Это ему никак не удавалось. Ассистенты Дикого Самуил Марголин и Яков Штейн помочь Менглету не могли. Дикий приходил на репетицию «Русалки» не часто (он был захвачен, поглощен «Большим днем» В. Киршона). Приходил, смотрел на исполнителей и досадливо морщился:
— Не то!
Но вот однажды Дикий сказал Менглету:
— Как ты не понимаешь? Князь уже отлюбил мельничиху. Ты суетишься, нервничаешь, а князь спокоен.
Алексей Денисович усадил Казико на пень, Менглету велел встать сзади и на словах: «Мой милый друг…» высоко поднять правую руку… Может быть, он ударит оставленную любовницу, может быть, приласкает?… Нет! Князь медленно, очень медленно опускает руку на ее плечо — в раздумье, вроде бы ища сочувствия «друга», произносит:
…Ты знаешь, нет на свете
Блаженства прочного: ни знатный род,
Ни красота, ни сила, ни богатство,
Ничто беды не может миновать.
Менглет почти механически проделал требуемое и с удивлением заметил, что он повзрослел! Простейшие «физические действия» (Дикий этого термина не употреблял) дали нужный результат: «отлюбивший» князь стал старше неразумной девчонки, верящей в вечную любовь.
Репетиции с Казико продолжались. Партнерша была Менглетом довольна, и Дикий уже не морщился. Но, к сожалению, вскоре Жорик навлек на себя ужасный гнев актрисы.
Началось с… борща!
Королева, занятая лишь в массовых сценах, с увлечением занималась хозяйством, в частности кулинарией. И вот Валя приготовила волшебный (мясной!) борщ и накрошила в него изрядное количество чеснока. Жорик борща откушал, поблагодарил хозяйку и на другой день отправился на репетицию. На трамвайной площадке Жорик заметил, что от него все пассажиры как-то странно шарахаются. Вскоре он остался на площадке один, но значения этому не придал. Началась репетиция с Казико и Диким! Жорик поднял руку, но опустить не успел. Разъяренная Казико вскочила с пня и закричала:
— Я не могу репетировать с Менглетом! От него так воняет чесноком, что меня тошнит!
Великий гнев охватил и Дикого. Он негодовал, кричал, распекал Менглета! «Я пропал», — подумал Жорик. «Я не могу без Дикого», подумал Жорик. «Меня выгонят», — подумал Жорик. А Дикий продолжал неистово клеймить Менглета, обвинять его во всех смертных грехах. И вдруг Жорик заметил в прищуренных глазах Алексея Денисовича легкую смешинку. Да ведь это он не совсем серьезно?! Конечно, Дикий возмущен — он сердит на чесночного Менглета… Но — он увеличивает свой гнев для Казико?! «Ой, Господи!… Может быть, все-таки не выгонят?» — подумал Жорик. А Дикий, отбушевав, сказал:
— Завтра с этого же места! А сейчас все свободны!
Нельзя сказать, чтобы после несчастного случая с чесноком Менглет перестал употреблять его в пищу. Употреблял, но редко, ибо занят он был почти каждый день, а запах чеснока выветривался (как выяснилось) лишь на третьи сутки. Думается, тут Жорик вспомнил и заветы Петровского о личной гигиене актера. «Если хочешь, чтобы от тебя несло, как от старой пепельницы, — кури!» — сердито выговаривал Андрей Павлович курящим девушкам. Менглет, к сожалению, покуривал, но тщательно надраивал по утрам зубы, полоскал рот. Петровский был чистюлей! И Жорик всегда, при самых неудобных житейских условиях, оставался чистюлей. Всегда чисто выбрит, гладко причесан. Замасленный воротник, несвежие носки — такого у него не бывало. В юности — все штопаное, но все стерильно чистое.
В связи с «Русалкой», кроме конфуза с чесноком, следует упомянуть и другой эпизод, тоже не украшающий биографию Менглета.
Кроме театра, Жорик не мог дышать и без футбола! Мальчишкой в Воронеже он гонял кожаный мяч со школьной и дворовой командой и довольно часто с разбитым носом приходил к себе домой. Но не в драке (как у Есенина) бывал у него нос разбит. Миролюбивый Жорик в драки не ввязывался, однако, если тебе засветят по морде тяжелым мячом, да еще в песке, как носу остаться целым? Жорик был «левый инсайд» «нападающий», яростный и безжалостный к себе. Только бы гол забить, только бы удачно дать пасовку — все остальное за аутом!
В годы войны переходила из уст в уста байка. В одном из оккупированных городов должен был состояться матч немецкой (гитлеровской) команды с русскими футболистами. Перед матчем русским парням немецкое начальство сказало: «Проиграете — будете жить! Выиграете — всем смерть!» Русские — выиграли.
Менглет знал эту байку и, бледнея от волнения, в послевоенные годы часто вспоминал о «выигравших».
