Но и сказать, что Чубарь становился индивидуалистом, тоже было нельзя. Просто за долгие дни своей неприкаянности, в том числе и подпольного пребывания в Мамоновке, он отвык от людей, приучился смотреть на них издали, будто в перевёрнутый бинокль, и теперь сходился с ними принуждённо, не по своей воле, не мог сразу найти контакта. Во всяком случае, Чубарь совсем не пожалел, что отстал сейчас от Береснева и Патоли.
Одних он покинул. К другим возвращался.
Но там было наиважнейшее дело.
Когда Чубарь через несколько минут снова вошёл во двор знакомой винокурни, там уже не было ни Василя Поцюпы, ни Калистрата Шандова. Даже лошадь, на которой они — Чубарь, Севастьян Береснев, Патоля и Василь — приехали сюда, тоже куда-то подевалась, по крайней мере, на прежнем месте, за пристройкой, не было ни телеги, ни рыжей кобылы. Чубарь, отворив дверь, заглянул в сторожку, в которой они с Поцюпой и Шандовым недавно пировали. Стол там был прибран и выглядел так, будто до сих пор никто не сидел за ним и не пользовался хозяйским гостеприимством.
Стоя на крыльце, Чубарь некоторое время опустошённо смотрел на дорогу, что вела в Мошевую. И когда наконец окинул взглядом ближнюю опушку справа, у склона крутого холма, то увидел вдруг знакомую фигуру Поцюпы. Василь стоял как раз на том месте, где недавно, после того как они в сторожке за столом услышали выстрелы, стоял сам Чубарь, высматривая, что делается в деревне.
Не иначе Поцюпа заметил Чубаря в тот самый момент, когда веремейковский председатель снова появился во дворе винокурни, но не смог на таком расстоянии подать голос, ведь для этого пришлось бы кричать на всю округу, поросшую и в низине, и на склонах пригорка плодовыми деревьями. Поэтому терпеливо ждал, пока Чубарь не повернётся в его сторону и не глянет на него. Увидев, наконец, что Чубарь его заметил, Поцюпа замахал руками, звал к себе, на пригорок.
Как и тогда, после настораживающих выстрелов, Чубарь довольно быстро, почти бегом, одолел сперва ровную часть расстояния до леса, затем принялся так же торопливо карабкаться вверх по склону.
Поцюпа крикнул ему навстречу:
— Левей бери, левей, тут не такая крутизна. — Он не скрывал радости, что видит Чубаря, а когда тот, сгибаясь в три погибели, вскарабкался и стал рядом, сказал: — Нехорошо у нас вышло, Родион Антонович.
Чубарь промолчал, хотя Поцюпа, наверно, и не ожидал от него никакого ответа, потом спросил:
— Где Шандов? И куда ты подевал лошадь?
— Лошадь я спрятал в лесу, — показал Василь дальше на пригорок, где чуть ли не в три яруса возвышались лохматые ели, — а Калистрат побег в деревню. Старик был прав. Бургомистр таки перехватил на большаке немцев, уже две грузовые машины проехали из посёлка в Мошевую. Отсюда как раз хорошо видать было. А твои? Где твои?
— Пошли одни.
— Правильно. Легко ли хоть избавился?
— От кого?
— Ну, от них.
— А-а, ясное дело.
— Правильно сделал, что назад не привёл их. Мы с тобой сейчас тоже подальше спрячемся-скроемся.
— Думаешь, немцы и сюда заявятся?
— Нет, если никто не подскажет. А так — по следам твоих приятелей — в самый раз. Неспокойные, скажу, товарищи у тебя оказались. Вот уж правду говорят — не зная броду, не суйся в воду. Так и тут вышло.
Солнце между тем уже стояло на западе, где-то над Веремейками, если смотреть прямо отсюда, и лучи его, падая с левой стороны, теряли острую яркость, позволяли глазу без защиты видеть все вокруг, особенно местность справа, куда попадала также часть дороги между просёлком и деревней. Наверно, Поцюпа все ещё ждал, что там, в этом промежутке, могут появиться, кроме тех двух грузовиков с немцами, которые уже прибыли в Мошевую, и другие машины, но никакого движения на дороге больше не было заметно. Наконец Василь понял, что нечего стоять тут дальше, предложил Чубарю:
— Пойдём?
И, раздвигая руками ельник, двинулся в глубь леса.
— А почему Шандов побежал туда? — спросил Чубарь, направляясь следом за ним. — Это же, наоборот, опасно?
