Вааль зачала, и впереди ожидалась новая жизнь взамен ушедшей, чтобы восстановилось справедливое равновесие. И в то же время он втайне опасался, что безграничное использование своего могущества может сильно повредить ему или же разгневает или вызовет недовольство у покровительствующих ему Внешних сил;
Кагот так и не разобрался толком, что собой представляли Внешние силы. То, что говорил Амос, было противоречиво: в понятие «Внешние силы» входили силы добра и зла, многочисленные духи, божества; явления природы были знаком деяний этих сил.
Никогда еще у жителей Инакуля не было такого веселого и отзывчивого шамана, откровенно радующегося жизни и помогающего жить всем, кто нуждался в поддержке.
Слава о Каготе распространилась по тундре и морскому побережью. Вскоре стали приезжать жаждущие исцеления и утешения из других селений и дальних становищ.
Кагот поставил новую большую ярангу с двумя гостевыми пологами, которые редко пустовали. Среди гостей Кагота бывали и шаманы, которые приезжали не для исцеления своих недугов, а для того, чтобы поговорить с ним и, быть может, узнать что-то новое, сокровенное. С ними Кагот был осторожен, он мог часами рассуждать о сложности человеческого естества, но остерегался беседовать о силах, с которыми общался.
Приезжавшие в Каготу шаманы прежде всего допытывались: сумел ли он проникнуть в глубинные тайны этих сил? Кагот отвечал уклончиво не потому, что скрывал что-то, а потому, что сам не был уверен, правильно ли он понимает всю сложность мира Внешних сил:
Кому откроется вечная тайна звезд?
Кто расслышит в шелесте полярных сияний язык?
Кто разгадает в этих звуках суть звездных речений?
Кто разъяснит смысл очертаний
Птиц, зверей, скал,
Дальних хребтов,
Легких облаков, и туч, и радуги, подпирающей небо?
Кагот держал в руках маленький, казавшийся игрушечным бубен, легко касался туго натянутой кожи гибкой палочкой из китового уса и вполголоса произносил рождающиеся в его душе заклинания, а гости внимали ему и считали, что слышат голоса Внешних сил, которые устами Кагота говорят с ними.
Новая жизнь, как и полагается новой жизни, появилась на рассвете, когда за стенами яранги бушевала весенняя снежная пурга. Когда Каготу сообщили, что родилась девочка, в его душе поднялась огромная волна радости. Она, эта будущая жизнь, виделась ему в мечтах именно в облике маленькой девочки, воплощением нежности и хрупкости, как тундровый цветок. Ему позволили войти к роженице лишь по прошествии времени, и когда он увидел усталое, но счастливое лицо жены, он уразумел в эту минуту, что она окончательно доверилась ему. Отныне между ними больше не будет даже тени отчуждения, непонимания, незаметных людям, но таких ощутимых для них обоих. Маленький, еле видимый комочек жизни, закутанный в меха, вдруг разразился таким громким плачем, что Кагот от неожиданности вздрогнул и сказал:
– Она зовет меня… И поэтому имя ее – Айнана.
Какое это было счастливое время! Будто маленькое солнышко поселилось в яранге, заполнило своим светом даже самые укромные, самые темные углы древнего жилища. Торопясь из моря к берегу, Кагот слышал голос малышки и отвечал ей мысленно рождающимися в сердце словами:
Маленькая птичка проклюнула небо, и Солнце
Хлынуло светом на тундру и берег морской –
Маленькая птичка песней своей заглушила пургу
И тишину и покой повесила на голос свой.
Улыбкой согреешь остывший за ночь полог,
Хмурость и стылость изгонишь ты прочь,
И человек вместе с тобой засветится улыбкой.
Сердце свое он согреет твоей добротой.
Кагот тащил на ременной бечеве окаменевшую от мороза нерпу и не чувствовал усталости, предвкушая радость свидания с Айнаной и Вааль.
Наступило лето, полное событий. Пришли американские шхуны, и знакомые моряки сообщили Каготу, что самый большой человек России – Солнечный владыка – низвергнут со своег золотого сиденья.
Для Кагата эти новости не были интересны, ибо владычество белого человека для него не было понятным. Но он заметил, что русский патрульный корабль перестал приходить, и почуявшие безнаказанность американские торговцы на больших и малых кораблях бороздили прибрежные лагуны и мелкие бухты, выторговывая все что можно – от помятых оленьих пыжиков до осколков мореного моржового бивня, выкопанного на старых святилищах.