Актер Менглет не гонял сам мяча. Он стал болельщиком и, сказать по-современному, «фанатом». Пропустить интересный матч — особенно если одна из сторон армейцы — для него было трагедией. И вот такой трагический момент для «фаната» наступил! Сражались армейцы с ленинградским «Динамо». Начало матча в 14.00 (то есть в два). А репетиция «Русалки» — до трех! Что делать «фанату»?
Репетиция с Горячих и Диким — в кабинете Дикого: сразу, как войдешь со двора, — направо в служебный вход. Но направо или налево — а что делать? Попросить Алексея Денисовича отпустить до окончания репетиции? А какая причина? На футбол опаздываю! Высмеет! Дикий любил футбол, но в меру… Сказать у Вали температура сорок! Соврать? Менглет не любил врать. А пропустить матч просто немыслимо, невозможно! Попросить Люсю Горячих, чтобы она попросила Дикого отпустить Менглета, — глупо! Необходима причина! Елки-палки! Жорик знал, конечно (как и все), о приязни Алексея Денисовича к Люсе. Горячих такая же «русалка», как Дикий водяная лилия, но спятил старик, дал ей «русалку» в очередь с Казико?! И ввел в «Аристократов» на роль Соньки, чем вызвал смех всей труппы. Сонька — не «михрютка», а роковая дама, хотя и проститутка, но героиня, «вамп», по старой актерской терминологии. Но это не его, Жорика, дело… Ему нужно на матч успеть. А до начала уже только час остался! Жорик в перерыве обратился к Люсе, объяснил ситуацию и взмолился: «Сделай что-нибудь, чтобы он меня отпустил!» «Ну, знаешь-понимаешь! — Люся заиграла глазками. — Что же это я могу сделать?» — «Ты все можешь!» шепотнул проникновенно Жорик. «Ладно!» — сказала польщенная Горячих.
В кабинете, на счастье Жорика, было всего трое: Люся, он и Дикий.
Дикий сел на свое место за стол. А Люся вдруг начала потягиваться, поглаживая себя ладонями от груди к низу живота, была у нее такая манера.
Дикий взглянул на Люсю, проследил за движением ее ладоней… крякнул… сощурился и, постучав по столу карандашом, сказал:
— Менглет, ты свободен… — Он вновь стукнул карандашом об стол. — А вы, Горячих, останьтесь!
Менглет на матч успел.
Пушкинский спектакль Дикого не прибавил ему славы. Наверное, он был интереснее и ярче спектакля Владимира Люце, ученика Мейерхольда, но безоговорочно хвалили в постановке Дикого одну Зинаиду Карпову (Клотильда в «Сценах из рыцарских времен»).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Не то!
Но вот однажды Дикий сказал Менглету:
— Как ты не понимаешь? Князь уже отлюбил мельничиху. Ты суетишься, нервничаешь, а князь спокоен.
Алексей Денисович усадил Казико на пень, Менглету велел встать сзади и на словах: «Мой милый друг…» высоко поднять правую руку… Может быть, он ударит оставленную любовницу, может быть, приласкает?… Нет! Князь медленно, очень медленно опускает руку на ее плечо — в раздумье, вроде бы ища сочувствия «друга», произносит:
…Ты знаешь, нет на свете
Блаженства прочного: ни знатный род,
Ни красота, ни сила, ни богатство,
Ничто беды не может миновать.
Менглет почти механически проделал требуемое и с удивлением заметил, что он повзрослел! Простейшие «физические действия» (Дикий этого термина не употреблял) дали нужный результат: «отлюбивший» князь стал старше неразумной девчонки, верящей в вечную любовь.
Репетиции с Казико продолжались. Партнерша была Менглетом довольна, и Дикий уже не морщился. Но, к сожалению, вскоре Жорик навлек на себя ужасный гнев актрисы.
Началось с… борща!
Королева, занятая лишь в массовых сценах, с увлечением занималась хозяйством, в частности кулинарией. И вот Валя приготовила волшебный (мясной!) борщ и накрошила в него изрядное количество чеснока. Жорик борща откушал, поблагодарил хозяйку и на другой день отправился на репетицию. На трамвайной площадке Жорик заметил, что от него все пассажиры как-то странно шарахаются. Вскоре он остался на площадке один, но значения этому не придал. Началась репетиция с Казико и Диким! Жорик поднял руку, но опустить не успел. Разъяренная Казико вскочила с пня и закричала:
— Я не могу репетировать с Менглетом! От него так воняет чесноком, что меня тошнит!
Великий гнев охватил и Дикого. Он негодовал, кричал, распекал Менглета! «Я пропал», — подумал Жорик. «Я не могу без Дикого», подумал Жорик. «Меня выгонят», — подумал Жорик. А Дикий продолжал неистово клеймить Менглета, обвинять его во всех смертных грехах. И вдруг Жорик заметил в прищуренных глазах Алексея Денисовича легкую смешинку. Да ведь это он не совсем серьезно?! Конечно, Дикий возмущен — он сердит на чесночного Менглета… Но — он увеличивает свой гнев для Казико?! «Ой, Господи!… Может быть, все-таки не выгонят?» — подумал Жорик. А Дикий, отбушевав, сказал:
— Завтра с этого же места! А сейчас все свободны!
