хорошая жена прежде всего заботится о своем муже, старается, чтоб ему было хорошо. Или у вас в Гарде жены ведут себя иначе?
В Гарде, по воспоминаниям Гюды, жены вели себя иначе. Княжна хорошо помнила толстую дворовую бабу Палашу, которая однажды бегала по княжьему двору с колом — гонялась за своим беспутным мужем и грозилась прибить его лишь за то, что тот облапал Акситью — молоденькую чернявку Гюды. Еще княжна помнила жену своего старшего брата Мстислава — Верну. И помнила, как Верна тихо плакала в углу большой избы, узнав, что Мстислав провел ночь с какой-то рабыней из древлян.
Тропинка перестала спускаться, добежала ровной утоптанной ложбиной сквозь вересковые заросли. Над головами девушек громко закликала какая-то птица.
— Уф, раскричалась… — недовольно пропыхтела Флоки. Фыркнула на птицу: — Кыш, балаболка!
Где-то справа от Гюды захлопали крылья, перед ней на свисающий над тропой корявый сук уселась крупная лупоглазая сова. Повертела маленькой головой, распушилась, принялась рассматривать Гюду круглым глазом.
— Здорово, подружка, — сказала Гюда.
Птица нахохлилась, втянула голову в плечи. Дома, в Альдоге, Гюда слышала, что совы — ночные ведемы, что перекидываются через веник иль вилы и становятся птицами, по ночам пьющими кровь живых существ. От своих ночных бдений и долгой жизни ведемы невероятно мудры и знают будущее. Если застать ведему в свете дня и спросить у нее о самом сокровенном, она не сможет солгать…
— Скажи, подружка, увижу ли я еще когда-нибудь… — начала княжна.
— Пошла прочь, глупая птица! — прерывая ее вопрос, выкрикнула сзади финка. С треском опустила ведра на камень, подхватила с земли большую облезлую шишку, запустила ею в птицу. Сова негодующе подскочила, расправила крылья, захлопала ими, мелькнула серым опереньем меж деревьев…
— Не надо! — охнула княжна, но было уже поздно — сова скрылась в лесу. Гюда укоризненно посмотрела на подругу, расстроенно пояснила: — Это могла быть ведема — они приносят вести от родных и близких… Иногда…
— Тогда это плохие вести! — подбирая поставленные ведра, заявила Флоки. Насупилась, смешно сморщив маленькую детскую переносицу: — Совки никогда не приносят хороших вестей. А еще они могут забрать у тебя красоту и женскую силу. Об этом все знают! Ты хочешь потерять красоту и силу?
— Нет. — Гюде вдруг стало смешно — они с Флоки стояли друг против друга, будто враги, и спорили из-за глупой ночной птицы, которая, верно, сама напугалась до полусмерти, увидев их…
— Бот видишь, — Флоки победоносно вздернула круглый подбородок: — Я спасла твою красоту. Без красоты зачем ты будешь нужна Орму?
Вряд ли она была нужна Орму из-за красоты. Скорее всего, она вовсе не была ему нужна. Прошло уже несколько дней, а Белоголовый будто забыл о Гюде. Иногда, набирая воду, княжна видела его у реки в сопровождении хирда. Изредка она даже перекидывалась парой слов с Хареком Волком иль с Кьетви Тощим — после удивительного спасения в Воротах Ингрид они еще больше уверились, что Гюду охраняет от напастей и смерти сама Хлин. Поэтому они разговаривали с Гюдой как с ровней, а не с рабой. Время от времени Гюда ловила на себе странный пристальный взгляд Харека — немного удивленный, совсем не похожий на его обычный — насмешливый и снисходительный. От этого взгляда Гюде становилось душно и неловко, будто ее застали за кражей иль еще чем похуже. Невольно она старалась избегать Волка, но тот, как назло, попадался ей на пути. Шла она в конюшню иль за водой, на сеттеры иль в избу — непременно сталкивалась с желтоглазым урманином. Зато Орма ей доводилось встречать редко. А если и доводилось, то ярл проходил мимо, словно Гюда была пеньком, колодой иль бочкой для дождевой воды. Но нынче, будто правду сказала финка, — сова накликала беду.
Войдя во двор, Флоки понесла ведра с молоком к женской избе, а Гюда — к воинской. Двор еще спал, лишь копошились в овине, собираясь на марши, низшие рабы. Гюда вошла в ворота и брякнула ведра с остатками молока на настил подле воинской избы. Отзываясь на стук днища, дверь избы заскрипела, отворилась, и из избы вышел Орм. Полуголый, всклокоченный, сонный, с мятым лицом, мутным взглядом и свалявшейся бородой.
Вразвалочку протопал мимо Гюды, зашел за овин — в отхожее место, справил нужду, побрел обратно. Вид у него был вялый, как у кота, вдосталь наохотившегося за ночь, уставшего, заснувшего на пороге избы и лениво отворившего глаза на сердитый окрик хозяйки. Для полной схожести Орму оставалось лишь потянуться по-кошачьи, изгибаясь всем телом, сладко зевнуть, широко открывая рот, и потереться об ноги Гюды, требуя свежего молока.
Словно услышав мысли княжны, Орм потянулся, зевнул и шагнул к Гюде. Он и рта не успел открыть, как Гюда уже протягивала ему ведро. Белоголовый накренил ведро, жадно отпил, поставил на землю, вытер губы тыльной стороной ладони. На бороде и усах остался белый след. Глядя на него, Гюда поморщилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90