Погруженный в собственное счастье, Кагот не обращал внимания на события, происходящие в дальних краях, да и новости, приходившие оттуда, не оказывали никакого влияния на размеренную, испокон веков установленную жизнь прибрежного населения. Он часто брал с собой подросшую дочку и уходил с ней далеко в тундру, к тихим озерам, кишащим рыбой, на берега задумчивых медленных потоков, обрамленных мягким мхом, на сухие каменистые пригорки, откуда было далеко видно, а при легком ветерке казалось, что мысли твои и думы летят вместе с ним за зубчатые края Дальнего горного хребта.
Он пел песни, и девочка неожиданно посерьезневшими глазами следила за движениями его губ, вслушивалась в размеренное течение самих собой складывающихся слов – в голоса Внешних сил.
Прошло еще две зимы.
Никто не предполагал, что беда придет в такое прекрасное время, когда солнце набирало новую силу, отяжелевший снег начал оседать и из-под него двинулись прозрачные потоки талой воды. Первой заболела старая женщина из крайней яранги. Она умерла под утро, даже не успев позвать Кагота. Он пришел, когда остывающее тело уже одевали в погребальные одежды. Потом пришел черед молодой женщины из той же яранги. Сначала она покрылась красными пятнами, словно кровь пыталась прорваться наружу, а потом запылала жаром. Кагот пришел в полном шаманском облачении и повелел оставить его наедине с больной.
Он пытался вспомнить, что говорил ему Амос о болезнях, воскрешал в памяти каждое его слово. Было похоже на то, что в селении появились рэккэны – крохотные существа в человеческом обличье, перевозчики заразных болезней и большого несчастья. Их нарты блуждают где-то здесь, между ярангами, занося в жилища невидимое зло. Но где они? Почему Внешние силы не дают ему увидеть их и отвести от селения подальше в тундру? Странное дело – сейчас, когда он в такой тревоге, голоса не говорили с ним и через него размеренной речью, и он остался как бы безмолвным перед ужасным бедствием.
Одетый в белую матерчатую кухлянку, с небольшим копьем в руке, он бродил по окрестностям, всматриваясь в каждое пятнышко на снегу, часто принимая черноту за нарту, упряжку, за крохотную фигурку человека. Но оказывалось, что это куропачий след на снегу или воронье перо, шевелящееся под легким ветром.
На третий день понял, что повредил зрение – он ничего не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Кагот так и не разобрался толком, что собой представляли Внешние силы. То, что говорил Амос, было противоречиво: в понятие «Внешние силы» входили силы добра и зла, многочисленные духи, божества; явления природы были знаком деяний этих сил.
Никогда еще у жителей Инакуля не было такого веселого и отзывчивого шамана, откровенно радующегося жизни и помогающего жить всем, кто нуждался в поддержке.
Слава о Каготе распространилась по тундре и морскому побережью. Вскоре стали приезжать жаждущие исцеления и утешения из других селений и дальних становищ.
Кагот поставил новую большую ярангу с двумя гостевыми пологами, которые редко пустовали. Среди гостей Кагота бывали и шаманы, которые приезжали не для исцеления своих недугов, а для того, чтобы поговорить с ним и, быть может, узнать что-то новое, сокровенное. С ними Кагот был осторожен, он мог часами рассуждать о сложности человеческого естества, но остерегался беседовать о силах, с которыми общался.
Приезжавшие в Каготу шаманы прежде всего допытывались: сумел ли он проникнуть в глубинные тайны этих сил? Кагот отвечал уклончиво не потому, что скрывал что-то, а потому, что сам не был уверен, правильно ли он понимает всю сложность мира Внешних сил:
Кому откроется вечная тайна звезд?
Кто расслышит в шелесте полярных сияний язык?
Кто разгадает в этих звуках суть звездных речений?
Кто разъяснит смысл очертаний
Птиц, зверей, скал,
Дальних хребтов,
Легких облаков, и туч, и радуги, подпирающей небо?
Кагот держал в руках маленький, казавшийся игрушечным бубен, легко касался туго натянутой кожи гибкой палочкой из китового уса и вполголоса произносил рождающиеся в его душе заклинания, а гости внимали ему и считали, что слышат голоса Внешних сил, которые устами Кагота говорят с ними.
