Нашему главному режиссеру Валентину Николаевичу Плучеку исполнилось девяносто лет, а он — действующий режиссер. Георгию Павловичу восемьдесят восемь, а как он великолепен на сцене. А наши дамы. Они свой возраст не скрывают. Семьдесят пять лет исполняется Ольге
Аросевой и Вере Васильевой, восемьдесят — Нине Архиповой. Они не делают никаких подтяжек, а посмотрите, какие у них молодые лица, как блестят глаза, как заразительно они говорят о своих планах. У нас в театре немного людей такого масштаба, такой необъяснимой энергии. Стоическое поколение…
Я была то его женой, то любовницей
Рассказывает Ольга Аросева
В 1950 году я ушла из Ленинградского театра комедии и переехала в Москву. Волею судеб оказалась в Театре сатиры, который располагался тогда в полу аварийном доме на площади Маяковского, где затем размещался молодой «Современник». К этому времени труппа в Театре сатиры была замечательная — великолепные комики Хенкин, Поль и Курихин, молодые Верочка Васильева, Виталий Доронин, Толя Папанов, Вячеслав Сафонов, Женя Весник, Юра Хлопецкий, Леша Егоров. Но тогда это были совершенно незнакомые мне люди, а среди немногих, кого я знала в этом театре, был Георгий Павлович Менглет. Роскошный артист, красивый мужчина. Он имел успех у женщин и сам ценил женскую красоту. Я знала о нем еще во время войны, по Сталинабаду. Он был остроумнейшим человеком и хулиганом по натуре.
Первый спектакль, в котором мы с Георгием Павловичем играли вместе, был «Господин Дюруа» по «Милому другу» Мопассана. Вначале я играла уличную проститутку Рашель. У меня был черный паричок с челкой до самых глаз и алое атласное платье. Затем режиссер Эммануил Краснянский «повысил» меня, и я получила роль Клотильды — постоянной любовницы «милого друга». Жоржем Дюруа неизменно оставался Георгий Павлович. Он блистал в этой роли. Буквально искрился в ней. Был неотразим, элегантен, сексуален — истинный парижанин, ловелас, любитель женщин.
Играть с ним было наслаждением. Работал он очень серьезно — тщательно разрабатывал рисунок роли, но сам процесс игры был для него веселым праздником. Он был неисчерпаем на выдумки, розыгрыши, постоянно смешил нас, очевидно, это ему создавало хорошее настроение и нам, его партнерам, тоже. В то время, чтобы постановку разрешили к выпуску, надо было придумывать какие-нибудь уловки, дабы притупить бдительность власть предержащих. В театре решили, что нельзя, чтобы в спектакле речь шла только о любовных похождениях Дюруа. Необходимо создать социальный фон, рабочую среду. И вот в первом действии в сцене в кафе, где сидели проститутки и где Дюруа знакомился с Рашелью — своей первой возлюбленной, какая-то певица должна была петь революционную песню о седом капрале. Там было несколько куплетов. Каждый начинался со слов «В пустынных огненных песках». Этот несчастный капрал в первом куплете шагал, затем сидел, а в последнем уснул.
Вот начинается эта сцена, мы, проститутки, сидим за столиками, а перед нами выступает эта певица. Она благополучно поет первые куплеты. Начинает последний. Произносит «В пустынных огненных песках»… делает паузу, и вдруг Георгий Павлович тихо произносит: «Насрал седой капрал». Нетрудно представить, что произошло дальше, — певица петь уже не могла, а мы чуть не попадали со стульев.
Его же самого рассмешить на сцене было трудно. Он при всем своем остром чувстве юмора человек несмешливый.
В «Милом друге», по замыслу режиссера, я должна была в моменты наших ссор дать ему пощечину. Жорик этого страшно боялся, пытался построить мизансцену так, чтобы этого избежать, увертывался, но я была непреклонна и иной раз, войдя в раж, ударяла его то одной ладонью, то, если он уворачивался, — другой.
Затем я много раз играла с ним — была то его женой, то любовницей, то дочкой. В «Бидермане и поджигателях» М. Фриша мы тоже были мужей и женой. В конце действия лежали рядом в гробах, и он мне тихо сказал: «Представь себе, на самом деле мы, наверное, так и будем лежать».
Георгий Павлович очень надежный партнер, партнер-джентльмен. Он никогда не стремился премьер-ствовать, старался быть на равных, нежно, любовно, бережно уступал партнерше. Его тональность в дуэте — это те «полшага», на которые он как бы пропускает партнершу вперед.
