В бане будем мыться… Если мыться часто, то можно побелеть, верно, Алексей?
На этот раз учитель засомневался и сказал:
– Да нет, если цвет кожи темный, то его уже не отмыть…
– Тогда зачем часто мыться? – с недоумением спросила Умканау. – Можно и пореже… Здесь откроют большую лавку, и товаров в ней будет больше, чем на тангитанском корабле… Верно, Алексей?
Першин молча кивнул.
– И товары там можно будет покупать дешево, почти что даром, потому что власть бедных и сами бедные будут торговать…
– А откуда бедный возьмет товар? – спросил Кагот.
– У богатых возьмет! – решительно ответила Умканау, – У твоих же тангитанов!
– Как это так? – удивился Кагот.
– Умканау! – На этот раз голос Першина зазвучал строго. – Я тебе такого не говорил!
– Ну хорошо, – согласилась девушка. – Это я сама придумала. Потому что где мы возьмем товар, если кругом нас нет богатых? Одна надежда только на этих, которые на норвежском корабле…
– Товар привезут на пароходе, – сказал Першин. – Из Владивостока или Петропавловска, что на Камчатке.
– А потом, когда мы здесь выучим всех и вылечим всех больных, отправимся в Россию, в тангитанскую землю, в Петроград… Кагот, ты был в Петрограде?
– Не был, – ответил Кагот. – Я был только в Номе и Сиэтле.
– Правда, Петроград лучше, чём Ном или Сиэтл?
– Лучше, – ответил Першин.
– Там стоят дома, поставленные друг на друга, между ними ездят повозки на колесах, и вместо собак их тянут машины с дымом и грохотом. В Петрограде живет Ленин, вождь большевиков и революционеров. Алексей, мы пойдем к нему в гости?
– Он нынче живет в Москве, – сказал Першин.
– А говорил – в Петрограде, – напомнила Умкэнеу.
– Он переселился…
– Зачем?
– Так надо.
– Жаль, не дождался нас, – вздохнула Умкэнеу. – А я ему уже в подарок кухлянку начала шить и малахай с росомашьей оторочкой.
– Все равно ехать будем через Москву, завезем, – с улыбкой сказал Першин.
Похоже, Першину уже начала нравиться эта игра, и он поддакивал Умканау, явно любуясь своей невестой.
– Но моя самая большая мечта, чтобы отец мой прозрел, – со вздохом произнесла Умканау. – Один приезжий рассказывал; в Уэлене живет эрмэчин Тынэскын. Он тоже, как и мой отец, долгие годы не видел дневного света, ходил с поводырем. А потом из американской земли приехал доктор и вылечил ему глаза.
– Я тоже слышал об этом, – подтвердил Першин. – Когда мы были в Уэлене, я видел Тынэскына. Он видит, сам ходит и уже не нуждается в поводыре. Но у него глаза все время слезятся и красные… А твоему отцу сделаем операцию лучше, в настоящей больнице.
– Я ни о чем так сильно не мечтаю как вернуть зрение отцу! – еще раз сказала Умканау.
Она помолчала и с такой нежностью посмотрела на Першина, что у Кагота, заметившего Это, дрогнуло сердце и он невольно оглянулся на Каляну.
Они встретились взглядами, и он увидел в глазах Каляны покорность судьбе. Она, по всей видимости, смирилась с тем, что и этот мужчина, поселившийся в ее яранге, тоже уходит, как в свое время ушел Кагот.
По заведенному обычаю Кагот посетил и остальные яранги. Побывал у Амоса, выслушал его рассказ о поездке к кочевникам.
– В тундре тревожно, – рассказывал Амос. – Люди прослышали о новой жизни, о дележе богатств, беспокоятся. Особенно те, у кого большие стада. Коравье уже откочевал к якутской земле, но и там, сказывают, тоже неспокойно. Какие-то неизвестные бродят по тундре, нападают на кочевников, убивают, грабят, утоняют оленей. Называют себя белыми. Те же, которые воюют против белых, объявили себя красными, хотя по внешнему виду они все одинаковые,
– Красные – это большевики, – уверенно сказал Кагот. – Потому что у них свой знак отличия – красная материя, повешенная на высокий шест.
– Вообще у тангитанов такая привычка – вешать материю, – заметил Амос. – На вашем корабле тоже висит, на корме.
Амос имел в виду норвежский флаг.
– По материи и отличают кто чей, – сказал Кагот. – У корабельных тангитанов запас этой материи огромный. Флаги называются.
Ренне показывал мне некоторые из них. Старый русский – он трех цветов. Американский – полосатый, а в углу на синем поле звездочки. Есть еще английский – яркий, как камлейка у эскимоса.
– А красный флаг у них есть? – спросил Амос.
– Красного флага нет, – ответил Кагот. – Но Ренне сказал, что они сделают его из красной материи.
– Но наш флаг вроде собирается переезжать, – сказал Амос.
– Умканау мне говорила, – кивнул Кагот. – Как ты думаешь, намерение у этого русского серьезное?