Новая жизнь, как и полагается новой жизни, появилась на рассвете, когда за стенами яранги бушевала весенняя снежная пурга. Когда Каготу сообщили, что родилась девочка, в его душе поднялась огромная волна радости. Она, эта будущая жизнь, виделась ему в мечтах именно в облике маленькой девочки, воплощением нежности и хрупкости, как тундровый цветок. Ему позволили войти к роженице лишь по прошествии времени, и когда он увидел усталое, но счастливое лицо жены, он уразумел в эту минуту, что она окончательно доверилась ему. Отныне между ними больше не будет даже тени отчуждения, непонимания, незаметных людям, но таких ощутимых для них обоих. Маленький, еле видимый комочек жизни, закутанный в меха, вдруг разразился таким громким плачем, что Кагот от неожиданности вздрогнул и сказал:
– Она зовет меня… И поэтому имя ее – Айнана.
Какое это было счастливое время! Будто маленькое солнышко поселилось в яранге, заполнило своим светом даже самые укромные, самые темные углы древнего жилища. Торопясь из моря к берегу, Кагот слышал голос малышки и отвечал ей мысленно рождающимися в сердце словами:
Маленькая птичка проклюнула небо, и Солнце
Хлынуло светом на тундру и берег морской –
Маленькая птичка песней своей заглушила пургу
И тишину и покой повесила на голос свой.
Улыбкой согреешь остывший за ночь полог,
Хмурость и стылость изгонишь ты прочь,
И человек вместе с тобой засветится улыбкой.
Сердце свое он согреет твоей добротой.
Кагот тащил на ременной бечеве окаменевшую от мороза нерпу и не чувствовал усталости, предвкушая радость свидания с Айнаной и Вааль.
Наступило лето, полное событий. Пришли американские шхуны, и знакомые моряки сообщили Каготу, что самый большой человек России – Солнечный владыка – низвергнут со своег золотого сиденья.
Для Кагата эти новости не были интересны, ибо владычество белого человека для него не было понятным. Но он заметил, что русский патрульный корабль перестал приходить, и почуявшие безнаказанность американские торговцы на больших и малых кораблях бороздили прибрежные лагуны и мелкие бухты, выторговывая все что можно – от помятых оленьих пыжиков до осколков мореного моржового бивня, выкопанного на старых святилищах.
Погруженный в собственное счастье, Кагот не обращал внимания на события, происходящие в дальних краях, да и новости, приходившие оттуда, не оказывали никакого влияния на размеренную, испокон веков установленную жизнь прибрежного населения. Он часто брал с собой подросшую дочку и уходил с ней далеко в тундру, к тихим озерам, кишащим рыбой, на берега задумчивых медленных потоков, обрамленных мягким мхом, на сухие каменистые пригорки, откуда было далеко видно, а при легком ветерке казалось, что мысли твои и думы летят вместе с ним за зубчатые края Дальнего горного хребта.
Он пел песни, и девочка неожиданно посерьезневшими глазами следила за движениями его губ, вслушивалась в размеренное течение самих собой складывающихся слов – в голоса Внешних сил.
Прошло еще две зимы.
Никто не предполагал, что беда придет в такое прекрасное время, когда солнце набирало новую силу, отяжелевший снег начал оседать и из-под него двинулись прозрачные потоки талой воды. Первой заболела старая женщина из крайней яранги. Она умерла под утро, даже не успев позвать Кагота. Он пришел, когда остывающее тело уже одевали в погребальные одежды. Потом пришел черед молодой женщины из той же яранги. Сначала она покрылась красными пятнами, словно кровь пыталась прорваться наружу, а потом запылала жаром. Кагот пришел в полном шаманском облачении и повелел оставить его наедине с больной.
Он пытался вспомнить, что говорил ему Амос о болезнях, воскрешал в памяти каждое его слово. Было похоже на то, что в селении появились рэккэны – крохотные существа в человеческом обличье, перевозчики заразных болезней и большого несчастья. Их нарты блуждают где-то здесь, между ярангами, занося в жилища невидимое зло. Но где они? Почему Внешние силы не дают ему увидеть их и отвести от селения подальше в тундру? Странное дело – сейчас, когда он в такой тревоге, голоса не говорили с ним и через него размеренной речью, и он остался как бы безмолвным перед ужасным бедствием.
Одетый в белую матерчатую кухлянку, с небольшим копьем в руке, он бродил по окрестностям, всматриваясь в каждое пятнышко на снегу, часто принимая черноту за нарту, упряжку, за крохотную фигурку человека. Но оказывалось, что это куропачий след на снегу или воронье перо, шевелящееся под легким ветром.
На третий день понял, что повредил зрение – он ничего не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75