Но Давыдов опередил его.
– Еще одна проверка? – спросил он. – Бездарные вы люди, формалисты… Никакой диалектики в методах! И спектакль дешевый. Ты-то сам знал об этом?
Джон Бриггс кивнул, но тут же предостерегающе поднял руку.
– Поверь, я был против какой-либо проверки! – воскликнул он. – В принципе возражал… Но таков порядок, и затею санкционировали шефы из главной конторы. А к режиссуре вообще не причастен.
– Ладно уж, – проворчал Олег, усаживаясь поудобнее. – Я б тебя совсем тогда перестал уважать как специалиста. Но ты обязан был предупредить их, что бывший штурман Давыдов – нестандартная личность. Пусть учитывают это.
– Уже учли. Оригинальным поведением ты доказал право на нестандартный режим, – сообщил Джон Бриггс, улыбаясь. Он был доволен тем, что ему не пришлось врать Олегу или оправдываться перед ним. Противно было бы вести себя так по отношению к человеку, который когда-то спас тебе жизнь.
«А я только и делаю, что предаю его», – подумал Джон Бриггс.
Вслух он спросил:
– Как ты чувствуешь себя?
Давыдов свесил ноги с постели, вытянул их, потом развел руки, ловко спрыгнул на пол.
– Можете похищать еще раз… Голова, правда, немного не в порядке. Не сумел уберечь, когда группировался в падении, ударился о крышу тележки. Кстати, как чувствуют себя «артисты»?
– У них дела похуже, – усмехнулся Джон Бриггс. – Несколько переломов на компанию плюс сотрясение мозгов, но все живы.
– У них были мозги? Я этого не заметил. Ну да ладно. Слава Богу, не угробились, – спокойно проговорил Олег Давыдов. – Мне это было бы неприятно. В конце концов ребята находились на государственной службе. – И тут же без перехода спросил: – Мистер Ларкин об этом знает?
II
Матти Бьернсон слыхал как-то от сотрудников организации, с которыми его так или иначе сталкивала общая работа, что управление науки и техники ЦРУ проводило широкие эксперименты по изучению природы человеческого взгляда.
Ученые эксперты организации, получающие такое содержание, перед которым оклады университетских профессоров меркли, исходили из того, что выражения типа «чувствовал на себе чей-то взгляд» или «затылком ощущал, что за ним наблюдают» возникают не случайно. При этом исходили они из гипотезы: человеческий глаз суть модель солнца. А коли это так, то глаз не только воспринимает лучи, но и сам направленно отдает некую энергию.
Работы начались… с тараканов. Наука и человеческая практика давно установили, что есть такие виды этих насекомых, которым присуще любопытное свойство. Стоит человеку посмотреть на таракана, как насекомое на какое-то время, до трех секунд, замирает. Что это значит? Таракан воспринимает излучение глаза? Каким образом, почему, чем именно, как действует феноменальный механизм? И нельзя ли, изучив природу человеческого взгляда, использовать его с определенными целями.
В лабораториях ЦРУ опытные биологи-препараторы сотнями пластали бедных насекомых, вживляли в их нервную систему микроскопические электроды, соединенные с необыкновенно тонко реагирующей аппаратурой. Слухи об этих фантастических работах просачивались, несмотря на режим строгой секретности, и фигурировали в среде сотрудников организации в анекдотической окраске.
И вот сейчас Матти Бьернсон с горькой отрешенностью думал, что в действиях тех сумасшедших биологов был, видимо, великий смысл. Ему казалось, что он сам превратился в огромное насекомое, на манер чудовища из рассказа Франца Кафки, и вот-вот замрет неподвижно на одной из улиц Северной Пальмиры под зорким взглядом русского контрразведчика. Весь знаменитый город представился ему вдруг гигантской ареной, на которую выпустили Матти-таракана. Чекисты наблюдают за ним и управляют его поведением, заставляя совершать как будто бы осмысленные действия. Матти ощущал себя изо всех сил бегущим насекомым, которому кажется, что оно вот-вот избавится от преследователей, и вовсе ему невдомек, что для каждого таракана на другой стороне бегового поля есть собственная отдельная ячейка.
Мистический ужас охватил на какое-то мгновение Матти Бьернсона, когда он увидел в университете Андрея Колотухина. Подойти к нему Матти не решился, но позвонил после этого Марине. На работе Марины не было, но Матти сообщили причину ее отсутствия: смерть матери. Сопоставив оба очевидных факта, Викинг понял, что «противозачаточная» таблетка досталась Резник-старшей.
Теперь не имело смысла выяснять, почему сорвалась операция по устранению Андрея Колотухина, надо было думать, чем угрожает непредвиденное обстоятельство самому Матти Бьернсону.
Больше всего его мучила мысль: связывает ли Марина смерть матери со злополучной пилюлей? «Если сообразила, то меня давно бы уже взяли, – мысленно говорил, успокаивая себя, Викинг. – Или, по крайней мере, пригласили бы для дачи объяснений… Нет, видно, обошлось! В конце концов, я знал, на что иду… Если бы копыта отбросил этот парень, то и в этом случае деваха не должна была сообразить, откуда покатилась к нему эта последняя в его жизни бочка. А может быть, – рассуждал поклонник Кафки и русского народного языка, – меня пока не замели только потому, что хотят наворотить на меня побольше компры. Тогда надо установить, какие за мной ходят хвосты, и как можно скорее рвать когти».
Матти Бьернсон дергался совершенно напрасно. Никто его пока не подозревал. Марина еще не знала, что ее бедная мама выпила вино, предназначенное для Андрея, а Николай Иванович Колмаков еще не запротоколировал ее показаний.
Неизвестность была хуже всего. Дважды звонил Матти Бьернсон Марине, собираясь назначить ей встречу и исподволь узнать, что же все-таки произошло, но оба раза, услыхав ее голос, вешал трубку телефона-автомата и медленно выходил из будки, незаметно проверяясь.
В последние дни аспирант с утра и до поздней ночи колесил по городу, устанавливал слежку за собой. Хвостов не было, но это обстоятельство не приносило покоя. Викинг понимал, что при желании захлопнуть крышку тараканьего ящика, в который он сам себя посадил, не составляет для русской контрразведки особого труда. И спрятаться некуда. Его пребывание в России было легальным. Никаких берлог для пересидки не предусматривалось. Да и легенды у аспиранта не было никакой, не говоря уже о документах. Его попросту не готовили для агентурной работы под чужим именем.
Убраться восвояси? Можно, конечно, попробовать сесть на поезд Ленинград – Хельсинки или вылететь в Стокгольм из Пулкова… Но где гарантия, что на контрольно-пропускных пунктах не ждут, когда он явится прямо к ним в руки. Его отъезд – косвенное признание вины, саморазоблачение. Честному иностранному аспиранту незачем безо всяких причин срываться вдруг с места в начале учебного года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125