— Тут, брат, не до собственной шкуры, — откликнулся на это Поцюпа; он остановился на голой и мягкой от слежавшейся хвои проплешине, подождал, пока поравняется с ним Чубарь, и принялся объяснять: — Тут такое дело. Может случиться, что вообще… Словом, я тебе открою секрет. В Мошевой два члена подпольного райкома партии. Ты их знаешь — Пантелеймон Рыгайла и Ефрем Ефременко. И бургомистр, не иначе, догадывается, что они не просто так остались в оккупации. Такая жизнь испокон веку в деревне, что если все и не знают точно обо всем, так догадываются. Теперь подумай сам — а что, ежели они не в курсе того, что случилось в доме волостного правления? Вот Зима ров и наведёт сейчас на них немцев. Так что приятели твои в этом смысле плохое дело сделали.
— Может, все ещё обойдётся?
— Будем надеяться. Поэтому я тебе и отсоветовал днём в Мошевую заявляться. Надо было дождаться вечера. Понимаешь?
— Да.
Поцюпа снова зашагал по ельнику.
— Этого Зимарова, — сказал он через некоторое время, — могли бы убрать давно и без вашей помощи.
— Ты не прилепляй меня…
— Я это к слову. Не трогали его потому, что пока носа своего куда не надо не совал. Конечно, доверять ему целиком не доверяли, однако и не трогали пока. Тем более что подпольщики не успели поставить на должность бургомистра своего человека. Зимаров на эту должность сразу замахнулся. Видать, и немцы навстречу ему охотно пошли, потому что жёнка из ихних.
Спрятанная в лесу лошадь находилась не дальше чем в полукилометре от винокурни, но Чубарю показалось, что шли они туда с Поцюпой долго, может, по той причине, что мешал густой ельник, который рос тут всюду между большими деревьями. Чубарь даже удивился, каким образом вообще удалось Поцюпе пробраться по такой чащобе с телегой. Но вот наконец послышалось лошадиное фырканье, и Чубарь понял, что они пришли. Телега стояла в довольно укромном месте, загороженная полукругом молодого ельника. Лошадь была распряжена, верней, выведена из оглобель и привязана к тележной грядке, но хомут, седло и вся остальная сбруя оставались на ней. Из телеги на самом виду торчало из сена, которое не успела сжевать Поцюпова лошадь, горлышко знакомой оплетённой бутыли с самодельным вином.
— Может, ещё выпьем? — поглядел на Чубаря Поцюпа. — Я и закуску прихватил.
— Нет, — покачал головой Чубарь, — сдаётся, уже напились!…
— А, — как будто не поняв Чубаря, махнул рукой Поцюпа, — оно, это Калистратово дермецо, совсем не забирает.
— Не скажи, — усмехнулся Чубарь; он подождал, пока Поцюпа налил из бутыли в припасённый стакан вино, спросил: — Ты лучше вот о чем скажи мне, Василь, — как ты остался тут, в оккупации?
— А ты?
— Так вышло, что меня уже от самого фронта вернули назад. Винтовку дали в руки — мол, иди, воюй дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Одних он покинул. К другим возвращался.
Но там было наиважнейшее дело.
Когда Чубарь через несколько минут снова вошёл во двор знакомой винокурни, там уже не было ни Василя Поцюпы, ни Калистрата Шандова. Даже лошадь, на которой они — Чубарь, Севастьян Береснев, Патоля и Василь — приехали сюда, тоже куда-то подевалась, по крайней мере, на прежнем месте, за пристройкой, не было ни телеги, ни рыжей кобылы. Чубарь, отворив дверь, заглянул в сторожку, в которой они с Поцюпой и Шандовым недавно пировали. Стол там был прибран и выглядел так, будто до сих пор никто не сидел за ним и не пользовался хозяйским гостеприимством.
Стоя на крыльце, Чубарь некоторое время опустошённо смотрел на дорогу, что вела в Мошевую. И когда наконец окинул взглядом ближнюю опушку справа, у склона крутого холма, то увидел вдруг знакомую фигуру Поцюпы. Василь стоял как раз на том месте, где недавно, после того как они в сторожке за столом услышали выстрелы, стоял сам Чубарь, высматривая, что делается в деревне.
Не иначе Поцюпа заметил Чубаря в тот самый момент, когда веремейковский председатель снова появился во дворе винокурни, но не смог на таком расстоянии подать голос, ведь для этого пришлось бы кричать на всю округу, поросшую и в низине, и на склонах пригорка плодовыми деревьями. Поэтому терпеливо ждал, пока Чубарь не повернётся в его сторону и не глянет на него. Увидев, наконец, что Чубарь его заметил, Поцюпа замахал руками, звал к себе, на пригорок.
Как и тогда, после настораживающих выстрелов, Чубарь довольно быстро, почти бегом, одолел сперва ровную часть расстояния до леса, затем принялся так же торопливо карабкаться вверх по склону.
Поцюпа крикнул ему навстречу:
— Левей бери, левей, тут не такая крутизна. — Он не скрывал радости, что видит Чубаря, а когда тот, сгибаясь в три погибели, вскарабкался и стал рядом, сказал: — Нехорошо у нас вышло, Родион Антонович.