К работе он относится очень вдумчиво. Полностью отдаваясь своей роли, он как бы со стороны замечает любую промашку партнера. Если дает совет, то очень конкретный — «Говори почетче! Поставь точку!». Он очень образован в театральном деле, очень грамотен в своей профессии.
В «Вишневом саде» А.П. Чехова, который шел у нас на малой сцене, он играл Фирса, а я Шарлотту. Мы работали очень серьезно, изучали все материалы, связанные с этой пьесой, и выяснили, что там есть сцена между Фирсом и Шарлоттой, которую обычно в театрах не играли. Фирс-то, оказывается, в свое время убил человека. Мы восстановили эту сцену и потом играли ее в этом варианте.
В конце пьесы, как всем известно, Фирс умирает. На малой сцене нет кулис, и нам, находящимся вне сцены, было трудно понять, что с ним происходит в данный момент. Андрей Миронов обычно справлялся: «Фира (так он называл Фирса) уже агонизирует?» Как-то мы вышли кланяться, а он еще «не умер». После этого мы попросили его как-нибудь обозначать свою кончину. Договорились, что он будет бросать палку.
Он замечателен тем, что, имея внешность типичного героя-любовника, никогда не гнушался характерными ролями, не боялся портить свою внешность -спокойно мог приклеить уродливый нос или усы. Но при всем том ему удавалось оставаться элегантным, ироничным, красивым мужчиной. Таким он был в спектакле «Пена» по пьесе С. Михалкова, где он играл Махонина — этакого «нового русского» 1970-х годов, — а я его жену. Характер он ухватил очень точно и был весьма современен.
Я понимаю, как трудно бывает герою-любовнику перейти на характерные роли, но как потрясающе он вдруг в «Самоубийце» Николая Эрдмана сыграл Аристарха Доминаковича Гранд-Скубика — старого интеллигента, такого постаревшего Баяна с замашками интеллигентного человека. Он, с висящими, грязными, седыми патлами, с трясущейся головой, ходил в какой-то рваной панаме, но вместе с тем в нем оставалось нечто весьма аристократичное.
Я всегда восхищалась им как актером, мы друг другу всегда симпатизировали.
К старости люди меняются, а он остался таким же, каким был. С такими же хулиганскими шутками, с таким же живым глазом, подмечающим все смешное. Его возраст не поменял его сущности. Ему все интересно, важно, он любопытен ко всему, всегда доброжелателен. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из труппы почувствовал себя стесненным в его присутствии. Я вижу, с какой радостью он приходит в театр, общается, матерится, рассказывает про свой любимый футбол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Аросевой и Вере Васильевой, восемьдесят — Нине Архиповой. Они не делают никаких подтяжек, а посмотрите, какие у них молодые лица, как блестят глаза, как заразительно они говорят о своих планах. У нас в театре немного людей такого масштаба, такой необъяснимой энергии. Стоическое поколение…
Я была то его женой, то любовницей
Рассказывает Ольга Аросева
В 1950 году я ушла из Ленинградского театра комедии и переехала в Москву. Волею судеб оказалась в Театре сатиры, который располагался тогда в полу аварийном доме на площади Маяковского, где затем размещался молодой «Современник». К этому времени труппа в Театре сатиры была замечательная — великолепные комики Хенкин, Поль и Курихин, молодые Верочка Васильева, Виталий Доронин, Толя Папанов, Вячеслав Сафонов, Женя Весник, Юра Хлопецкий, Леша Егоров. Но тогда это были совершенно незнакомые мне люди, а среди немногих, кого я знала в этом театре, был Георгий Павлович Менглет. Роскошный артист, красивый мужчина. Он имел успех у женщин и сам ценил женскую красоту. Я знала о нем еще во время войны, по Сталинабаду. Он был остроумнейшим человеком и хулиганом по натуре.
Первый спектакль, в котором мы с Георгием Павловичем играли вместе, был «Господин Дюруа» по «Милому другу» Мопассана. Вначале я играла уличную проститутку Рашель. У меня был черный паричок с челкой до самых глаз и алое атласное платье. Затем режиссер Эммануил Краснянский «повысил» меня, и я получила роль Клотильды — постоянной любовницы «милого друга». Жоржем Дюруа неизменно оставался Георгий Павлович. Он блистал в этой роли. Буквально искрился в ней. Был неотразим, элегантен, сексуален — истинный парижанин, ловелас, любитель женщин.
