— Ге-ге-э-эээй!!!
Вдали отозвалось смятенным гамом: в воздух всполошённо поднялись стаи уток и гусей.
Столяр, по-видимому, не нашёл странным то, что человек, узнав о сумме, вдруг испытал свои голосовые связки.
— Дак даёте деньги? Коли зальёт — без отдачи!
Перед хорунжим проглянула неизбежность: либо ночевать с Варварой Тихоновной под небесным сводом, либо, скорчившись, под пологом таратайки. Он мысленно сказал: “Господи, Твоя воля!” — и, ощутимо облегчив кошель, снял домишко на неделю.
Раздобыв шест, доставал им из воды дрова, что выплывали из затопленного сарая. Перед тем как разгореться в печи, они несговорчиво шипели и исходили паром.
Ночью прибывающая вода перелилась через порог. Хорунжий нашёл на чердаке и перетаскал в домик обрезки горбылей, чтобы положить их на пол, когда его зальёт...
В эти дни распродавал имущество: оказался хороший спрос на скот, особенно на лошадей. С работником рассчитался в такой для себя убыток, что Стёпа задумчиво спрашивал свою душу: есть зацепка для обиды? неуж нет?..
* * *
Хорунжий ходил в довольно просторный, но требующий ремонта дом с обшарпанными дверями: его приспособили под офицерское собрание. Здесь, главным образом, ели и выпивали, чья-нибудь рука оголтело разгоняла неисчезающие клубы табачного дыма; непрестанно сшибались громкие голоса. Среди офицеров было немало недавних студентов, учителей, служащих статистических управлений: кто причислял себя к эсерам, кто — к народным социалистам, к меньшевикам, кто — к “вообще либералам”. Между ними бурлили дискуссии, но противники непременно объединялись, лишь стоило взыграть спору с кадровыми офицерами — традиционно монархистами.
Прокл Петрович склонился над тарелкой с тощей котлетой и не сразу перенёс внимание на скромно подошедшего к столу прапорщика.
— Прошу прощенья... — сказал этот юноша с возбуждённо-серьёзным мелких черт лицом, с мягкими усиками.
Байбарин узнал сына своего друга. Антон Калинчин с началом германской войны поступил в юнкерское училище; пройдя ускоренный курс, провёл почти год на фронте. Он не сразу ответил на вопрос о домашних, и Прокл Петрович помрачнел в догадке.
Молодой Калинчин рассказал о смерти отца: передали знакомые. У Байбарина душа не лежала к дежурным словам соболезнования — пауза полнилась неловкостью, тяготила.
Наконец прапорщик сказал:
— Тут столько разговоров — у вас в Изобильной казаки красных перебили? Тысячный отряд Житора?.. И будто схватили самого?
— Отряд не тысячный. А этого взяли! — подтвердил хорунжий.
Глаза у молодого Калинчина остро блеснули восхищением.
— Так вы... участвовали?! Наши офицеры ужасно нервничают: правда про отряд или нет? Я вас познакомлю! Они представят вас атаману...
Минут через пять за столом Прокла Петровича уже сидели, помимо Антона, ротмистр-улан — длинный, сухощавый, но с круглыми сочными щеками эпикурейца, — есаул, чьё худое вытянутое лицо роднило его с щукой, и сотник — мужиковатый, с заснувшим в глазах выражением скупой улыбки.
Байбарина теребили вопросами: в чём состоял, кем был выношен боевой план?.. Он опасался предстать хвастливым и слышал:
— Ну хочется же знать!
26
— Я хочу знать! — приветствовал Марат приятеля, войдя в полуподвал, в котором тот изнывал больше часа. — Зачем ты рыскал там ?
Вакер изобразил раскаянное стеснение:
— Пошёл просто так за стариком... ну, который у вас кормится. А он приплёлся на то самое кладбище... Откуда я мог знать?
Он показал прокушенную овчаркой полу реглана:
— Твои спустили на меня озверелых псов. Впору с жизнью прощаться...
Дверь в смежное помещение была открыта, там слышали беседу, и Житоров кивком приказал гостю выйти во двор. Сейчас здесь было пусто.
— Врёшь-врёшь-врёшь про дедуху! — стремглав выметнул Марат злым шёпотом. — Старик — прикрытие! О моей работе вынюхиваешь?
Юрий про себя вознегодовал: “Ни хрена не доверяет!” Обида невзначай натолкнулась на мысль, что Житоров пока не давал повода считать его неумным.
— Посуди сам, — голосом и лицом Юрий выразил боль от душевной раны, — как я, нездешний, мог догадаться, куда старик тащится?
— На калитке была надпись “Вход воспрещён”?
Друг глядел с наглой наивностью:
— Но дед-то прошёл...
— Ты надеялся на незарытые трупы полюбоваться? А может, думал — мы там приводим в исполнение и тебе повезёт увидеть?
Юрий, не имевший ничего против такой удачи, запротестовал:
— Ты что — меня не знаешь?! В вашем аппарате не работаю — так уж и дурак?
— Не виляй! У тебя нечистое любопытство к... — Марат вдруг забылся, на лице блуждала отвлечённо-неясная улыбка, — к работе со смертью ... — закончил он.
“Работе со смертью”, — повторилось в мозгу гостя.
— Кому-у? — внезапно озверел Житоров. — Мне не хочешь признаться? У-уу, говнюк!
Вакер почувствовал, что приятель перехлестнул и не только можно, но необходимо “взорваться”.
— Как власть преображает человека! — горестно съязвил он, поморщился и добавил дрожливо-оскорблённо: — Ты сам — то, чем меня назвал.
Друг между тем думал: “Что если Юрка (кто его знает?) окажется даровитым романистом?”
Житоров сейчас жаждал двух достижений: заполучить убийц отца и увидеть изданный в Москве объёмистый роман о нём.
— Не цепляйся к словам, — сказал мирно, но не без строгости. — Ты полез туда, несмотря на надпись, потому что знал: я тебя вытащу. Ты не ошибся. Но в нашей работе есть этика! — произнёс он с ударением. — Столичный хлыщ козыряет знакомством: вот как ты выглядишь. Нехорошо — спекулировать именем начальника.
Гость удручённо согласился, думая: приятель мало что выжал из очной ставки двух бывших дутовцев, и оттого он в скверном настроении.
Воспалённо-диковатые налитые кровью глаза начальника излучали сухой блеск.
— Чем тебе дедуха зенки мозолит? Уходишь от романа, распыляешь внимание...
Юрий возразил, убеждая: в книге может “сыграть” любая мелочь, привлёкшая творческое любопытство, какая-нибудь “случайность” будет в ткани вещи вовсе не случайностью, а... Он оборвал рассуждение, заметив, что Марат уже не слушает, и спросил как бы сам себя:
— Почему его к вам в здание пускают? Ага — сторож. Но почему сторожем взяли такого старого, дряхлого?
Житоров наградил себя, задавшись вопросом, полным презрения: “Если б твоего отца убили, мог ли бы ты питаться идеей отмщения?! Твоя стезя — мелочи вынюхивать, немощных выслеживать. Несчастный чуть живой старик и тот не даёт покоя!”
— Время идёт, я — на работе! — напомнив это приятелю, проводил его до ворот и пообещал навестить вечером в гостинице.
По пути в неё Вакер размышлял: Марат чересчур эмоционален для его должности. Он слишком много пламени расходует на историю отца: то есть на семейное, личное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116