Рискнем?
– Рискнем! – твердо ответил Олег.
Сейчас Давыдов вспомнил этот относительно недавний разговор, вздохнул и еще раз внимательно оглядел всех, кто находился в центральном посту субмарины специального назначения. Уже тот факт, что он участвовал в операции «Крот», свидетельствовал: Джон Бриггс поверил ему. А ценность получаемой им информации вообще не поддается исчислению. К тому же Сократ имеет на него далеко идущие виды.
Давыдов разобрался в существе тех чувств, которые руководили бывшим доктором. Он разгадал в бывшем докторе то, о чем и сам Борис Кунин не подозревал.
Бывший судовой врач «Вишеры» уже похоронил друга-штурмана и всячески старался забыть о его существовании, которое было прервано, в конечном счете, по его вине. И вдруг выяснилось, что Олег Давыдов жив. Его неожиданное появление в морской агентской фирме «Эвалд Юхансон и компания» вызвало в сознании Джона Бриггса некий нравственный шок.
Когда же ему, хотя и не сразу, удалось склонить штурмана к сотрудничеству с «Осьминогом», Джон Бриггс проникся к Олегу истинно братскими чувствами. Каким бы прожженным циником не был этот разведчик, полтора десятка лет среди русских людей не прошли даром. А его, Бриггса, отношения с Олегом и прежде были весьма теплыми. Теперь же, после приобщения Давыдова к «Осьминогу», Джон Бриггс считал, что Олег сдался на его уговоры еще и в силу дружеского к нему расположения.
…Давыдов встретился взглядом с Джоном Бриггсом, который внимательно, но стараясь делать это незаметно, почти постоянно наблюдал за ним. Олег повел плечами, разминаясь, и озорно – он научился проделывать такое без особых усилий над собой – подмигнул другу. Бриггс улыбнулся в ответ, поднялся с сиденья, на котором примостился в ожидании пустого «Крота», подошел к Давыдову.
– Еще немного – и отправимся домой, Арго, – сказал он, называя Олега сокращенно от официального псевдонима Аргонавт. Подлинное имя его больше не звучало, останки Олега Давыдова, переданные местными властями русским представителям из Балтийского пароходства, давно покоились на одном из ленинградских кладбищ.
– Забавная машинка, – в тон ему ответил Олег. – Не прочь и я на ней прокатиться…
– Прокатишься, – заверил Сократ. – На полигоне… На тебя есть более серьезные виды, парень. Но и за этот подводный вояж мы получим по Бронзовой звезде.
– За что? – спросил Олег.
– Эта награда выдается в нашей армии за участие в одном сражении.
– Но о каком сражении может идти речь? – удивился Олег. – Вокруг так тихо…
– Это здесь тихо. Для того чтобы создать для нас тишину, стараются другие…
VI
– Нравственность важнее арифметики, – лаконично отвечал Иван Авдеевич, когда его, капитана 3 ранга Папуловского, спрашивали: как случилось, что он отказался от учебы на высших командирских курсах и, будучи уже старпомом, подался на философский факультет университета, а потом вообще перешел в политработники. И только кавторангу Коршуну, с которым плавал вместе уже третий год, в дружеской беседе за чашкой травяного чая, заваривать который он был великий мастак, замполит рассказал о причинах такой перемены более обстоятельно, хотя командир «Громобоя» был одним из немногих, кто на эту тему не любопытствовал.
– Перечитывал я как-то статьи Фридриха Энгельса об армиях Европы, написанные им во время Восточной или, как у нас принято говорить, Крымской войны. Энгельс безоговорочно утверждает, что русский солдат является одним из самых упорных в Европе. Его упорство, пишет Энгельс, почти не уступает упорству английских и некоторых австрийских батальонов. Ему свойственно то, что Джон Буль хвастливо приписывает себе: русский не чувствует, что побит… Всегда считалось, что легче русских перестрелять, чем заставить их отступить.
– Читал я эту работу, – отозвался Коршун. – И Бисмарка тоже… Не случайно железный канцлер не советовал соотечественникам трогать русского медведя в его берлоге.
– Это так, – согласился Папуловский и достал из кармана записную книжку, – но посмотри, что говорится у Энгельса дальше. Основной недостаток русских солдат состоит в том, что они – самые неповоротливые в мире. Они не годятся для службы ни в легкой пехоте, ни в легкой кавалерии… Русские, будучи подражателями во всем, выполняют все, что им прикажут, или все, что их заставят сделать, но они не сделают ничего, если им придется действовать на свою ответственность… Обидно такое слышать?
