Мы лежали на одних нарах, рядышком. Справа от меня расположился Девка, молодой убийца с ангельским лицом. Слева - пожилой сибиряк по прозвищу Леший. Дальше, в самом углу, вил Ленин свое гнездо.
Узкоглазый, лысый, с бугристым шишковатым черепом, он копошился там и тянул, бормотал в половину голоса:
Прощай, дорогая жена,
Прощайте, любимые дети.
Знать, горькую чашу до дна
Испить нам придется на свете.
— А ведь эта песня, братцы, про нас, - сказал внезапно Леший (он целый день пропадал где-то и только сейчас явился угрюмый, чем-то заметно удрученный). - Точно сказано! В самый цвет! Придется, ох, придется испить нам горькую чашу… Чует мое сердце.
— Не ной ты, за ради Господа, - сказал, осекшись, Володя Ленин. - Ну, чего ты, в самом деле?
— Да я не ною, - отозвался Леший. - Я так говорю, вообще… Но, с другой стороны, с чего бы это нам веселиться? Тут, среди придурков, в зоне обслуги, мне один знакомый растратчик встретился. Когда-то мы чалились вместе во Владимире. Так он мне порассказал кое-что…
— Что же, например? - спросил я.
— Н-ну что… - Леший поджал губы, крепко потер ладонью череп. - Много всякого. Насчет сучни, например. Ее здесь, оказывается, навалом. В каждом управлении половина лагпунктов - сучьи.
— Быть не может, - дернулся Ленин.
— Все точно, брат, - сказал со вздохом Леший, - все точно. На Сасумане - сучня, на Коркодоне тоже. И в Маркове и в Анюйске. И по всей главной трассе… Кругом ихние кодлы!
Он зашуршал папиросами, закурил, закашлялся, поперхнувшись дымом.
— Учтите, здесь на Карпунке тоже имеются суки. Недавно мне рассказывали такая мясня была, ой-ой! Пятнадцать трупов за одну ночь настряпали.
— Кто ж - кого? - спросил Девка.
Он помалкивал все это время, лежал с закрытыми глазами и, казалось, спал. Теперь он вдруг привстал, опираясь на локоть.
— А черт его знает, - передернул плечами Леший, - я не уточнял.
— Да и какая разница, - проговорил я уныло. - Главное в том, что колесо это докатилось сюда, на край света. Теперь спокойной жизни уж не будет.
— А ты что ли спокойную жизнь ищешь? - спросил Девка. Свежий розовый рот его улыбался, ресницы подрагивали, роняя на щеки пушистую тень.
— А ты что ли нет? - покосился на него Леший.
— А я нет, - сказал небрежно Девка. - Зачем она мне? Если б я тихую жизнь искал, я бы себе другое занятие выбрал.
— Правильно, - подхватил Ленин. - У фрайеров - одна участь, у блатных - другая… Мы все тут живем, как на войне! - при этих словах он коротко, остро взглянул на меня и повторил со значением: - Как на войне! Это - закон. А кто не понимает - тот не наш…
«Ну вот, опять началось, - подумал я. - Опять он, негодяй, под меня подкапывается… Когда, наконец, он уймется?»
В этот момент заговорил сибиряк - и как бы невольно поддержал меня:
— Как на войне - это верно, - прищурился он, - только что ж хорошего? И почему вы, братцы, думаете, что блатным тихая жизнь не нужна? Она всем нужна, а уж тем более нам! - он протянул узловатый свой, темный палец - ткнул им Ленина в грудь. - Вот ты. Сколько времени ты уже шустришь? Когда в первый раз подзасекся?
— Да уж давно, - сказал Ленин, - в тридцать девятом.
— И где отбывал?
— В Тайшете.
