Когда я увидел ее Джульетту, то не мог понять, как можно в этой пачке, на пуантах, ни слова не говоря, быть живым человеком. Когда она подбежала к зеркалу и пощупала себя за грудки, в зале была овация. Кем же нужно быть, чтобы зритель смог ощутить, что она впервые ощутила себя женщиной. Объяснить это невозможно, как невозможно объяснить чудо. Я рухнул. Она меня потрясла, и после спектакля я подошел, чтобы выразить ей свое восхищение. Я влюбился в нее. Мы стали перезваниваться. Бесконечно говорили об искусстве, и у меня было ощущение, что меня накачивают насосом. Я насыщался. Старался не пропускать ни одного ее балета. Знаю, что она тоже старалась ходить на мои спектакли. Счастлив, что был ее современником.
Розы, лавры и пальмовая веточка
Сейчас трудно представить, с каким трудом пробивался каждый, даже совершенно невинный спектакль. Разрешение должно было давать Московское управление по делам искусств, а его беспокоила масса очень «важных» вопросов. Например, типичен ли образ заведующего обувным магазином, не считающегося со вкусами покупателей и торгующего вышедшими из моды туфлями; типичен ли бюрократ, признающий свои ошибки и тем не менее в дальнейшем их повторяющий. Иногда, чтобы разрешить эти сомнения, требовалось вмешательство самого председателя Комитета по делам искусств.
Советские власти только декларировали, что нам нужны Щедрины и Гоголи. На самом же деле подлинная сатира или не рекомендовалась, или подвергалась страшным нападкам, преследованиям. Да что там сатира, даже невинный юмор пробивался с трудом.
Например, поставил у нас Андрей Гончаров водевиль «Вас вызывает Таймыр» А. Галича и К. Исаева. В нем и не пахло сатирой, совершенно отсутствовали отрицательные персонажи, и все-таки критики его не жаловали. Им не нравилась «механика» недоразумений, они вообще были против всяческих комедийных положений, вызывающих смех, по-моему, им не нравилось уже то, что зрители на спектакле смеялись. А водевиль был действительно смешной, в нем были заняты замечательные артисты — Поль, Лепко, Доронин, Пельтцер, Тусузов, и зрители хохотали.
Такую же реакцию вызвали водевиль «Гурий Львович Синичкин» В. Дыховичного, М. Слободского, В. Масса и М. Червинского и музыкальная комедия «Женский монастырь» опять же В. Дыховичного и М. Слободского.
Водевиль «Гурий Львович Синичкин», где Синичкина замечательно играл Володя Лепко, а я был занят в роли Зефирова, называли «спектаклем узкого звучания, не поднимающим кардинальных общечеловеческих тем», спектаклем, «в котором авторы исказили советскую действительность, показав ее в отражении кривого зеркала». Как вы понимаете, после таких обвинений несколькими годами раньше авторам бы не поздоровилось. Они вполне могли бы оказаться в местах не столь отдаленных. Сейчас эти обвинения звучат чудовищно: «Отдавая должное авторскому остроумию, воздадим должное их политической нечуткости, позволившей им зачеркнуть и успехи нашей драматургии в прошлом и закрыть глаза на ее сегодняшний день. „…“ Авторы вступили в противоречие с правдой жизни…» — писала газета «Советская культура».
Критики осудили и «Женский монастырь», в котором «нет подлинных комедийных героев, которые раскрывали бы свои характеры в действии».
Вообще любая сатирическая пьеса, как правило, вызывала шквал упреков в искажении действительности, искажении образа советского человека и т. д.
Очень точно о ситуации с сатирическими произведениями писал в свое время Николай Акимов: «Сатирики! Зритель ждет от вас смелой, бичующей сатиры! Только не разменивайте свой талант на темы мелкие и нетипичные. Проходимцы, жулики, плагиаторы, бюрократы — все это частные случаи, недостойные гневного бича сатиры. Посмотрите на наши стройки, на нашу замечательную молодежь, воспойте их…
— Позвольте, позвольте, а как же с сатирой?
— Ах, да, да. Сатира нам нужна острая, бичующая, смелая… Но что это у вас в руках? Бич сатирика? Не длинноват ли он? Попробуем отрезать конец. Еще покороче! Осталась рукоятка? Как-то голо она выглядит. А ну-ка, возьмите эти розы, укрепите их сюда. Еще немного лавров и пальмовую веточку! Вот теперь получилось то, что нужно. Что? Похоже на букет? Это ничего, наша сатира должна не разить, а утверждать. Теперь все готово. Вперед, разите!»
Никогда не забуду, как играл одну из своих любимых ролей — Жоржа Дюруа в «Господине Дюруа» по «Милому другу». Инсценировку сделали известный драматург И. Прут и доктор исторических наук Е. Штейнберг. Оформил спектакль блистательный художник В. Рындин. Билеты были распроданы молниеносно. На один из спектаклей к нам пришли несколько человек из Политбюро. Правительственной ложи у нас нет, поэтому отгораживалось два ряда. Событие! Охрана стояла и за кулисами. Прибегает ко мне начальник Управления по делам искусств. Вбегает в уборную, где я гримируюсь и клею свои знаменитые дюруашные усы, и говорит:
— Вы знаете, сегодня товарищи Гришин и Кириленко смотрят спектакль!
Я отвечаю:
— Очень хорошо, наконец-то.
— Не в этом дело. Как бы вам половчее сказать: вот там все эти бабы — Клотильда, Мадлен, госпожа Вальтер, — так как бы это так сделать, чтобы вы их не хватали за разные места, не целовали бы и обнимали бы не как женщин, а как шкаф.
Это он мне сказал, мне, который умел играть любовников, — «как шкаф!».
Я сказал:
— Уйдите, а то я играть сегодня не буду.
Как— то в театр позвонил председатель Комитета по делам искусств Н.Н. Беспалов и в шутливо-грозном тоне спросил:
— Что вы там натворили в театре? Я из-за вас работать не могу. Целый день ко мне звонят товарищи из разных организаций и просят, чтобы я им устроил билеты на вашего «Дюруа». Я их направляю в кассу, а они отвечают, что в кассе билетов нет. Придумайте что-нибудь. У меня и без того работы хватает.
Затем появилась разгромная статья в газете «Советская культура». Не перечислить обвинений, которые в ней адресовались театру: и искажение идейной направленности романа, и «взбесившиеся самки» на сцене, и т. д. Театр пытались уверить, что Мопассана как писателя вообще не интересовали любовные похождения Жоржа Дюруа, а театр-де сосредоточил свое внимание на альковных делах.
Писатель Борис Лавренев разразился гневной статьей под названием «Недопустимая безответственность» в газете «Советское искусство». Лучше привести образчик этой критики, не пересказывая его своими словами:
«Автор прочел его не с той стороны, с какой следовало прочесть его советскому литератору. Внимание Прута привлекла не социальная сторона романа, не его гневная политическая направленность против гнилого общественного строя Франции, не яркая и беспощадная картина политического разложения хозяев французской жизни, а похождения сутенера Дюруа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79