– Думаю, у него женитьба будет прочная, а не только на время, как это водится у тангитанов, – ответил Амос. – Вон сколько появилось на побережье детей, рожденных от временного сожительства. Лицом ну чистые белые, только по языку отличаешь да по одежде.
– Пойду-ка к Гаймисину, – сказал Кагот, поднимаясь с китового позвонка.
Возле яранги слепого бросалась в глаза особая ухоженность.
Гаймисин стоял с лопатой из китовой кости и далеко от себя отбрасывал снег. Узнав по шагам приближающегося Кагота, он остановился и с улыбкой воскликнул:
– Амын етти!
– Ии! – отозвался Кагот, приближаясь к слепому. – Чисто вокруг твоей яранги стало.
– Что делать, – вздохнул Гаймисин, – стараюсь. Дочка собирается тангитана привести мужем, негоже жилище в беспорядке держать.
– Решились?
– Да разве нашу Умканау отговоришь! – махнул рукой Гаймисин, воткнув лопату в сугроб. – Иной раз думаю; зря она родилась женщиной, быть бы ей парнем!
– А каков жених?
– К ней ласковый, а к нам уважительный, – ответил Гаймисин. – Что это мы здесь стоим? Пойдем в ярангу.
И Гаймисин пошел вперед, уверенно шагая. Со стороны и не скажешь, что идет слепой. В чоттагине он направился к бревну-изголовью, уселся на него и показал место рядом с собой.
– Садись здесь, Кагот.
Чоттагин тоже поражал чистотой. Земляной пол тщательно выметен, а собачьи мерзлые лужицы соскрёбаны.
– Дошла до меня весть, – начал Гаймисин, – что чудо такое свершилось в Уэлене: тамошний бывший эрмэчин Тынэскын с помощью тангитанского лекаря прозрел. Ты слышал когда-нибудь про это?
– Про то, что прозрел, я только что услышал.
– Тынэскын происходит из крепкой и богатой семьи, тяготеющей к клану Гэмалькота, – рассказывал Гаймисин. – Хорошо жил Тынэскын – богато и весело. Еще в молодости двух жен завел. А потом случилась с ним беда – туман наполз на глаза, в точности как у меня. Сначала как бы облачный день настал, а потом и густые тучи закрыли солнечный свет, пока все не скрылось в белесой мгле… Я свет-то вижу, особенно когда смотрю на солнце, – продолжал Гаймисин, – а вот ничего не различаю, только слухом кормлю свое любопытство… Так и Тынэскын жил много лет. В позапрошлом году его родич, торговец Карпендель, что поставил свою деревянную ярангу в Кэнискуне, позвал из Америки лекаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
На этот раз учитель засомневался и сказал:
– Да нет, если цвет кожи темный, то его уже не отмыть…
– Тогда зачем часто мыться? – с недоумением спросила Умканау. – Можно и пореже… Здесь откроют большую лавку, и товаров в ней будет больше, чем на тангитанском корабле… Верно, Алексей?
Першин молча кивнул.
– И товары там можно будет покупать дешево, почти что даром, потому что власть бедных и сами бедные будут торговать…
– А откуда бедный возьмет товар? – спросил Кагот.
– У богатых возьмет! – решительно ответила Умканау, – У твоих же тангитанов!
– Как это так? – удивился Кагот.
– Умканау! – На этот раз голос Першина зазвучал строго. – Я тебе такого не говорил!
– Ну хорошо, – согласилась девушка. – Это я сама придумала. Потому что где мы возьмем товар, если кругом нас нет богатых? Одна надежда только на этих, которые на норвежском корабле…
– Товар привезут на пароходе, – сказал Першин. – Из Владивостока или Петропавловска, что на Камчатке.
– А потом, когда мы здесь выучим всех и вылечим всех больных, отправимся в Россию, в тангитанскую землю, в Петроград… Кагот, ты был в Петрограде?
– Не был, – ответил Кагот. – Я был только в Номе и Сиэтле.
– Правда, Петроград лучше, чём Ном или Сиэтл?
– Лучше, – ответил Першин.
– Там стоят дома, поставленные друг на друга, между ними ездят повозки на колесах, и вместо собак их тянут машины с дымом и грохотом. В Петрограде живет Ленин, вождь большевиков и революционеров. Алексей, мы пойдем к нему в гости?
– Он нынче живет в Москве, – сказал Першин.
– А говорил – в Петрограде, – напомнила Умкэнеу.
– Он переселился…
– Зачем?
– Так надо.
– Жаль, не дождался нас, – вздохнула Умкэнеу. – А я ему уже в подарок кухлянку начала шить и малахай с росомашьей оторочкой.
– Все равно ехать будем через Москву, завезем, – с улыбкой сказал Першин.
Похоже, Першину уже начала нравиться эта игра, и он поддакивал Умканау, явно любуясь своей невестой.
– Но моя самая большая мечта, чтобы отец мой прозрел, – со вздохом произнесла Умканау. – Один приезжий рассказывал; в Уэлене живет эрмэчин Тынэскын. Он тоже, как и мой отец, долгие годы не видел дневного света, ходил с поводырем. А потом из американской земли приехал доктор и вылечил ему глаза.