— Ну, а я тяну лямку с тринадцатого. Понятно? Беломорканал строил вот этими вот руками. Понятно? Кандалакша, Медвежьегорск, Сегеж - это все мои места… Сколько у меня там корешей осталось - подумать страшно! И в Тайшетлаге тоже побывал, но до тебя еще, задолго. В тридцать третьем году, когда Канал окончили, нас всех, кто жив остался, поосвобождали досрочно. А потом началась изоляция. И я по новой загремел… Вот так, брат. А ты толкуешь! Если уж кто и прожил жизнь, как на войне, - так это я. Ну а что толку? Что я видел? Только буры, карцеры, режимные зоны. Доходил на штрафной паечке, всю дорогу дерьмо хлебал. И теперь опять придется… Опять придется хлебать…
Я никогда еще не видел Лешего таким возбужденным. Он разошелся не на шутку; изрытое глубокими морщинами лицо его побагровело, взялось густыми пятнами.
— Да к тому же еще сучня… С ней, конечно, ладу не будет. Тут борьба насмерть. Или - или. Или они нас - на колбасу, или мы их - на котлеты… Середины нет.
— Вот, вот, - подхватил Ленин, - я об этом как раз и толкую.
— Что ж, ты прав. Но, черт возьми, как все это отвратно! Для молодых, для таких, как ты или Девка, для вас эта жизнь в новинку… Ну а мне она давно уже обрыдла. Я ей по горло сыт.
Наклонясь над краем нар, Леший сплюнул шумно. И затем ребром ладони провел по жилистой шее своей, по хрящеватому кадыку:
— Вот так вот сыт!
— Что-то я не пойму, - медленно сказал тогда Ленин. - Уж не думаешь ли ты завязать, отойти от нас, а?
— Завязывать мне не к чему, - устало отмахнулся Леший. - Как теперь завяжешь, как отойдешь? - он как-то сразу сник, увял, расслабился. - Что я могу? Только замки курочить. А переучиваться - поздно. Нет, я к своему ремеслу присужденный навечно. Каким был, таким, видать, и кончусь. Только вот хотелось бы в покое…
— И где ж ты этот покой сыскать думаешь? - спросил Девка. - Им тут, батя, и не пахнет. Тут кровью пахнет. А покой - он где? Разве только на коечке, в санчасти, да еще на том свете.
— Да-а-а, санчасть, - мечтательно протянул Леший, - затесаться бы туда. Замастырить какую-нито болезнь! Вот только какую? Самос главное, чтобы все было без промаха…
— Ну, если хочешь наверняка, - сказал из угла Ленин, - коси на сумасшедшего. Способ старый, испытанный. Сумеешь доказать, что ты псих, на свободу пойдешь. Психов актируют с ходу.
— Да, но как доказать? Как вообще это делают - с чего начинают? Эх, знать бы…
— А чего тут знать, - усмехнулся Девка. - Дело плевое, простое. Ты говорил, что всю жизнь дерьмо хлебал… И еще, мол, придется. Так?
— Ну, так.
— Вот и хлебай теперь! По-настоящему! Начни его жрать - и лады; тут уж никто не усомнится. Дело верное. Да к тому же еще - и витамины…
— Ладно, не трепись, - поморщился Леший. - Ишь, скотина, чего надумал. Сам хлебай, если нравится.
* * *
Мы долго так толковали. И потом, угомонясь, каждый ворочался на нарах и думал свое… И мысли были тягостны и томны. И темны были окна барака; за ними стлалась полярная ночь. Там, повитая мглою, на тысячи верст окрест простерлась холодная неведомая земля.
Заснул я поздно и был среди ночи разбужен истошным воплем:
— Эй, урки, сюда! Скорее!
Ошалелые, плохо соображающие спросонья - что к чему, урки посыпались с нар. Ринулись к дверям и окружили стоявшего там парня.
Он стоял, привалясь спиной к дверному косяку. По щеке его и по шее шел косой багровый рубец. Телогрейка была разорвана и сплошь залита кровью.
Постанывая и морщась, потрогал он рану на шее. Пальцы его мгновенно окрасились в красное. Обвел нас помутненным взглядом и, указав окровавленной рукою на дверной проем, сказал с коротким дыханием:
— Спите, ядрена мать, греетесь… А там сучня блатных режет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105