Появившись там, я с секунду чувствовал себя немного странно, как будто вернулся домой не в своем телека по-прежнему оставался лишь точкой зрения, витающей, как я и витал, в пространстве – всего несколько мгновений назад разглядывая всю Галактику и все звезды, которые теперь сияли над моей головой.
Окна летнего дворца, задернутые занавесками, освещались теплым светом. Внутри все праздновали возвращение Порнярска и в любой момент ожидали моего появления. Я повернулся и бросил взгляд на склон и на городок внизу, и в ярком свете молодой луны увидел, что окна в домах светятся в ночи теплым светом. Я собирался немедленно повернуться к двери и войти во дворец, но невольно застыл на месте.
Легкий прохладный послезакатный ветерок обернулся вокруг меня. Я слышал и то, как он тихонько шелестит вдалеке среди растущих на склоне деревьев. Птичьих криков слышно не было – прохлада и тишина удерживали меня от света и от разговора, который непременно состоится внутри. Из лавины печатных слов, которые я прочитал во время периода своего безумия, на память мне вдруг пришло еще кое-что. На сей раз не цитата, а рассказ – франко-канадская легенда о «La Chasse Galerie». Это был миф о духах древних путешественников – которые умерли далеко от дома, во время своих торговых путешествий за мехами, – возвращающихся на большом призрачном каноэ в канун Нового года для краткого визита к своим живым семьям и к женщинам, которых они любили.
Одиночество и темнота странным образом удерживали меня от того, чтобы войти внутрь, и я чувствовал себя, как один из тех вернувшихся призраков. Внутри, за освещенными окнами, сейчас находились живые, но независимо от того, как сильно я хотел присоединиться к ним, это было бы бесполезно. Как призраки путешественников, я больше не был одним из них – из тех, кто внутри. Я стал кем-то другим, частью совершенно иного места и времени. Мне вдруг показалось, что легкий прохладный ветерок, который я чувствовал и слышал, больше не обвивался вокруг меня, а дул прямо сквозь мои кости, как он проносился сквозь ветви деревьев на склоне, и я подумал, что всю свою жизнь я провел снаружи, глядя на освещенные окна и думая о том, как хорошо было бы оказаться внутри.
В свое время я мог бы попытаться попасть туда. Видит Бог, я пытался – со своей матерью, со Свонни.., но теперь было слишком поздно, и никто в этом не был виноват. В определенном смысле, даже моей вины тут не было. Потому что на своем пути я делал у каждой развилки дороги лучший, с моей точки зрения, выбор, и вот теперь дорога привела меня сюда. И даже если я обречен вечно оставаться снаружи, путь сюда привел меня ко многим хорошим вещам, начиная с Эллен и полоумного кота и до этого самого момента, который по-своему тоже был очень хорошим. Потому что если я стоял здесь в темноте, глядя на освещенные занавески окон и зная, что я не могу оказаться там за ними, мне было менее одиноко, поскольку я знал – кто там внутри, их жизни, которые теперь были частью меня, теперь станут теплыми и яркими.
При этих мыслях я почувствовал, что в конце концов какая-то частица тепла выходит изнутри и вливается в меня. Я вспомнил, что давно понял, – не существует настоящей отчужденности. Я был всем, и все было мной.., и, вспомнив это, я снова попытался соприкоснуться со вселенной. Я постарался стать частью окружающего меня ветерка, землей, на которой стоял, и деревьями вокруг, частью всех домов в городке с их светящимися окнами и жизнью людей внутри. Я ощутил за своей спиной летний дворец и потянулся к нему, чтобы коснуться каждого, кто был внутри. Света не было, но все кругом снова окрасилось в золотистые тона. Я увидел их всех за стенами позади моей спины, увидел погруженного в вечный сон Санди, Дока, Билла, Порнярска и Эллен. Я увидел Эллен и коснулся ее, и она была ключом ко всему остальному между стенами бесконечности и всеми бесконечностями за пределами этих стен. Передо мной вдруг предстала картина и этой вселенной, и всех остальных. Я проникал все дальше и дальше...
– Марк!
Я повернулся, собираясь исчезнуть, вернуться в жилище Обсидиана, но, поворачиваясь, знал, что опоздал. Повернувшись лицом к летнему дворцу, я увидел в сумраке более темную тень. Это была Эллен.
– Эллен, – спросил я, – как ты узнала, что я здесь? Она подошла ко мне.
– Я знаю, где ты, – сказала она, останавливаясь передо мной. Я едва видел ее лицо. – Я всегда знаю, где ты. Порнярск вернулся, и, поскольку тебя все не было, значит, ты был здесь.
