«Тот свет» — это мир сталинизма, со всеми его чудовищными атрибутами страха, доведенный до мрачного гротеска, принявший форму абсурда. Действие комментировали два хора, находящихся друг против друга на противоположных сторонах сцены. Две группы, антагонистические, враждебные одна другой: хор фронтовиков, друзей и соратников Теркина (в этом хоре одним из основных был Андрей Миронов), и хор номенклатурных работников. Их лидера, обозначенного в программке как Читатель-дока, играл я. Фронтовикам были отданы задушевные, лирические строки Твардовского. Текст Читателя-доки составляли злобные и жесткие возражения, которые автор вложил в уста своих возможных оппонентов.
Автор «Теркина» все время полемизировал с Читателем-докой. Репетировали мы «запоем», с огромным наслаждением. На генеральную репетицию пришел сам Твардовский и весь «мозговой центр» «Нового мира» — Владимир Лакшин, Александр Марьямов и другие. Все понимали, что «оттепель» подходит к концу, вот-вот начнется «похолодание», а потому на приемку попросили разрешения пригласить друзей театра — пришли Константин Симонов, Дмитрий Шостакович, Кукрыниксы… В их присутствии чиновники не посмели закрыть спектакль сразу.
Руководящие органы долго не решались дать спектаклю право на жизнь, но в феврале 1966 года премьера все-таки состоялась. Почти сразу же началась газетная травля. Первой откликнулась «Советская культура», обвинив спектакль в привкусе «капустни-ческого» подхода к делу и в том, что «смысловые акценты сползли в сторону пессимистического испуга перед злом». И пошло-поехало. Против Плучека появилась статья в «Труде». В общем, все развивалось по привычному сценарию. Спектакль прошел немного -двадцать один раз. Последнее представление — 28 июня. В горкоме было созвано специальное совещание с одним-единственным вопросом — о работе партийной организации Театра сатиры, допустившей выход подобного спектакля. Результат тот же — спектакль, как и «А был ли Иван Иванович?», был снят «на доработку» и никогда больше не появился. Несмотря на поистине героические усилия Александра Трифоновича Твардовского, он был запрещен. Потрясение, которое мы все испытали, невозможно до конца выразить словами. На наших глазах уничтожили любимое произведение, в которое все мы вложили столько сил.
Как— то Валентин Николаевич Плучек замечательно сказал: «Я был бы счастлив переименовать Театр сатиры в Театр восторгов, но для этого нет оснований».
Сейчас трудно представить, каких усилий потребовалось для осуществления постановки феерических, буффонадных, антипартийных, разоблачительных и философских комедий Владимира Маяковского, который первый сказал со сцены, что революция возвела на престол партбюрократа Победоносикова.
Еще при жизни Маяковский за свои пьесы был подвергнут остракизму. Его взрывные комедии почти официально были признаны несценичными и сокрыты за семью печатями. Из забвения их вывел после смерти поэта именно Плучек.
Сейчас трилогия Маяковского в нашем театре считается уже классикой, но Маяковский в Театре сатиры в 1953 году — это был почти мятеж, вызов и политический скандал. Плучек пробивал его трилогию с огромным трудом.
«Клоп» и «Баня», соединившие поэзию с сатирой, а лирику с драмой, сразу же завоевали симпатии зрителей.
Веселым и одухотворенным представлением стала немного позже «Мистерия-буфф». «Рай» там был сатирической пародией на мещанское благополучие, на «царство небесное», в котором тупая благость представала в виде сюсюкающих ангелочков, резвящихся в пене белых облаков, где пели только скучные песни и танцевали скучные танцы. Очень комично выглядел Олег Солюс в роли унылого в своей кротости Мафусаила, как всегда смешон был Георгий Тусузов, изображающий Чудотворца с контрабасом.
В «Аде», наоборот, было весело — черти лихо отплясывали рок-н-ролл, а Вельзевул в стоптанных валенках в исполнении Анатолия Папанова вызывал вовсе не страх, а смех.
Естественно, и этот спектакль вызывал критические замечания.
В 1981 году Театр сатиры совершил отчаянную попытку снять запрет с «Самоубийцы» Николая Эрдмана. Сделать литературную обработку текста и «прикрыть» спектакль своим вполне благополучным именем согласился Сергей Михалков, Литературная обработка была незначительной, но имя Михалкова оказало свое магическое действие. В 1982 году спектакль появился на сцене. Правда, ненадолго. На Эрдмана вновь был наложен запрет. Только в 1986 году состоялось его второе рождение. В 1994-м — третье. Я с удовольствием играл в «Самоубийце» Аристарха Доминаковича Гранд-Скубика.
Театр — любовь моя
Каждый знает с детства, что лучший способ применения сил — это всяческие игры, а я убежден, что наилучшая из всех игра на свете — это театр.
Самое известное сравнение театра — с зеркалом. И как правомерно многообразие зеркал, так же правомерно множество способов театрального отражения жизни.
Бывают зеркала прямые, бывают наклонные. Кто-то предпочитает смотреться в трюмо, а кто-то — в карманное зеркальце. Многие любят отвести душу в комнате смеха с причудливо вогнутыми и выгнутыми зеркалами. И получают от этого удовольствие, хотя и выглядят иногда вовсе не симпатично. Маяковский писал: «Театр не отображающее зеркало, а увеличивающее стекло». Чем больше разных «зеркал», тем, думаю, и интереснее.
К сожалению, театральное искусство быстротечно. Не оставляет ни книг, ни симфоний, ни картин, ни прекрасных зданий. Но все равно ничего интереснее театра я в своей жизни не знаю.
Может быть, я покажусь кому-то несовременным, но я не люблю кино. Снялся когда-то в молодости в незначительных ролях, но особого удовольствия от этого, честно говоря, не получил. Потом как-то Григорий Александров пригласил меня попробоваться на роль композитора Глинки. Я попробовался, и, признаться, неплохо получилось. Мне даже самому понравилось. Вдруг при обсуждении встал один очень известный человек, не хочется называть его фамилию, и произнес фразу: «А вам не кажется странным, что русского композитора Глинку будет играть актер с фамилией Менглет». После этой тирады я для себя решил твердо — ноги моей на киностудии больше не будет.
Последний раз, это было десять лет назад, ко мне «с ножом к горлу» пристал Евгений Матвеев и уговорил сыграть небольшую роль Черчилля в его фильме «Победа». Я сопротивлялся сколько мог. Но он уверил, что, кроме меня, никто на Черчилля не похож. Пришлось согласиться.
Почему я не люблю кино? Убежден: актер рожден театром и для театра. Один актер на сцене (даже без декораций и режиссуры) — это все равно театр. А талантливый монтаж кадров, снятых «скрытой камерой», два часа музыкального, яркого рассказа на экране, где нет ни одного актера, — все равно кино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79