Гонец справлялся и о тебе и, кажется, понес дощечку с рунами от Черного в твою усадьбу. Что ты думаешь делать, ярл?
Даже издали Гюда уловила беспокойство в ответе Орма:
— С Черным нельзя ссориться, Сигурд. Никак нельзя…
Кто такой Хальфдан Черный, Гюда узнала от служанки Рагнхильд — маленькой пухлой финки Флоки. По-словенски имя «Флоки» означало «снежинка». Финка и впрямь походила на снежинку — кругленькая, светловолосая, белокожая, с голубыми глазами и очень тихим голосом. Разговаривая, она обычно смотрела куда-то в живот собеседнику, и от ее пристального взгляда становилось неловко. По утрам Флоки вместе с Гюдой ходили через лес на сеттеры — горные пастбища — доить коз. Пастбища находились в лесу, далеко от усадьбы. Приходилось подниматься еще засветло, кое-как неловкими со сна руками заплетать косу, ежась от утренней прохлады, выходить на двор, плескать на лицо ледяной озерной воды, брать приготовленные с вечера глубокие ведра…
— Доброго утречка, — неизменно желала Гюде улыбчивая финка.
— И тебе доброго… — отзывалась Гюда.
Сначала они выходили из усадебных ворот в сопровождении дворового пса Нордри, шли лугом, стряхивая холодную росу на босые ноги, потом лесом — в сочных утренних запахах еловой хвои. Затем ели расступались и, постепенно редея, взбирались вверх, в гору. Трава под ногами сменялась вереском, стволы становились выше и тоньше, и ели исчезали, уступая место соснам, а сквозь вереск начинали проглядывать камни. Узкая тропа выводила девок на горное плато, ровное и чистое, сплошь покрытое травой. Несколько пастушьих собак, издали не признав знакомых, срывались с мест и мчались навстречу с громким лаем. Шагах в двадцати, осознав ошибку, псы принимались вовсю вертеть хвостами и ластиться — как-никак молока им тоже перепадало. Поздоровавшись с Торлеем — пастухом из племени квенов, что живет в Свее и в котором главенствуют женщины, девки принимались за работу. Псы подгоняли к дояркам нужных коз, глупые животные мекали, неохотно подставляли распухшее вымя. Надоив полные ведра, Гюда и Флоки садились куда-нибудь в сторонку на камни, отхлебывали молока из кружки Торлея, болтали, любовались поднимающимся над лесом круглым солнечным диском…
Флоки, как и Гюда, была рабыней. Несколько лет она принадлежала Сигурду, однако два года назад Сигурд подарил ее дочери. Рагнхильд оказалась хорошей хозяйкой — не утруждая Флоки излишней работой в поле или уходом за скотиной, она желала от финки лишь одного — восхищения, поклонения и заботы о самой Рагнхильд.
— Она даже волосы расчесывает тремя гребнями, чтоб не порвать ни единого волоска. Сперва чешет большим, с редкими зубьями, потом поменьше — с более частыми, потом — совсем частым. Да еще приглаживает щеткой с жиром, чтоб блестели. А умывается только водой из ручья или коровьим молоком! — смеялась над причудами своей хозяйки Флоки. Финка вообще отличалась веселым и спокойным нравом — не спорила, часто улыбалась и, казалось, вовсе не печалилась о своей рабской доле.
— Как ты попала к Сигурду? — однажды, когда они спускались с пастбища, поинтересовалась Гюда.
Флоки несла в руках два пузатых древесных ведра с молоком, глядела под ноги, стараясь не споткнуться.
— Он напал на усадьбу моего отца, сжег ее. Отца и брата убил, а меня с сестрой и другими родичами увез к себе.
— Прости… — Гюда понимала, как неприятно подруге вспоминать былое. Новость о плененной сестре Флоки вовсе смутила княжну.
— Тогда Сигурд был в большой дружбе с твоим херсиром Ормом. Сестру взял Орм, а меня — Сигурд, — продолжала финка.
— И где теперь твоя сестра?
— Не знаю. Кто говорит — сбежала, кто — умерла. Прошло так много времени, что я стала ее забывать. Да и как упомнить? Когда нас разлучили, мне было около пяти лет, а ей на два года больше. У тебя ведь тоже был брат? Я услышала, когда воины говорили о нем. Это правда, что Харек освободил его и он остался жить у Олава-конунга?
— Правда.
При воспоминании о брате перед глазами Гюды неизменно вставала одна и та же картина — перекошенное злостью детское лицо с чужими, ядовитыми глазами, упирающийся в ее шею меч и темно-желтая соломина, запутавшаяся в светлых волосах Остюга. Тогда княжна даже внимания не обратила на эту соломину, зато теперь постоянно припоминала ее, и пальцы невольно сжимались, словно сожалея, что не вытащили ее из волос брата…
Финка услышала ее вздох, утешила:
— Даты не грусти. Олав из Вестфольда — сильный конунг. Он — сын Гудреда Охотника, его мачеха — Аса, властительница Агдира, а его брат — Хальфдан Черный. Но Хальфдан любит воевать, он очень многих согнал с земель и сделал их владения своими, а Олав — мирный конунг. Он во всем помогает брату, но редко воюет. Твоему родичу будет у него хорошо. Спокойно.