– Возвращайся к остальным, – сказал я, чувствуя, как сдавленный хрип наполняет мой голос. – Возвращайся. Я сейчас приду.
– Нет, не придешь, – возразила она. – Ты собирался исчезнуть, а не войти. Я промолчал.
– Почему, Марк?
Я по-прежнему не мог ответить. Потому что я вдруг понял – почему. То, что не давало мне покоя все то время, что я изучал силовые линии, теперь, когда я впал в состояние абсолютного видения своего единения со вселенной, неожиданно превратилось из возможности в определенность, из подозрения в уверенность.
Я отворачивался потому, что знал, что не вернусь.
– Почему?
Тут я понял, что она спрашивает меня совсем не о том, почему я ухожу. Она и так уже это знала, потому что я не собирался возвращаться. Она спрашивала меня, почему я собираюсь уходить туда, откуда никогда не вернусь.
– Я должен, – сказал я.
Она обвила меня руками. Она была очень сильной, но мы оба знали, что ей меня не удержать. Целая чертова вселенная тянула меня в другом направлении. У нее всегда останется Док, мрачно подумал я, глядя на нее. Я знал, какие чувства он испытывает к ней. Но теперь я был мудрее, чем раньше, и понимал, что говорить об этом не стоит.
– Я люблю тебя, Эллен, – признался я.
– Знаю, – сказала она, все еще обнимая меня. – Знаю. И тебе вовсе не нужно уходить.
– Нужно, – сказал я. – Это все шторм времени.
– Пусть кто-нибудь другой занимается им.
– Кроме меня, никого нет.
– Это потому, что ты сам сделал так, что никого нет.
– Послушай, Эллен. – Я чувствовал ужасную беспомощность. – Если я этого не сделаю, вселенная взорвется.
– Когда?
– Когда? – эхом откликнулся я.
– Я спросила: когда? Через десять лет? Через десять месяцев? Две недели? Два дня? Если даже это случится через два дня, воспользуйся ими – первыми двумя настоящими днями в своей жизни, – оставайся, и пусть она себе взрывается.
– Не могу.
– Не можешь? – спросила она, разжала объятия и отступила на шаг. – Правильно. Ты не можешь.
– Эллен... – сказал я и шагнул к ней, но она снова отступила за пределы досягаемости.
– Нет, – сказала она. – Иди. Все в порядке.
– Ничего не в порядке.
– Все в порядке, – повторила она. – Иди.
Я постоял еще с секунду. Но я не мог дотянуться до нее, и у меня больше не было слов, которые бы чем-нибудь помогли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Окна летнего дворца, задернутые занавесками, освещались теплым светом. Внутри все праздновали возвращение Порнярска и в любой момент ожидали моего появления. Я повернулся и бросил взгляд на склон и на городок внизу, и в ярком свете молодой луны увидел, что окна в домах светятся в ночи теплым светом. Я собирался немедленно повернуться к двери и войти во дворец, но невольно застыл на месте.
Легкий прохладный послезакатный ветерок обернулся вокруг меня. Я слышал и то, как он тихонько шелестит вдалеке среди растущих на склоне деревьев. Птичьих криков слышно не было – прохлада и тишина удерживали меня от света и от разговора, который непременно состоится внутри. Из лавины печатных слов, которые я прочитал во время периода своего безумия, на память мне вдруг пришло еще кое-что. На сей раз не цитата, а рассказ – франко-канадская легенда о «La Chasse Galerie». Это был миф о духах древних путешественников – которые умерли далеко от дома, во время своих торговых путешествий за мехами, – возвращающихся на большом призрачном каноэ в канун Нового года для краткого визита к своим живым семьям и к женщинам, которых они любили.
Одиночество и темнота странным образом удерживали меня от того, чтобы войти внутрь, и я чувствовал себя, как один из тех вернувшихся призраков. Внутри, за освещенными окнами, сейчас находились живые, но независимо от того, как сильно я хотел присоединиться к ним, это было бы бесполезно. Как призраки путешественников, я больше не был одним из них – из тех, кто внутри. Я стал кем-то другим, частью совершенно иного места и времени. Мне вдруг показалось, что легкий прохладный ветерок, который я чувствовал и слышал, больше не обвивался вокруг меня, а дул прямо сквозь мои кости, как он проносился сквозь ветви деревьев на склоне, и я подумал, что всю свою жизнь я провел снаружи, глядя на освещенные окна и думая о том, как хорошо было бы оказаться внутри.