Играть с ним было наслаждением. Работал он очень серьезно — тщательно разрабатывал рисунок роли, но сам процесс игры был для него веселым праздником. Он был неисчерпаем на выдумки, розыгрыши, постоянно смешил нас, очевидно, это ему создавало хорошее настроение и нам, его партнерам, тоже. В то время, чтобы постановку разрешили к выпуску, надо было придумывать какие-нибудь уловки, дабы притупить бдительность власть предержащих. В театре решили, что нельзя, чтобы в спектакле речь шла только о любовных похождениях Дюруа. Необходимо создать социальный фон, рабочую среду. И вот в первом действии в сцене в кафе, где сидели проститутки и где Дюруа знакомился с Рашелью — своей первой возлюбленной, какая-то певица должна была петь революционную песню о седом капрале. Там было несколько куплетов. Каждый начинался со слов «В пустынных огненных песках». Этот несчастный капрал в первом куплете шагал, затем сидел, а в последнем уснул.
Вот начинается эта сцена, мы, проститутки, сидим за столиками, а перед нами выступает эта певица. Она благополучно поет первые куплеты. Начинает последний. Произносит «В пустынных огненных песках»… делает паузу, и вдруг Георгий Павлович тихо произносит: «Насрал седой капрал». Нетрудно представить, что произошло дальше, — певица петь уже не могла, а мы чуть не попадали со стульев.
Его же самого рассмешить на сцене было трудно. Он при всем своем остром чувстве юмора человек несмешливый.
В «Милом друге», по замыслу режиссера, я должна была в моменты наших ссор дать ему пощечину. Жорик этого страшно боялся, пытался построить мизансцену так, чтобы этого избежать, увертывался, но я была непреклонна и иной раз, войдя в раж, ударяла его то одной ладонью, то, если он уворачивался, — другой.
Затем я много раз играла с ним — была то его женой, то любовницей, то дочкой. В «Бидермане и поджигателях» М. Фриша мы тоже были мужей и женой. В конце действия лежали рядом в гробах, и он мне тихо сказал: «Представь себе, на самом деле мы, наверное, так и будем лежать».
Георгий Павлович очень надежный партнер, партнер-джентльмен. Он никогда не стремился премьер-ствовать, старался быть на равных, нежно, любовно, бережно уступал партнерше. Его тональность в дуэте — это те «полшага», на которые он как бы пропускает партнершу вперед.
К работе он относится очень вдумчиво. Полностью отдаваясь своей роли, он как бы со стороны замечает любую промашку партнера. Если дает совет, то очень конкретный — «Говори почетче! Поставь точку!». Он очень образован в театральном деле, очень грамотен в своей профессии.
В «Вишневом саде» А.П. Чехова, который шел у нас на малой сцене, он играл Фирса, а я Шарлотту. Мы работали очень серьезно, изучали все материалы, связанные с этой пьесой, и выяснили, что там есть сцена между Фирсом и Шарлоттой, которую обычно в театрах не играли. Фирс-то, оказывается, в свое время убил человека. Мы восстановили эту сцену и потом играли ее в этом варианте.
В конце пьесы, как всем известно, Фирс умирает. На малой сцене нет кулис, и нам, находящимся вне сцены, было трудно понять, что с ним происходит в данный момент. Андрей Миронов обычно справлялся: «Фира (так он называл Фирса) уже агонизирует?» Как-то мы вышли кланяться, а он еще «не умер». После этого мы попросили его как-нибудь обозначать свою кончину. Договорились, что он будет бросать палку.
Он замечателен тем, что, имея внешность типичного героя-любовника, никогда не гнушался характерными ролями, не боялся портить свою внешность -спокойно мог приклеить уродливый нос или усы. Но при всем том ему удавалось оставаться элегантным, ироничным, красивым мужчиной. Таким он был в спектакле «Пена» по пьесе С. Михалкова, где он играл Махонина — этакого «нового русского» 1970-х годов, — а я его жену. Характер он ухватил очень точно и был весьма современен.
Я понимаю, как трудно бывает герою-любовнику перейти на характерные роли, но как потрясающе он вдруг в «Самоубийце» Николая Эрдмана сыграл Аристарха Доминаковича Гранд-Скубика — старого интеллигента, такого постаревшего Баяна с замашками интеллигентного человека. Он, с висящими, грязными, седыми патлами, с трясущейся головой, ходил в какой-то рваной панаме, но вместе с тем в нем оставалось нечто весьма аристократичное.
Я всегда восхищалась им как актером, мы друг другу всегда симпатизировали.
К старости люди меняются, а он остался таким же, каким был. С такими же хулиганскими шутками, с таким же живым глазом, подмечающим все смешное. Его возраст не поменял его сущности. Ему все интересно, важно, он любопытен ко всему, всегда доброжелателен. Не дай Бог, чтоб кто-нибудь из труппы почувствовал себя стесненным в его присутствии. Я вижу, с какой радостью он приходит в театр, общается, матерится, рассказывает про свой любимый футбол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79