Если вы верите в Бога, тогда объясните мне, почему он так несправедлив. Почему одним в этой жизни дается все - деньги, слава, таланты - все! А другим ничего, ни даже спокойной человеческой жизни. Я в юности пробовал писать стихи - у меня не получалось. Пробовал рисовать - тоже не получалось. И я не роптал. Я думал - меня ждет обычная, тихая жизнь. У моего отца были деньги. Я не был ленив. Вы скажете - я мелко мыслю, не возвышенно, не философски. Но я хочу понять: если я создан на этой Земле человеком, с моими человеческими желаниями, надеждами, мечтами, то неужели только для того, чтобы я всю жизнь боролся с ними, гнал их от себя, стремясь к чему-то иному? Разве не естественно то, что я хотел немного человеческой радости, хотел, чтобы сбылись мои самые простые мечты. Если же с самого начала я должен был принести их в жертву каким-то абстрактным нравственным ценностям и не пытаться достичь ничего в этой кошмарной и нищей жизни, тогда я не понимаю, зачем было создавать меня таким? Между прочим, Иван Сергеевич, - добавил он тихо, - из райкома у меня было указание сносить все памятники, на которых есть надписи о загробной жизни, и уже были присланы рабочие. А я на свой риск заставил их затирать надписи, а не выкорчевывать плиты.
Показалось, он всхлипнул.
- Это, конечно, благородно, - совершенно серьезно кивнул Иван Сергеевич. - Но что касается нравственных ценностей, вы напрасно считаете их абстрактными. Забвение их другими людьми, как видите, очень конкретно бьет сейчас по вашей личной судьбе, по тем же вашим мечтам и человеческим радостям. И так происходит всегда - в большей или меньшей степени, - Гвоздев задумался, помолчал минуту. - Знаете, почему я верю в Христа? спросил он вдруг. - Не потому, что он творил чудеса, не потому что воскрес из мертвых. В этом я как раз очень сомневаюсь. Я верю в Него потому, что те несколько правил - несколько несложных, всем понятных ограничений свободы человека - которые оставил Он после Себя, до сих пор остаются вернее, точнее и полнее многих томов законов, придуманных людьми для того, чтобы организоваться в этом мире. Любому количеству людей в любой точке земного шара достаточно придерживаться их между собой, чтобы там, где они живут, немедленно возникло то самое совершенное общество, к которому так стремятся люди во все времена.
- Если бы еще их начали придерживаться все сразу, заметил Вольф.
- Невозможно, - согласился Гвоздев. - Разом невозможно. Но каждому в отдельности начать никогда не поздно. И никакое общество этому не помеха, поверьте. Это только так кажется, что среда немедленно заест. Главное - не идти на компромиссы, не убеждать себя, что ради такой-то громадной цели, такой-то маленький пустячок можно себе позволить... Ну и еще, пожалуй, не нужно бояться смерти.
Евгений Иванович посмотрел на него как-то дико. Гвоздев, кажется, не заметил этого, улыбнулся каким-то мыслям своим.
- Не сочтите за комплимент, Евгений Иванович, - продолжил он, - но приятно, что у нас с вами интересный разговор получается. Этот ваш вопрос - насчет человеческих желаний весьма серьезная штука на самом деле. Что предписано человеку в этой жизни - аскетизм или радость? Кто более "угоден Богу" какой-нибудь отец-пустынник, глядящий на эту жизнь с презрением, едва не с ненавистью, жаждущий только одного жизни иной; или homo delektus - человек радующийся. Вам не приходилось случайно читать Бердяева? Впрочем, пардон, вопрос, конечно, неуместный. Лично мне многое не нравится в его идеях. Уж очень назойливо он сравнивает нашу жизнь с сыпью на лице, твердит о прыщавости и болезненности человеческой сути, об изначальной греховности жизни земной. Но кто же все-таки прав Бердяев или Бетховен, поющий этой жизни оду к радости? Согласитесь, серьезный вопрос, без него человеку не определиться. А ответ, по-моему, совершенно очевиден. Достаточно простого логического упражнения. В чем суть доброго поступка? Сделать так, чтобы другому было радостно. Значит, если мы принимаем добро за плюс, за положительный полюс жизни, то и радость мы должны принять за плюс. Если Богу угодно добро, то, значит, ему угодна и радость. Если Богу угодна была бы печаль, то нам следовало бы творить зло, не так ли?
- У вас все по полочкам, - сказал Евгений Иванович. - Вам проще. Но и по-вашему выходит, что я прав. Я хочу жить.
- Вы правы без сомнения. Жизнь хорошая штука. Если бы еще вы согласились со мной, что жизнь и карьера, радость и деньги немного разные вещи. Радость ведь - это не сама жизнь, а наше восприятие ее. Лично я, например, считаю, что прожил за этими стенами три месяца полноценной и, в общем, радостной жизни. У меня, в частности, никогда до сих пор не было так сразу много интересных собеседников, как здесь. Все зависит на самом деле только от вас.
Вольф ничего не ответил на это.
- Однако я бы вздремнул немного, - помолчав, заметил Иван Сергеевич и поправил узелок под столом. - Скоро начнут долбить в дверь, тогда мы сможем продолжить наш славный диспут. Спокойной ночи, Евгений Иванович, - заключил он и снова растянулся на подстилке.
На этой подстилке в бурый цветочек еще в прошлую пятницу супруга Евгения Ивановича гладила ему сорочки. Она сунула ее в чемодан в последний момент, сквозь слезы оглядывая комнату и, видимо, не в силах сообразить, что следует еще собрать ему.
Тусклый желтый свет десятисвечевой лампы освещал грязный цементный пол камеры, края подстилки, ноги засопевшего уже сокамерника его. Евгений Иванович долго еще сидел, не шевелясь, уставившись на рваные без шнурков ботинки на ногах у Гвоздева, потом как-то боком повалился на свой топчан, подобрал под себя колени и, беззвучно простонав, закрыл глаза.
Глава 18. СЮРПРИЗ
Первая Пашина мысль, когда он вынырнул из забытья этим утром, была - проспал. Будильник не прозвенел, или он забыл его завести. Но тут же он вспомнил, что сегодня воскресенье, проспать ему нечего, тогда он закрыл глаза и снова задремал. В этой муторной дреме - где-то на самой границе между сном и явью - он знал уже, что пробуждение не обещает ему ничего радостного. И поэтому оставался в ней почти умышленно, на секунду только заглядывал в утро, и снова уходил, и снова оказывался среди обманчивых подвижных законов иного бытия.
Но однажды, открыв глаза, он понял, что сон его окончен. Тогда в секунду улетучились призрачные образы, жизнь овладела Пашей без остатка, в голову вскочило похмелье, и лавиной обрушились мучительные воспоминания о вчерашнем дне.
Столько из ряда вон выходящих событий вместила в себя вторая его половина, что трудно было даже расставить их по порядку, не то что разобраться в них. Это письмо из Вельяминово - Глебов арест; весь этот день рождения - пышный и бестолковый - на котором он выпил к тому же лишнего под конец;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139