В свое время я мог бы попытаться попасть туда. Видит Бог, я пытался – со своей матерью, со Свонни.., но теперь было слишком поздно, и никто в этом не был виноват. В определенном смысле, даже моей вины тут не было. Потому что на своем пути я делал у каждой развилки дороги лучший, с моей точки зрения, выбор, и вот теперь дорога привела меня сюда. И даже если я обречен вечно оставаться снаружи, путь сюда привел меня ко многим хорошим вещам, начиная с Эллен и полоумного кота и до этого самого момента, который по-своему тоже был очень хорошим. Потому что если я стоял здесь в темноте, глядя на освещенные занавески окон и зная, что я не могу оказаться там за ними, мне было менее одиноко, поскольку я знал – кто там внутри, их жизни, которые теперь были частью меня, теперь станут теплыми и яркими.
При этих мыслях я почувствовал, что в конце концов какая-то частица тепла выходит изнутри и вливается в меня. Я вспомнил, что давно понял, – не существует настоящей отчужденности. Я был всем, и все было мной.., и, вспомнив это, я снова попытался соприкоснуться со вселенной. Я постарался стать частью окружающего меня ветерка, землей, на которой стоял, и деревьями вокруг, частью всех домов в городке с их светящимися окнами и жизнью людей внутри. Я ощутил за своей спиной летний дворец и потянулся к нему, чтобы коснуться каждого, кто был внутри. Света не было, но все кругом снова окрасилось в золотистые тона. Я увидел их всех за стенами позади моей спины, увидел погруженного в вечный сон Санди, Дока, Билла, Порнярска и Эллен. Я увидел Эллен и коснулся ее, и она была ключом ко всему остальному между стенами бесконечности и всеми бесконечностями за пределами этих стен. Передо мной вдруг предстала картина и этой вселенной, и всех остальных. Я проникал все дальше и дальше...
– Марк!
Я повернулся, собираясь исчезнуть, вернуться в жилище Обсидиана, но, поворачиваясь, знал, что опоздал. Повернувшись лицом к летнему дворцу, я увидел в сумраке более темную тень. Это была Эллен.
– Эллен, – спросил я, – как ты узнала, что я здесь? Она подошла ко мне.
– Я знаю, где ты, – сказала она, останавливаясь передо мной. Я едва видел ее лицо. – Я всегда знаю, где ты. Порнярск вернулся, и, поскольку тебя все не было, значит, ты был здесь.
– Возвращайся к остальным, – сказал я, чувствуя, как сдавленный хрип наполняет мой голос. – Возвращайся. Я сейчас приду.
– Нет, не придешь, – возразила она. – Ты собирался исчезнуть, а не войти. Я промолчал.
– Почему, Марк?
Я по-прежнему не мог ответить. Потому что я вдруг понял – почему. То, что не давало мне покоя все то время, что я изучал силовые линии, теперь, когда я впал в состояние абсолютного видения своего единения со вселенной, неожиданно превратилось из возможности в определенность, из подозрения в уверенность.
Я отворачивался потому, что знал, что не вернусь.
– Почему?
Тут я понял, что она спрашивает меня совсем не о том, почему я ухожу. Она и так уже это знала, потому что я не собирался возвращаться. Она спрашивала меня, почему я собираюсь уходить туда, откуда никогда не вернусь.
– Я должен, – сказал я.
Она обвила меня руками. Она была очень сильной, но мы оба знали, что ей меня не удержать. Целая чертова вселенная тянула меня в другом направлении. У нее всегда останется Док, мрачно подумал я, глядя на нее. Я знал, какие чувства он испытывает к ней. Но теперь я был мудрее, чем раньше, и понимал, что говорить об этом не стоит.
– Я люблю тебя, Эллен, – признался я.
– Знаю, – сказала она, все еще обнимая меня. – Знаю. И тебе вовсе не нужно уходить.
– Нужно, – сказал я. – Это все шторм времени.
– Пусть кто-нибудь другой занимается им.
– Кроме меня, никого нет.
– Это потому, что ты сам сделал так, что никого нет.
– Послушай, Эллен. – Я чувствовал ужасную беспомощность. – Если я этого не сделаю, вселенная взорвется.
– Когда?
– Когда? – эхом откликнулся я.
– Я спросила: когда? Через десять лет? Через десять месяцев? Две недели? Два дня? Если даже это случится через два дня, воспользуйся ими – первыми двумя настоящими днями в своей жизни, – оставайся, и пусть она себе взрывается.
– Не могу.
– Не можешь? – спросила она, разжала объятия и отступила на шаг. – Правильно. Ты не можешь.
– Эллен... – сказал я и шагнул к ней, но она снова отступила за пределы досягаемости.
– Нет, – сказала она. – Иди. Все в порядке.
– Ничего не в порядке.
– Все в порядке, – повторила она. – Иди.
Я постоял еще с секунду. Но я не мог дотянуться до нее, и у меня больше не было слов, которые бы чем-нибудь помогли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133