Первый зверь - это Ленин, сын мой. У него была смертельная рана, которая исцелела.
Харитон сидел бледный и дрожащими пальцами рвал в клочья исписанный ею листок. Она как будто даже не замечала этого.
- Да, сын мой, да! Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть. Я - твоя мать - сочла число зверя, и мне все теперь стало ясным. Вот большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим. Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю. Веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени. Сын мой, сын мой! Ты служишь красному дракону, и звезда на челе твоем - из тех, что увлек он хвостом на землю!
Все более и более возбуждаясь, Зинаида Олеговна зашагала по комнате - от двери к балкону. Харитон чувствовал, как постепенно откуда-то из глубины издерганного разума словно черная пелена - какое-то неукротимое, неподконтрольное, даже и незнакомое ему до сих пор бешенство вскипает и захватывает его.
Больше он не намерен ее терпеть.
- Сын мой, очнись! Пойми - Господь никогда не простит мне, если не вырву я тебя из объятий сатанинских. Время близко, Харитон, время очень близко. Скоро все мы предстанем на суд. Спросит тебя Господь - разве не знал ты, что за власти ты служишь? Разве не в силах твоих было отречься от нее? Что ты ответишь Ему?
Это же из-за нее, юродивой, в кармане у него лежит теперь этот конверт. Это она идиотской выходкой своей дала возможность Баеву шантажировать его.
- Озеро серное, огненное уготовано всякому, кто служит ей. Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое, тот будет пить вино ярости Божьей, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его. И не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его. Страшная участь ждет тебя, Харитон, а я твоя мать, и не могу смириться с этим. Должна я спасти тебя. Должна спасти. Должна! - на ходу, заломила она руки над седыми космами. - Я пойду еще к бесовским начальникам твоим, я плюну в лицо этим слугам сатанинским, раскрою перед ними число зверя, заставлю рычать их крестным знамением! Я добьюсь, чтобы отступились они от тебя.
Что-то изнутри душило Харитона.
- Выпей морсику, мама, - с особенным выражением произнес он, дрожащей рукой взялся за кувшин, налил стакан до краев.
Бег ее по комнате делался все быстрее. Она уже постанывала, запрокидывала голову вверх, и он знал - в таком состоянии ничего не видела вокруг. Он расстегнул от ворота две пуговицы на кителе, расстегнул и пуговицу на нагрудном кармане, достал конвертик, вынул из конвертика бумажную подушечку, развернул и ее. Дрожащим мизинцем он разделил пополам горку белого порошка, хранившегося в подушечке, мизинцем же подтолкнул одну половину к краю бумаги и высыпал в стакан с морсом. Порошок бесшумно растворился в розовой жидкости. Он аккуратно завернул и спрятал оставшуюся половину обратно в карман. Затем встал со стула и остановил ее за руку у стола.
- Выпей морсику, мама, - повторил он, взял стакан и подал ей.
Она смотрела на него, тяжело дыша. Он вложил в ладонь ей стакан и поднес ко рту. Она не сопротивлялась, стала пить большими глотками, розовая тонкая струйка вытекла к ней на подбородок.
Он принял из рук ее и поставил пустой стакан обратно на стол.
- Иди, полежи, - сказал он ей. - Успокойся, все будет хорошо. Я отрекусь, покаюсь, обязательно. Ты сочла число, все теперь будет хорошо. Идем, идем, - тянул он ее за руку.
Обычно она слушалась его в такие минуты, если только не упускал он момент и выбирал правильные интонации. Она пошла за ним. Он завел ее в спальню, уложил на постель, сунул ей в руки открытую на последних страницах Библию, лежавшую на тумбочке.
В двери он обернулся на секунду. Она лежала неподвижно, глядела в книгу, но нельзя было понять, читает ли.
Харитон вернулся на балкон, и, облокотившись о перилла, безо всяких мыслей механически выкурил еще две папиросы подряд. Достал было и третью, как вдруг одна мысль поразила его. Ведь кто-то каким-то образом подслушал тогда, накануне пятницы, то что болтала она в этой комнате. Кто-то передал этой Бруно ее слова. А что, если и теперь?
- Все, все, - шептал он сам себе. - Если теперь пронесет, то уже все - отмучился.
Нет, не отмучился, еще ведь Вера Андреевна - тут же снова накатило на него. Не думать об этом - приказал он сам себе. Вдруг словно бы встряхнулся, посмотрел на часы и выбросил папиросу с балкона.
Давно пора было идти на работу. На ходу застегнув верхние пуговицы на кителе, он прошел через гостиную, присев на стул в прихожей, намотал портянки, сунул ноги в сапоги, взял портфель и вышел из квартиры.
Глава 29. УТРО
Сегодня утром он проснулся счастливым. Проснулся рано рассвет едва успел напоить комнату молочным воздухом. Колыхались слегка занавески на окне. Со двора сыпался утренний птичий гомон.
Вера еще спала, и, приподнявшись на локте, он смотрел на нее. Как прекрасно было ее лицо во сне. Не было на нем и следа той бессмысленной маски, которую обыкновенно надевает природа на спящего человека. Лицо ее было покойно и светло. Он смотрел на нее, и сердце его трепетало от нежности и любви к ней. Ему хотелось только одного - охранять этот покой, этот свет; жизнью своей, душой, телом прикрыть его от озверевшего мира.
Потом она проснулась - просто в какую-то секунду открыла глаза. Он знал - этот первый миг после сна иногда больше может сказать о человеке, чем годы разговоров. Она проснулась, увидела его и улыбнулась ему, как ребенок - чуть робко, чуть стыдливо, удивленно чуть-чуть. И он поцеловал ее улыбку кончиками губ коснулся ее, кончиками губ обошел вокруг, страшась уколоть ее щетиной. Тогда глаза ее снова закрылись, губы потянулись навстречу ему. Он целовал и целовал ее, поднимался по щеке к глазам, вдоль носа скользил обратно к губам - до тех пор пока вдруг порывисто не обняла она его и, прижавшись к нему, тихо и радостно засмеялась у него на плече.
- Любимый мой, - прошептала она ему. - Любимый.
И еще долго они лежали, обнимая и лаская друг друга, о чем-то шептались невпопад. И это было счастье. Счастье - это когда ничего в жизни не нужно более того, что есть вот теперь. А ему ничего уже не было нужно, кроме нее. И лишь одна какая-то горькая капля - полумысль-получувство, пока не дававшаяся ему в словах, была в этом счастье.
Они лежали долго. Им не хотелось вовсе и незачем было вставать. По коридору за дверью несколько раз слышны были им шаги, голоса, дважды хлопала входная дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139