Нельзя сказать, чтобы после несчастного случая с чесноком Менглет перестал употреблять его в пищу. Употреблял, но редко, ибо занят он был почти каждый день, а запах чеснока выветривался (как выяснилось) лишь на третьи сутки. Думается, тут Жорик вспомнил и заветы Петровского о личной гигиене актера. «Если хочешь, чтобы от тебя несло, как от старой пепельницы, — кури!» — сердито выговаривал Андрей Павлович курящим девушкам. Менглет, к сожалению, покуривал, но тщательно надраивал по утрам зубы, полоскал рот. Петровский был чистюлей! И Жорик всегда, при самых неудобных житейских условиях, оставался чистюлей. Всегда чисто выбрит, гладко причесан. Замасленный воротник, несвежие носки — такого у него не бывало. В юности — все штопаное, но все стерильно чистое.
В связи с «Русалкой», кроме конфуза с чесноком, следует упомянуть и другой эпизод, тоже не украшающий биографию Менглета.
Кроме театра, Жорик не мог дышать и без футбола! Мальчишкой в Воронеже он гонял кожаный мяч со школьной и дворовой командой и довольно часто с разбитым носом приходил к себе домой. Но не в драке (как у Есенина) бывал у него нос разбит. Миролюбивый Жорик в драки не ввязывался, однако, если тебе засветят по морде тяжелым мячом, да еще в песке, как носу остаться целым? Жорик был «левый инсайд» «нападающий», яростный и безжалостный к себе. Только бы гол забить, только бы удачно дать пасовку — все остальное за аутом!
В годы войны переходила из уст в уста байка. В одном из оккупированных городов должен был состояться матч немецкой (гитлеровской) команды с русскими футболистами. Перед матчем русским парням немецкое начальство сказало: «Проиграете — будете жить! Выиграете — всем смерть!» Русские — выиграли.
Менглет знал эту байку и, бледнея от волнения, в послевоенные годы часто вспоминал о «выигравших».
Актер Менглет не гонял сам мяча. Он стал болельщиком и, сказать по-современному, «фанатом». Пропустить интересный матч — особенно если одна из сторон армейцы — для него было трагедией. И вот такой трагический момент для «фаната» наступил! Сражались армейцы с ленинградским «Динамо». Начало матча в 14.00 (то есть в два). А репетиция «Русалки» — до трех! Что делать «фанату»?
Репетиция с Горячих и Диким — в кабинете Дикого: сразу, как войдешь со двора, — направо в служебный вход. Но направо или налево — а что делать? Попросить Алексея Денисовича отпустить до окончания репетиции? А какая причина? На футбол опаздываю! Высмеет! Дикий любил футбол, но в меру… Сказать у Вали температура сорок! Соврать? Менглет не любил врать. А пропустить матч просто немыслимо, невозможно! Попросить Люсю Горячих, чтобы она попросила Дикого отпустить Менглета, — глупо! Необходима причина! Елки-палки! Жорик знал, конечно (как и все), о приязни Алексея Денисовича к Люсе. Горячих такая же «русалка», как Дикий водяная лилия, но спятил старик, дал ей «русалку» в очередь с Казико?! И ввел в «Аристократов» на роль Соньки, чем вызвал смех всей труппы. Сонька — не «михрютка», а роковая дама, хотя и проститутка, но героиня, «вамп», по старой актерской терминологии. Но это не его, Жорика, дело… Ему нужно на матч успеть. А до начала уже только час остался! Жорик в перерыве обратился к Люсе, объяснил ситуацию и взмолился: «Сделай что-нибудь, чтобы он меня отпустил!» «Ну, знаешь-понимаешь! — Люся заиграла глазками. — Что же это я могу сделать?» — «Ты все можешь!» шепотнул проникновенно Жорик. «Ладно!» — сказала польщенная Горячих.
В кабинете, на счастье Жорика, было всего трое: Люся, он и Дикий.
Дикий сел на свое место за стол. А Люся вдруг начала потягиваться, поглаживая себя ладонями от груди к низу живота, была у нее такая манера.
Дикий взглянул на Люсю, проследил за движением ее ладоней… крякнул… сощурился и, постучав по столу карандашом, сказал:
— Менглет, ты свободен… — Он вновь стукнул карандашом об стол. — А вы, Горячих, останьтесь!
Менглет на матч успел.
Пушкинский спектакль Дикого не прибавил ему славы. Наверное, он был интереснее и ярче спектакля Владимира Люце, ученика Мейерхольда, но безоговорочно хвалили в постановке Дикого одну Зинаиду Карпову (Клотильда в «Сценах из рыцарских времен»).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79