Финка остановилась на краю большого скального уступа, поставила на землю ведра, присела, подобрала юбку, осторожно съехала с уступа вниз. Ее голова оказалась у ног Гюды.
— Подай, — указывая на ведра, попросила Флоки. Княжна опустила свои бадейки, подала финке все ведра по очереди. Затем сползла с уступа на животе, отряхнула юбку.
В Альдоге она носила иную одежду — богаче и мягче, но здесь привыкла к грубым тканям. Ей даже стало казаться, что чем грубее вещь, тем лучше она согревает.
Одежду ей пять дней назад принес Орм. Бросил охалку разных юбок и рубах на ее лежанку в рабской избе, фыркнул: «Негоже моей наложнице ходить в драном платье!» Принесенные им вещи оказались добротными, серого и коричневого цвета, по большей части из крапивы, шерсти или льна. Больше других Гюде приглянулась коричневая, с тесьмой по подолу, шерстяная юбка и длинная серая рубашка из льняной ткани. Не ведая — будет у нее иная одежа иль нет, — Гюда старалась беречь эту юбку. Поэтому, запачкавшись, старательно отряхивала ее.
— Почему ты так боишься замызгать одежду? — стоя меж четырех ведер, доверху полных тягучим белым молоком, от которого в утреннюю прохладу поднимался легкий пар, спросила финка. Не дожидаясь ответа, объяснила: — Тебе вовсе не нужно ничего беречь. Когда ты изотрешь юбку или рубашку, ты просто попросишь у Орма новую…
Гюда представила, как однажды она останавливает во дворе Белоголового, хватает его за рукав и назидательно, с упреком, говорит ему, как говорила в Альдоге своей дворовой девке: «Моя одежда обтрепалась. Принеси мне новую!» Княжна прыснула в кулак, взялась за рукояти ведер. В Альдоге ведра носили на коромыслах — было и легче, и удобнее, но здесь приходилось таскать их в руках. Пока добирались до усадьбы, руки отекали, а на ладонях проявлялись ярко-красные вдавленные ложбинки.
— А ты, когда была рабыней Сигурда, просила у него новую одежду? — поднимая ведра, поинтересовалась Гюда у Флоки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Даже издали Гюда уловила беспокойство в ответе Орма:
— С Черным нельзя ссориться, Сигурд. Никак нельзя…
Кто такой Хальфдан Черный, Гюда узнала от служанки Рагнхильд — маленькой пухлой финки Флоки. По-словенски имя «Флоки» означало «снежинка». Финка и впрямь походила на снежинку — кругленькая, светловолосая, белокожая, с голубыми глазами и очень тихим голосом. Разговаривая, она обычно смотрела куда-то в живот собеседнику, и от ее пристального взгляда становилось неловко. По утрам Флоки вместе с Гюдой ходили через лес на сеттеры — горные пастбища — доить коз. Пастбища находились в лесу, далеко от усадьбы. Приходилось подниматься еще засветло, кое-как неловкими со сна руками заплетать косу, ежась от утренней прохлады, выходить на двор, плескать на лицо ледяной озерной воды, брать приготовленные с вечера глубокие ведра…
— Доброго утречка, — неизменно желала Гюде улыбчивая финка.
— И тебе доброго… — отзывалась Гюда.
Сначала они выходили из усадебных ворот в сопровождении дворового пса Нордри, шли лугом, стряхивая холодную росу на босые ноги, потом лесом — в сочных утренних запахах еловой хвои. Затем ели расступались и, постепенно редея, взбирались вверх, в гору. Трава под ногами сменялась вереском, стволы становились выше и тоньше, и ели исчезали, уступая место соснам, а сквозь вереск начинали проглядывать камни. Узкая тропа выводила девок на горное плато, ровное и чистое, сплошь покрытое травой. Несколько пастушьих собак, издали не признав знакомых, срывались с мест и мчались навстречу с громким лаем. Шагах в двадцати, осознав ошибку, псы принимались вовсю вертеть хвостами и ластиться — как-никак молока им тоже перепадало. Поздоровавшись с Торлеем — пастухом из племени квенов, что живет в Свее и в котором главенствуют женщины, девки принимались за работу. Псы подгоняли к дояркам нужных коз, глупые животные мекали, неохотно подставляли распухшее вымя. Надоив полные ведра, Гюда и Флоки садились куда-нибудь в сторонку на камни, отхлебывали молока из кружки Торлея, болтали, любовались поднимающимся над лесом круглым солнечным диском…
Флоки, как и Гюда, была рабыней. Несколько лет она принадлежала Сигурду, однако два года назад Сигурд подарил ее дочери. Рагнхильд оказалась хорошей хозяйкой — не утруждая Флоки излишней работой в поле или уходом за скотиной, она желала от финки лишь одного — восхищения, поклонения и заботы о самой Рагнхильд.