– Конечно, – согласился командир «Громобоя». – Но когда это было. Известно, что и классики дают маху.
– Верно, дела давно минувших дней. В русском народе таятся невообразимые запасы инициативной самодеятельности, стоит их только раскрепостить… Да что я тебе доказываю, Афанасий Иванович, историю революции ты знаешь не хуже меня. Но стоило отказаться от диалектического принципа опоры на самостоятельную активность народа и за двадцать лет попустительства мы вырастили поколение инертных в общественном отношении людей, нравственных в социальном смысле уродов, исповедующих циничный эгоизм и принцип «моя хата с краю».
– И тут ты прав, комиссар…
– И вот прочитал я давний упрек Энгельса русскому солдату и всполошился. Действительно, до каких пор мы будем оставаться подражателями во всем?! Как воспитать в русских людях самостоятельность в мышлении, в поступках, поведении, будь то модная одежда, современная музыка, новые станки или автомобили. Ведь от самостоятельности нас исправно отучали все эти годы… Посмотри, что получилось в этом году с заготовкой кормов, когда партия провозгласила курс на предоставление широких прав колхозам и совхозам?!
– Читаю газеты, – усмехнулся Коршун. – На местах ждали команды косить, а наверху боялись подтолкнуть: обвинят, что вмешиваемся в прерогативу хозяйств. Так первый укос и провалился…
– Вот именно, – подхватил Папуловский. – А меня это давно уже мучило… Вот и подумал: не взяться ли мне самому за этот самый человеческий фактор, о котором так много говорят.
– Ты мог заняться этим, став командиром корабля, – заметил Коршун.
– Не скажи… У тебя одно оружие – приказ. И огромная ответственность за действия экипажа. Конечные действия… Ты имеешь дело уже с результатом человеческого фактора, хотя, конечно, тоже воспитываешь матросов и офицеров. Но до формирования качеств, которые позволят нашему матросу обрести инициативную натуру, руки у тебя попросту не доходят. И у меня в командирской ипостаси не дойдут. А ведь надо помнить, что матросы «Громобоя» уходят от нас в мирную жизнь, чтобы там определенным образом устроить ее. Каким образом – это ни тебе, ни мне, ни Отечеству нашему не безразлично. Вот и взял я на себя миссию – готовить на корабле не только добрых морских пограничников, но и будущих вожаков там, на гражданке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– Рискнем! – твердо ответил Олег.
Сейчас Давыдов вспомнил этот относительно недавний разговор, вздохнул и еще раз внимательно оглядел всех, кто находился в центральном посту субмарины специального назначения. Уже тот факт, что он участвовал в операции «Крот», свидетельствовал: Джон Бриггс поверил ему. А ценность получаемой им информации вообще не поддается исчислению. К тому же Сократ имеет на него далеко идущие виды.
Давыдов разобрался в существе тех чувств, которые руководили бывшим доктором. Он разгадал в бывшем докторе то, о чем и сам Борис Кунин не подозревал.
Бывший судовой врач «Вишеры» уже похоронил друга-штурмана и всячески старался забыть о его существовании, которое было прервано, в конечном счете, по его вине. И вдруг выяснилось, что Олег Давыдов жив. Его неожиданное появление в морской агентской фирме «Эвалд Юхансон и компания» вызвало в сознании Джона Бриггса некий нравственный шок.
Когда же ему, хотя и не сразу, удалось склонить штурмана к сотрудничеству с «Осьминогом», Джон Бриггс проникся к Олегу истинно братскими чувствами. Каким бы прожженным циником не был этот разведчик, полтора десятка лет среди русских людей не прошли даром. А его, Бриггса, отношения с Олегом и прежде были весьма теплыми. Теперь же, после приобщения Давыдова к «Осьминогу», Джон Бриггс считал, что Олег сдался на его уговоры еще и в силу дружеского к нему расположения.
…Давыдов встретился взглядом с Джоном Бриггсом, который внимательно, но стараясь делать это незаметно, почти постоянно наблюдал за ним. Олег повел плечами, разминаясь, и озорно – он научился проделывать такое без особых усилий над собой – подмигнул другу. Бриггс улыбнулся в ответ, поднялся с сиденья, на котором примостился в ожидании пустого «Крота», подошел к Давыдову.
– Еще немного – и отправимся домой, Арго, – сказал он, называя Олега сокращенно от официального псевдонима Аргонавт. Подлинное имя его больше не звучало, останки Олега Давыдова, переданные местными властями русским представителям из Балтийского пароходства, давно покоились на одном из ленинградских кладбищ.