– Я тоже слышал об этом, – подтвердил Першин. – Когда мы были в Уэлене, я видел Тынэскына. Он видит, сам ходит и уже не нуждается в поводыре. Но у него глаза все время слезятся и красные… А твоему отцу сделаем операцию лучше, в настоящей больнице.
– Я ни о чем так сильно не мечтаю как вернуть зрение отцу! – еще раз сказала Умканау.
Она помолчала и с такой нежностью посмотрела на Першина, что у Кагота, заметившего Это, дрогнуло сердце и он невольно оглянулся на Каляну.
Они встретились взглядами, и он увидел в глазах Каляны покорность судьбе. Она, по всей видимости, смирилась с тем, что и этот мужчина, поселившийся в ее яранге, тоже уходит, как в свое время ушел Кагот.
По заведенному обычаю Кагот посетил и остальные яранги. Побывал у Амоса, выслушал его рассказ о поездке к кочевникам.
– В тундре тревожно, – рассказывал Амос. – Люди прослышали о новой жизни, о дележе богатств, беспокоятся. Особенно те, у кого большие стада. Коравье уже откочевал к якутской земле, но и там, сказывают, тоже неспокойно. Какие-то неизвестные бродят по тундре, нападают на кочевников, убивают, грабят, утоняют оленей. Называют себя белыми. Те же, которые воюют против белых, объявили себя красными, хотя по внешнему виду они все одинаковые,
– Красные – это большевики, – уверенно сказал Кагот. – Потому что у них свой знак отличия – красная материя, повешенная на высокий шест.
– Вообще у тангитанов такая привычка – вешать материю, – заметил Амос. – На вашем корабле тоже висит, на корме.
Амос имел в виду норвежский флаг.
– По материи и отличают кто чей, – сказал Кагот. – У корабельных тангитанов запас этой материи огромный. Флаги называются.
Ренне показывал мне некоторые из них. Старый русский – он трех цветов. Американский – полосатый, а в углу на синем поле звездочки. Есть еще английский – яркий, как камлейка у эскимоса.
– А красный флаг у них есть? – спросил Амос.
– Красного флага нет, – ответил Кагот. – Но Ренне сказал, что они сделают его из красной материи.
– Но наш флаг вроде собирается переезжать, – сказал Амос.
– Умканау мне говорила, – кивнул Кагот. – Как ты думаешь, намерение у этого русского серьезное?
– Думаю, у него женитьба будет прочная, а не только на время, как это водится у тангитанов, – ответил Амос. – Вон сколько появилось на побережье детей, рожденных от временного сожительства. Лицом ну чистые белые, только по языку отличаешь да по одежде.
– Пойду-ка к Гаймисину, – сказал Кагот, поднимаясь с китового позвонка.
Возле яранги слепого бросалась в глаза особая ухоженность.
Гаймисин стоял с лопатой из китовой кости и далеко от себя отбрасывал снег. Узнав по шагам приближающегося Кагота, он остановился и с улыбкой воскликнул:
– Амын етти!
– Ии! – отозвался Кагот, приближаясь к слепому. – Чисто вокруг твоей яранги стало.
– Что делать, – вздохнул Гаймисин, – стараюсь. Дочка собирается тангитана привести мужем, негоже жилище в беспорядке держать.
– Решились?
– Да разве нашу Умканау отговоришь! – махнул рукой Гаймисин, воткнув лопату в сугроб. – Иной раз думаю; зря она родилась женщиной, быть бы ей парнем!
– А каков жених?
– К ней ласковый, а к нам уважительный, – ответил Гаймисин. – Что это мы здесь стоим? Пойдем в ярангу.
И Гаймисин пошел вперед, уверенно шагая. Со стороны и не скажешь, что идет слепой. В чоттагине он направился к бревну-изголовью, уселся на него и показал место рядом с собой.
– Садись здесь, Кагот.
Чоттагин тоже поражал чистотой. Земляной пол тщательно выметен, а собачьи мерзлые лужицы соскрёбаны.
– Дошла до меня весть, – начал Гаймисин, – что чудо такое свершилось в Уэлене: тамошний бывший эрмэчин Тынэскын с помощью тангитанского лекаря прозрел. Ты слышал когда-нибудь про это?
– Про то, что прозрел, я только что услышал.
– Тынэскын происходит из крепкой и богатой семьи, тяготеющей к клану Гэмалькота, – рассказывал Гаймисин. – Хорошо жил Тынэскын – богато и весело. Еще в молодости двух жен завел. А потом случилась с ним беда – туман наполз на глаза, в точности как у меня. Сначала как бы облачный день настал, а потом и густые тучи закрыли солнечный свет, пока все не скрылось в белесой мгле… Я свет-то вижу, особенно когда смотрю на солнце, – продолжал Гаймисин, – а вот ничего не различаю, только слухом кормлю свое любопытство… Так и Тынэскын жил много лет. В позапрошлом году его родич, торговец Карпендель, что поставил свою деревянную ярангу в Кэнискуне, позвал из Америки лекаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75