Этот пейзаж его никогда не утомлял. Напротив, в его воображении в такие минуты возникали смутные ассоциации, связанные с тем, что находилось под собачьей будкой.
И не было ночи, чтобы он хоть раз не вставал с кровати и не убеждался, что все в мире по-прежнему непоколебимо и ОНО находится в полной неприкосновенности. И такие бдения стали его привычкой, спасающей, между прочим, от однообразия жизни, но вместе с тем и отнимающей остатки покоя и здоровья. Поэтому, после того как дом его был надежно защищен от посторонних, он решил переместить свои сокровища к себе поближе.
В один из пасмурных вечеров он зашел в загородку с саперной лопаткой, укутанной в старую куртку, и для видимости с кое-каким плотницким инструментом. Перевязав Форда, он с большим трудом сдвинул с места его конуру. Затем стал копать. Легко снял верхний слой земли, под которым обнаружил замету — кусок жести с крестообразной вмятиной. Под железом земля была сухая, с слежавшимися комьями прошлогодних листьев.
Когда сантиметров восемьдесят было пройдено, видимо, от работы внаклонку, вдруг застучало в висках, а ноги сковало холодом. Он перестал работать руками, стараясь избавиться от искрящейся в глазах мишуры, отложил в сторону лопату и стал доставать из кармана брюк тюбик с нитроглицерином. Положив под язык крохотную таблетку, он перевернулся на спину и раскинул в сторону руки.
— Ну, что, Фордик, жить будем? — спросил Рощинский у пса и, поплевав на ладони, взялся за черенок лопаты. Однако, когда он снова наклонился над шурфом, лицо налилось багровой синевой и цветом напоминало перезревшую сливу.
Со стороны, его распластанное на земле туловище напоминало бесформенный обрубок дерева, отростки которого изредка приходили в движение. Пот заливал глаза и от напряжения, в затылке, стучали назойливые отбойные молотки. Но, слава Богу, из земли, наконец, показалась проволочная петля. И Рощинский, чтобы дотянуться до нее, нагнулся еще ниже. Его мясистая влажная ладонь подцепила проволочную петлю и потянула вверх. И когда казалось, что работа уже сделана, пакет вдруг на глазах стал расти, а Рощинский почувствовал себя на дне глубокого колодца, в который падает каменная глыба. И как ни старался он увернуться, камень приближался с неотвратимой неизбежностью…
Пришел он в себя так же внезапно, как и потерял сознание. Приподнял голову, осмотрелся и понял, что с ним произошло. Он попытался освободить руку, но собственное тело гранитной плитой придавило ее к земле.
Когда, наконец, он встал на ноги, нашел в себе силы, чтобы успокоить собаку, лающую на последнем издыхании: «Не все так просто, Фордик…Нас губит земное притяжение…»
Пакет, перетянутый проржавевшей проволокой, и завернутый в куртку, в которой недавно была спрятана лопатка, он положил в кладовку, запрятав в хаотическом нагромождении разноликой рухляди. Для надежности он отвязал Форда и впустил его в кладовку.
Уже было далеко за полночь, когда он приступил к долгожданному свиданию со своими сокровищами. Предвкушая сладостную минуту, он томил себя преднамеренным ожиданием. Несмотря на адское нетерпение, ему хотелось отдалить и растянуть час этой волнующей встречи. Только так, думал он, можно получить полноту наслаждения.
Когда ставни и шторы были плотно закрыты, когда двери с помощью замков-пауков наглухо отгородили его от внешнего мира, он вскрыл пакет и, не спеша, стал извлекать из него драгоценности.
Отдельные броши, золотые цепочки, кольца, различные колье и корпуса от золотых часов он бегло просматривал и без особого интереса отсылал в общую пирамидку, вырастающую в центре стола. Правда, один, весьма скромного вида кулончик, он держал в руках дольше других, пристально рассматривая его через увеличительное стекло. Затем он просмотрел камень на просвет и, не приобщая к золотой кучке, положил кулончик на металлическое основание настольной лампы.
Все богатство он разделил на три части. В первую попадали корпуса от часов, монеты, различный золотой лом, портсигары, колье, зубные коронки, словом, все то, что, по его мнению, не имело большой художественной и ювелирной ценности. Во вторую кучку от отбирал старинные украшения, в основном изящные миниатюрные вещицы, отделанные басмой и бирюзой. Третья часть — бриллианты, которые он высыпал на стол из коричневого замшевого мешочка. Вот это и было его главное достояние.
Рощинский высыпал камни на стол, несколько стекляшек положил на ладонь и стал осторожно раскатывать сверкающие, слегка подграненные градины. И каждой клеткой своего естества он ощущал непреходящую, вечную прохладу камней. Он был их повелителем, некоронованным королем, абсолютная власть которого умещалась в пределах его ладони.
За окном вдруг громко стукнуло. Как будто кто-то с разбега ударился о стену дома. Рощинский напрягся, еще плотнее прижал руку к бриллиантам, словно защищая их от возможной опасности. Выключил лампу. Прислушался, не лает ли Форд. Но нет, все вроде бы тихо. Однако до его слуха вновь донесся какой-то непонятный шорох и Рощинский поднялся со стула.
Сердце натружено заколотилось о ребра. Он подошел к окну, и наклонив к нему голову, внимательно прислушался. Рука механически потянулась к обрезу. Но по мере того как шорохи за стенами дома тускнели, его рука понемногу отстранялась от страшного «франкота».
Стараясь не скрипеть старыми половицами, он вернулся к столу и на ощупь нашел стул. Чтобы не смахнуть в темноте на пол бриллианты, он осторожным движением обеих рук стал искать лампу.
Однако в темноте он себя чувствовал в большей безопасности, а потому не спешил зажигать свет. Он долго сидел без движения, положив указательный палец на кнопку включателя, не решаясь расстаться с обволакивающей все его существо темнотой.
Когда вновь зажегся свет и он увидел разбросанные по столу сокровища, его охватила неожиданная апатия. Он увидел заурядные железки из желтого металла, молчаливые и холодные, как лед, стекляшки, которые еще несколько минут назад так завораживали его своей магнетической властью. Неизвестно по какой причине, по чьему велению его охватило полное разочарование, граничащее с презрением к тому, что находилось на столе. И одним махом он все свое добро смахнул в целлофановый пакет и который небрежно завернул в большой кусок холстины. Сначала он хотел пакет положить в шифоньер, но передумал и, подойдя к кровати, приподнял у изголовья тюфяк и под него спрятал свое сокровище. Но как будто чего-то устыдившись, он снова достал пакет из-под матраца и стал лихорадочно его разпеленовывать. И снова все посыпалось на стол, и он принялся в золотой груде отыскивать бриллиантины и по одной складывать их обратно в замшевый мешочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52