Чубарь промолчал, хотя Поцюпа, наверно, и не ожидал от него никакого ответа, потом спросил:
— Где Шандов? И куда ты подевал лошадь?
— Лошадь я спрятал в лесу, — показал Василь дальше на пригорок, где чуть ли не в три яруса возвышались лохматые ели, — а Калистрат побег в деревню. Старик был прав. Бургомистр таки перехватил на большаке немцев, уже две грузовые машины проехали из посёлка в Мошевую. Отсюда как раз хорошо видать было. А твои? Где твои?
— Пошли одни.
— Правильно. Легко ли хоть избавился?
— От кого?
— Ну, от них.
— А-а, ясное дело.
— Правильно сделал, что назад не привёл их. Мы с тобой сейчас тоже подальше спрячемся-скроемся.
— Думаешь, немцы и сюда заявятся?
— Нет, если никто не подскажет. А так — по следам твоих приятелей — в самый раз. Неспокойные, скажу, товарищи у тебя оказались. Вот уж правду говорят — не зная броду, не суйся в воду. Так и тут вышло.
Солнце между тем уже стояло на западе, где-то над Веремейками, если смотреть прямо отсюда, и лучи его, падая с левой стороны, теряли острую яркость, позволяли глазу без защиты видеть все вокруг, особенно местность справа, куда попадала также часть дороги между просёлком и деревней. Наверно, Поцюпа все ещё ждал, что там, в этом промежутке, могут появиться, кроме тех двух грузовиков с немцами, которые уже прибыли в Мошевую, и другие машины, но никакого движения на дороге больше не было заметно. Наконец Василь понял, что нечего стоять тут дальше, предложил Чубарю:
— Пойдём?
И, раздвигая руками ельник, двинулся в глубь леса.
— А почему Шандов побежал туда? — спросил Чубарь, направляясь следом за ним. — Это же, наоборот, опасно?
— Тут, брат, не до собственной шкуры, — откликнулся на это Поцюпа; он остановился на голой и мягкой от слежавшейся хвои проплешине, подождал, пока поравняется с ним Чубарь, и принялся объяснять: — Тут такое дело. Может случиться, что вообще… Словом, я тебе открою секрет. В Мошевой два члена подпольного райкома партии. Ты их знаешь — Пантелеймон Рыгайла и Ефрем Ефременко. И бургомистр, не иначе, догадывается, что они не просто так остались в оккупации. Такая жизнь испокон веку в деревне, что если все и не знают точно обо всем, так догадываются. Теперь подумай сам — а что, ежели они не в курсе того, что случилось в доме волостного правления? Вот Зима ров и наведёт сейчас на них немцев. Так что приятели твои в этом смысле плохое дело сделали.
— Может, все ещё обойдётся?
— Будем надеяться. Поэтому я тебе и отсоветовал днём в Мошевую заявляться. Надо было дождаться вечера. Понимаешь?
— Да.
Поцюпа снова зашагал по ельнику.
— Этого Зимарова, — сказал он через некоторое время, — могли бы убрать давно и без вашей помощи.
— Ты не прилепляй меня…
— Я это к слову. Не трогали его потому, что пока носа своего куда не надо не совал. Конечно, доверять ему целиком не доверяли, однако и не трогали пока. Тем более что подпольщики не успели поставить на должность бургомистра своего человека. Зимаров на эту должность сразу замахнулся. Видать, и немцы навстречу ему охотно пошли, потому что жёнка из ихних.
Спрятанная в лесу лошадь находилась не дальше чем в полукилометре от винокурни, но Чубарю показалось, что шли они туда с Поцюпой долго, может, по той причине, что мешал густой ельник, который рос тут всюду между большими деревьями. Чубарь даже удивился, каким образом вообще удалось Поцюпе пробраться по такой чащобе с телегой. Но вот наконец послышалось лошадиное фырканье, и Чубарь понял, что они пришли. Телега стояла в довольно укромном месте, загороженная полукругом молодого ельника. Лошадь была распряжена, верней, выведена из оглобель и привязана к тележной грядке, но хомут, седло и вся остальная сбруя оставались на ней. Из телеги на самом виду торчало из сена, которое не успела сжевать Поцюпова лошадь, горлышко знакомой оплетённой бутыли с самодельным вином.
— Может, ещё выпьем? — поглядел на Чубаря Поцюпа. — Я и закуску прихватил.
— Нет, — покачал головой Чубарь, — сдаётся, уже напились!…
— А, — как будто не поняв Чубаря, махнул рукой Поцюпа, — оно, это Калистратово дермецо, совсем не забирает.
— Не скажи, — усмехнулся Чубарь; он подождал, пока Поцюпа налил из бутыли в припасённый стакан вино, спросил: — Ты лучше вот о чем скажи мне, Василь, — как ты остался тут, в оккупации?
— А ты?
— Так вышло, что меня уже от самого фронта вернули назад. Винтовку дали в руки — мол, иди, воюй дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95