– Забавная машинка, – в тон ему ответил Олег. – Не прочь и я на ней прокатиться…
– Прокатишься, – заверил Сократ. – На полигоне… На тебя есть более серьезные виды, парень. Но и за этот подводный вояж мы получим по Бронзовой звезде.
– За что? – спросил Олег.
– Эта награда выдается в нашей армии за участие в одном сражении.
– Но о каком сражении может идти речь? – удивился Олег. – Вокруг так тихо…
– Это здесь тихо. Для того чтобы создать для нас тишину, стараются другие…
VI
– Нравственность важнее арифметики, – лаконично отвечал Иван Авдеевич, когда его, капитана 3 ранга Папуловского, спрашивали: как случилось, что он отказался от учебы на высших командирских курсах и, будучи уже старпомом, подался на философский факультет университета, а потом вообще перешел в политработники. И только кавторангу Коршуну, с которым плавал вместе уже третий год, в дружеской беседе за чашкой травяного чая, заваривать который он был великий мастак, замполит рассказал о причинах такой перемены более обстоятельно, хотя командир «Громобоя» был одним из немногих, кто на эту тему не любопытствовал.
– Перечитывал я как-то статьи Фридриха Энгельса об армиях Европы, написанные им во время Восточной или, как у нас принято говорить, Крымской войны. Энгельс безоговорочно утверждает, что русский солдат является одним из самых упорных в Европе. Его упорство, пишет Энгельс, почти не уступает упорству английских и некоторых австрийских батальонов. Ему свойственно то, что Джон Буль хвастливо приписывает себе: русский не чувствует, что побит… Всегда считалось, что легче русских перестрелять, чем заставить их отступить.
– Читал я эту работу, – отозвался Коршун. – И Бисмарка тоже… Не случайно железный канцлер не советовал соотечественникам трогать русского медведя в его берлоге.
– Это так, – согласился Папуловский и достал из кармана записную книжку, – но посмотри, что говорится у Энгельса дальше. Основной недостаток русских солдат состоит в том, что они – самые неповоротливые в мире. Они не годятся для службы ни в легкой пехоте, ни в легкой кавалерии… Русские, будучи подражателями во всем, выполняют все, что им прикажут, или все, что их заставят сделать, но они не сделают ничего, если им придется действовать на свою ответственность… Обидно такое слышать?
– Конечно, – согласился командир «Громобоя». – Но когда это было. Известно, что и классики дают маху.
– Верно, дела давно минувших дней. В русском народе таятся невообразимые запасы инициативной самодеятельности, стоит их только раскрепостить… Да что я тебе доказываю, Афанасий Иванович, историю революции ты знаешь не хуже меня. Но стоило отказаться от диалектического принципа опоры на самостоятельную активность народа и за двадцать лет попустительства мы вырастили поколение инертных в общественном отношении людей, нравственных в социальном смысле уродов, исповедующих циничный эгоизм и принцип «моя хата с краю».
– И тут ты прав, комиссар…
– И вот прочитал я давний упрек Энгельса русскому солдату и всполошился. Действительно, до каких пор мы будем оставаться подражателями во всем?! Как воспитать в русских людях самостоятельность в мышлении, в поступках, поведении, будь то модная одежда, современная музыка, новые станки или автомобили. Ведь от самостоятельности нас исправно отучали все эти годы… Посмотри, что получилось в этом году с заготовкой кормов, когда партия провозгласила курс на предоставление широких прав колхозам и совхозам?!
– Читаю газеты, – усмехнулся Коршун. – На местах ждали команды косить, а наверху боялись подтолкнуть: обвинят, что вмешиваемся в прерогативу хозяйств. Так первый укос и провалился…
– Вот именно, – подхватил Папуловский. – А меня это давно уже мучило… Вот и подумал: не взяться ли мне самому за этот самый человеческий фактор, о котором так много говорят.
– Ты мог заняться этим, став командиром корабля, – заметил Коршун.
– Не скажи… У тебя одно оружие – приказ. И огромная ответственность за действия экипажа. Конечные действия… Ты имеешь дело уже с результатом человеческого фактора, хотя, конечно, тоже воспитываешь матросов и офицеров. Но до формирования качеств, которые позволят нашему матросу обрести инициативную натуру, руки у тебя попросту не доходят. И у меня в командирской ипостаси не дойдут. А ведь надо помнить, что матросы «Громобоя» уходят от нас в мирную жизнь, чтобы там определенным образом устроить ее. Каким образом – это ни тебе, ни мне, ни Отечеству нашему не безразлично. Вот и взял я на себя миссию – готовить на корабле не только добрых морских пограничников, но и будущих вожаков там, на гражданке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125