Что же касается меня, то после последней поездки в Миссури и обратно я решил вести оседлую жизнь, поскольку вознамерился стать преуспевающим бизнесменом и политиком. Кроме того, у меня появился ряд подозрений в отношении моих «партнеров», Болта и Рамиреса, которые, судя по всему, надували меня почем зря, а как, скажите на милость, я мог вывести их на чистую воду, находясь все время в разъездах? Слышали бы вы их возмущенные протесты, когда я заявил, что отныне тоже буду заниматься складом!
Я мало что смыслил в бухгалтерских книгах и, разумеется, так и не сумел доказать их прошлую нечестность, однако с этого момента мой доход заметно вырос. И знаете, что я сделал? Построил себе дом и женился!
К тому времени мне было около двадцати. Моей женой стала восемнадцатилетняя шведка, семья которой приехала в Америку пять лет назад и поселилась в Айове, на озере Духов. Отец и мать Ольги (так ее звали) погибли от рук жестоких сиу, пока сама она пряталась в погребе. Теперь ей там уже вряд ли удалось бы скрыться: она была чуть выше меня ростом, но обладала замечательной фигурой, без единой унции лишнего веса.
Волосы Ольги были такими светлыми, что даже в дождливый день ее головка казалась залитой солнечным светом. В Денвер она попала с семьей, приютившей ее после трагедии на озере Духов. Ольга готовила им еду, возилась с детьми, мыла полы и колола дрова, в то время как мужчина клал ей руку на зад и норовил забраться под юбку, а женщина, пребывая в постоянной меланхолии, целыми днями не покидала хижину.
Ольга понравилась мне с первого взгляда, и даже не своей красотой (хотя и это сыграло не последнюю роль), а милым, спокойным нравом. Ее практически невозможно было вывести из себя, я же всегда питал слабость к терпеливым и уравновешенным женщинам. Она, например, даже не подозревала о том, что давно уже сторицей расплатилась с семейкой лентяев за то немногое, что она для нее сделала, и после нашей свадьбы мне стоило немалого труда убедить Ольгу не батрачить больше на них.
Через год у нас появился ребенок. К этому времени я уже закончил строить свой дом, и мы жили теперь в четырех комнатах. По сравнению с усадьбой Пендрейков это был не ахти какой дворец, но в Денвере тогда не подходили к жилищу со слишком высокими требованиями. Мы назвали сына Густав, в память о погибшем Ольгином отце, и это имя очень подошло малышу, который со своими соломенно-желтыми волосами и голубыми глазами выглядел как заправский швед.
Надо сказать, что мое партнерство с Болтом и Рамиресом держалось лишь на рукопожатии и честном слове, о чем они не раз с гордостью говорили. Меня же это беспокоило все больше и больше. Я не разбирался в счетах, но полагал странным, что каждую субботу при дележе денег наличные выдавали только мне, мои же партнеры хранили свои доходы в сейфе на складе. Как-то я не выдержал и спросил, в чем дело На что они живут, если не берут деньги?
Рамирес в ответ расхохотался, показав крепкие белые зубы, и сказал:
— А зачем? Джек, старина, мы живем в цивилизованном обществе, в котором важны не сами деньги, а то, что они у тебя есть. Улавливаешь? Все вокруг отлично знают, что мы люди состоятельные, и дорожат нами как клиентами. Поэтому с нас не просят наличные, а открывают кредит. Да, это нам обходится чуть дороже, ну и что? Зато звонкую монету мы снова вкладываем в наш общий склад и получаем большую прибыль. Понял наконец?
Я ничего не понял. Слова Рамиреса звучали довольно здраво, но у меня все же оставались вопросы. Во-первых, кредит — это товары в долг, а по долгам рано или поздно придется платить; кроме того, и дураку известно, что когда платишь сразу и наличными, то получаешь скидку. Во-вторых, если это так выгодно и здорово, то почему они не предложили и мне держать деньги в сейфе?
Я действительно многого еще не понимал, но нутром чувствовал какой-то подвох и в один прекрасный день, когда они снова заговорили о нашем «джентльменском соглашении», топнул ногой и заставил их нанять законника, который и увековечил наши отношения на бумаге. Я умею читать, но просто сломал глаза и мозги, вникая в казуистику документа, а потом плюнул и решил, что уж теперь-то все в порядке. Да, не зря говорят, что у юристов свой язык, которого никто, кроме них самих, понять не в состоянии.
Ольга приносила мне постоянную радость, в основном потому, что плохо еще знала английский, а я, как нетрудно догадаться, не мог ни слова сказать по-шведски. Поэтому мы редко и мало говорили, зато чувствовали себя друг с другом просто превосходно.
Наш сын, маленький Гус, был совершенно очаровательным ребенком, и я получал несказанное удовольствие, качая его колыбельку и слушая, как он агукает и пускает пузыри. Ольга в такие моменты обычно сидела у окна со своей штопкой и время от времени интересовалась, не хочу ли я есть. В этом смысле она была настоящей шайенкой: те тоже считают, что мужчина постоянно голоден.
Затем поздней осенью 1864 года Болт и Рамирес смылись из города, оставив меня разбираться с их «кредитами». Сейф и касса оказались, разумеется, пусты. Теперь только я понял, что сам развязал им руки, подписав договор о партнерстве и взвалив на себя тем самым ответственность за наш «бизнес» и связанные с ним долги.
Что ж, настал мой черед проявить свою знаменитую сообразительность, которой так восхищался когда-то преподобный Пендрейк. Я не стал выть и заламывать руки, а быстренько сложил вещи, и на следующее утро мы всей семьей отбыли из Денвера с первым почтовым дилижансом, оставив дом, склад и мои мечты о благополучии. Так в двадцать два года я стал банкротом.
В то же время я испытывал некоторое облегчение. Вне всякого сомнения, было бы здорово преуспеть, но провал предприятия снова подарил мне полную свободу. И по дороге на юг, в Колорадо-Сити, я вдыхал полной грудью свежий ветер странствий, хотя и чувствовал себя не так спокойно, как Ольга, которая до сих пор считала, что мы просто едем куда-то поразвлечься и отдохнуть от трудов праведных: была середина декабря, и она не имела ничего против того, чтобы встретить Рождество в форте Ливенуорт.
Деньги таяли с каждым днем, и я ломал голову, как быть дальше. Можно было пересечь Миссури у форта, нагрянуть к Пендрейкам и стрельнуть у них взаймы или же разыскать в Ливенуорте того офицера, который когда-то обещал мне, еще мальчишке, место в армии. Я говорю «можно было», и этим все сказано. Я не стал делать ни того, ни другого, так как давно уже усвоил: жизнь следует не насиловать, а принимать такой, какая есть, и она, в благодарность за это подскажет самый, казалось бы, неожиданный выход. Проще говоря, кривая вывезет.
Малышу Гусу скоро должно было стукнуть два годика, мы не разу не стригли его белокурые локоны, и он являл собой совершенно ангельскую картинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111