Я бы бросил Синанджу ради того, чтобы жить нормальной жизнью обычного человека — иметь свой дом с белой оградой, жену и детей.
— Нет, не бросил бы. Ты так говоришь, но в глубине души ты этого не думаешь.
— Откуда тебе знать, что я думаю?
— Я знаю тебя. Может быть, даже лучше, чем ты сам себя знаешь.
— Такая скромная мечта... — сказал Римо. — Почему она не может стать явью?
— Помнится, когда я женился, — стал рассказывать Чиун, — я тоже был полон подобных устремлении. Я женился рано, и моя жена, хоть и была красоткой в день свадьбы, преждевременно состарилась и стала сварливой бабой. Я тебе не рассказывал о своей жене?
— Рассказывал. И у меня нет желания слушать это еще раз.
— Это плохо. Но я тебе все равно расскажу. Раньше я рассказывал тебе об уроках Мастеров прошлого — Вана, Куна, малыша Джи. Но я никогда не рассказывал тебе об уроке Мастера Чиуна.
— А вот и нет: я это все знаю наизусть, — с досадой произнес Римо.
— Сделаю вид, что не расслышал, — сказал Чиун, и в голосе его зазвучали визгливые нотки, как обычно случалось, когда он вещал об уроках старых Мастеров Синанджу. — Я всегда говорил тебе, что моя жена была бесплодна и, не имея наследника, я вынужден был обучать технике Синанджу сына свояка по имени Нуич.
— Да, — перебил Римо. — И Нуич занялся самостоятельным бизнесом, не отсылал в селение никаких гонораров, и таким образом ты остался без ученика. И хотя я был всего лишь белый и не умел даже ровно держать руку, ты удовольствовался мною. Вдвоем мы позаботились о Нуиче, но он успел воспитать Перселла, так что на сегодняшний день мы опять стоим перед проблемой самозваного Мастера, только с лица он другой. Я ничего не пропустил?
— Весьма красноречиво! — колко бросил Чиун. — Но я никогда не рассказывал тебе всего до конца. О том времени, когда у меня появился сын. Сейчас расскажу.
— Валяй. Я никуда не спешу, — безучастно отозвался Римо, но в его голосе Мастер Синанджу уловил первые нотки заинтересованности.
— У меня родился сын, его назвали Сонг. Хороший мальчик, поджарый, с гладкой кожей и умными глазами. Я, естественно, взялся за его обучение. Годы шли, и сердце мое все больше наполнялось гордостью: он с успехом овладел дыхательной техникой, затем — первыми упражнениями. Он схватывал все на лету, и чем быстрее он овладевал Синанджу, тем больше я усложнял программу занятий.
— Что-то мне это напоминает... — заметил Римо.
— О, ты не подумай только, что тебе приходилось так же тяжело. Я, конечно, учил тебя со всей строгостью, но в сравнении с моим покойным сыном Сонгом ты просто прохлаждался. Если честно, с Сонгом я перестарался. Я никому этого не говорил, но я по сути убил своего сына.
— Ты? Какой ужас!
— Нет, я не убил его ударом или пинком. Я не проливал его кровь. Я убил его своей гордыней. Был первый весенний день, и селяне запускали бумажных змеев, приветствуя наступление весны. Мой сын тоже хотел пускать змея. Ему тогда было всего восемь. Впереди у него было девятое лето, но этому лету суждено было превратиться в черную ночь — хотя никто не знал, что в тот день я вырвал у него из рук его змея и потащил его к горе Пэктусан.
Мы стояли у подножия горы, и я сказал ему: “Если ты в самом деле сын моей жены, ты должен взойти на гору в один день”. И сын мой ответил: “О отец, я не смогу! Она слишком высокая, а руки у меня еще маленькие”.
И я сказал ему: “Мастер Го залез на гору Пэктусан, когда ему было девять. До него никому из Мастеров не удавалось этого сделать раньше двенадцатилетнего возраста. В тебе я вижу будущее величие, и если ты не хочешь меня разочаровать, то взберешься на гору, не достигнув девяти лет. Вперед!”
Мастер Синанджу задумчиво расправил полы своего траурного кимоно и, помолчав, продолжал:
— Он неохотно начал восхождение. Я остался ждать его на талом весеннем снегу. Я знал, что с первого раза у него не получится, но твердо решил добиться того, чтобы он в конце концов одолел эту гору. При необходимости я был готов каждый день приводить его сюда, не будь я Чиун! Так я решил.
— И у него ничего не вышло?
— В первый день, — ответил Чиун, — я следил за ним взглядом, пока он не превратился в маленькую точку на белом снегу и не пропал в тумане. Он забрался очень высоко. Но я знал, что он все время приближается к вершине — время от времени у него из-под ног обваливался снег. Я помню, какой гордостью наполнилось мое сердце. Но время шло, а мой сын все не спускался. Я ждал, будучи уверен, что раз он дошел до вершины, то уж спуститься точно сумеет. Я был упрям. Солнце село, а рассвет застал меня на том же месте — упрямого молодого человека. Я ведь был тогда молодой. И когда наутро сын мой так и не вернулся, я сам полез в гору, вознамерившись как следует отругать его за недостаток воли.
Я нашел его почти у самой вершины, — тихо продолжал Чиун, изучая свои ладони. — Я до сих пор не знаю, упал ли он на пути к вершине или уже начав спуск. Утром последний снег растаял под горячим солнцем, а вместе с ним исчезли и все следы. Мой сын лежал на камнях — он поскользнулся на мокром камне и разбил голову. Он был уже много часов как мертв, но умер он не сразу. Не будь я так упрям, я бы еще успел к нему вовремя. Я отнес его вниз, к матери, и с того дня она не сказала мне ни единого доброго слова и ни разу не подпустила меня к себе, дабы я мог зачать еще одного сына. Таким образом, она не дала мне даже шанса искупить свою вину. С годами она стала бесплодна, как я тебе уже рассказывал, но на самом деле она просто не хотела больше иметь от меня детей.
— Почему же ты не развелся и не женился на другой?
— В Синанджу женятся раз и навсегда.
— Жизнь иногда вносит свои коррективы.
— Вот станешь Мастером — сможешь тогда записать это в хрониках Синанджу, если захочешь. Но есть более достойные вещи.
— Что я могу поделать, если у меня такое настроение?
— И какое же у тебя настроение?
— А ты как думаешь? Я потерял невесту, а женщина, от которой у меня дочь, боится быть со мной вместе. И все — из-за одного человека.
— Значит, ты станешь мстить, даже если это будет стоить тебе жизни?
— А что мне остается?
— Я.
— Что?
Чиун с надеждой вгляделся в лицо Римо.
— У тебя остаюсь я. Неужели я совсем ничего для тебя не значу, что ты готов лишить старика последней возможности искупить грехи молодости?
— Я тебе ничего не должен. Особенно после того, что ты со мной сделал на свадьбе.
— Я спас тебя от кошмара. Женись ты на этой “Ма Ли”, Голландец бы открылся тебе в момент близости. А я тебя от этого избавил.
— На церемонии ты и сам не знал, что это Голландец, так что не пытайся приписать это своим заслугам. Даже не смей!
Чиун про себя улыбнулся. Гнев. Очень хорошо. Римо, кажется, выходит из своей апатии.
— Я и не говорю, что заранее распознал обман, тут ты прав, — признал Чиун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66