— Она даже волосы расчесывает тремя гребнями, чтоб не порвать ни единого волоска. Сперва чешет большим, с редкими зубьями, потом поменьше — с более частыми, потом — совсем частым. Да еще приглаживает щеткой с жиром, чтоб блестели. А умывается только водой из ручья или коровьим молоком! — смеялась над причудами своей хозяйки Флоки. Финка вообще отличалась веселым и спокойным нравом — не спорила, часто улыбалась и, казалось, вовсе не печалилась о своей рабской доле.
— Как ты попала к Сигурду? — однажды, когда они спускались с пастбища, поинтересовалась Гюда.
Флоки несла в руках два пузатых древесных ведра с молоком, глядела под ноги, стараясь не споткнуться.
— Он напал на усадьбу моего отца, сжег ее. Отца и брата убил, а меня с сестрой и другими родичами увез к себе.
— Прости… — Гюда понимала, как неприятно подруге вспоминать былое. Новость о плененной сестре Флоки вовсе смутила княжну.
— Тогда Сигурд был в большой дружбе с твоим херсиром Ормом. Сестру взял Орм, а меня — Сигурд, — продолжала финка.
— И где теперь твоя сестра?
— Не знаю. Кто говорит — сбежала, кто — умерла. Прошло так много времени, что я стала ее забывать. Да и как упомнить? Когда нас разлучили, мне было около пяти лет, а ей на два года больше. У тебя ведь тоже был брат? Я услышала, когда воины говорили о нем. Это правда, что Харек освободил его и он остался жить у Олава-конунга?
— Правда.
При воспоминании о брате перед глазами Гюды неизменно вставала одна и та же картина — перекошенное злостью детское лицо с чужими, ядовитыми глазами, упирающийся в ее шею меч и темно-желтая соломина, запутавшаяся в светлых волосах Остюга. Тогда княжна даже внимания не обратила на эту соломину, зато теперь постоянно припоминала ее, и пальцы невольно сжимались, словно сожалея, что не вытащили ее из волос брата…
Финка услышала ее вздох, утешила:
— Даты не грусти. Олав из Вестфольда — сильный конунг. Он — сын Гудреда Охотника, его мачеха — Аса, властительница Агдира, а его брат — Хальфдан Черный. Но Хальфдан любит воевать, он очень многих согнал с земель и сделал их владения своими, а Олав — мирный конунг. Он во всем помогает брату, но редко воюет. Твоему родичу будет у него хорошо. Спокойно.
Финка остановилась на краю большого скального уступа, поставила на землю ведра, присела, подобрала юбку, осторожно съехала с уступа вниз. Ее голова оказалась у ног Гюды.
— Подай, — указывая на ведра, попросила Флоки. Княжна опустила свои бадейки, подала финке все ведра по очереди. Затем сползла с уступа на животе, отряхнула юбку.
В Альдоге она носила иную одежду — богаче и мягче, но здесь привыкла к грубым тканям. Ей даже стало казаться, что чем грубее вещь, тем лучше она согревает.
Одежду ей пять дней назад принес Орм. Бросил охалку разных юбок и рубах на ее лежанку в рабской избе, фыркнул: «Негоже моей наложнице ходить в драном платье!» Принесенные им вещи оказались добротными, серого и коричневого цвета, по большей части из крапивы, шерсти или льна. Больше других Гюде приглянулась коричневая, с тесьмой по подолу, шерстяная юбка и длинная серая рубашка из льняной ткани. Не ведая — будет у нее иная одежа иль нет, — Гюда старалась беречь эту юбку. Поэтому, запачкавшись, старательно отряхивала ее.
— Почему ты так боишься замызгать одежду? — стоя меж четырех ведер, доверху полных тягучим белым молоком, от которого в утреннюю прохладу поднимался легкий пар, спросила финка. Не дожидаясь ответа, объяснила: — Тебе вовсе не нужно ничего беречь. Когда ты изотрешь юбку или рубашку, ты просто попросишь у Орма новую…
Гюда представила, как однажды она останавливает во дворе Белоголового, хватает его за рукав и назидательно, с упреком, говорит ему, как говорила в Альдоге своей дворовой девке: «Моя одежда обтрепалась. Принеси мне новую!» Княжна прыснула в кулак, взялась за рукояти ведер. В Альдоге ведра носили на коромыслах — было и легче, и удобнее, но здесь приходилось таскать их в руках. Пока добирались до усадьбы, руки отекали, а на ладонях проявлялись ярко-красные вдавленные ложбинки.
— А ты, когда была рабыней Сигурда, просила у него новую одежду? — поднимая ведра, поинтересовалась Гюда у Флоки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90