». Мы с Михаилом Кузнецовым тотчас выполнили приказание. Самолет командира группы пошел на подъем, за ним последовали и другие.
Впереди по курсу показалась новая колонна вражеских танков, идущих по дороге на Ростов – их было десятка четыре. Мы продолжали набирать высоту, чтобы атаковать их с пикирования. Ведущий, а за ним поочередно и мы переходим в пикирование. Нажимаю на гашетку. Раз… два… три… четыре… Получайте гады!
На выходе из пикирования пытаюсь увидеть результаты работы группы, но это невозможно: там, где только что шли танки, дорога в сплошном дыму. Разворачиваемся для новой атаки. Со всех сторон с земли несутся огненные пунктиры. Не знаю, что делали в это время в своих кабинах мои товарищи, но я своим телом производил, если можно так выразиться, настоящий противозенитный маневр: то наклонял голову ниже переднего бронестекла, когда «эрликоны» стреляли впереди и трассы неслись на кабину самолета, то крепко прижимался к бронеспинке и бронезаголовнику, когда зенитки поливали огнем самолет сзади.
Мы летели в море разрывов зенитных снарядов. Я шел последним и так увлекся танками, что, когда вышел из атаки, впереди уже не видел ни одного нашего самолета: на фоне местности в утренней дымке потерял их всех из виду. «Ну, Кузьма, – сказал я себе, – теперь крути головой на все триста шестьдесят, ты остался один».
Прижался к земле еще ниже. Под крылом самолета, словно в калейдоскопе, мелькала земля с разноцветными лоскутками полей, одни строения стремительно сменялись Другими. Вот впереди показалась серебристая полоска Дона. Намереваюсь выйти на реку и пойти вдоль нее. Вдруг, словно скользя, справа, совсем близко от фонаря кабины, пронеслась огненная трасса. Мгновенно левая нога энергично пошла вперед, а ручка управления – влево. Справа сзади меня атаковали два «месса». С силой нажал на сектор газа, самолет послушно рванулся вперед. Навстречу неслась земля, а я, казалось, стоял на месте. Фашисты-то не отстают! Вторая очередь, третья… Трассы проходили совсем рядом. Я бросал самолет то влево, то вправо. Впереди показался Батайск. И тут «мессы» вдруг отстали. Ломаю голову: «Почему?» Сделав небольшую «горку» и довернув немного влево, чтобы посмотреть заднюю полусферу, вижу: сзади вверху в каскаде фигур носятся четыре самолета – два наших истребителя связали боем преследовавших меня фашистов. «Спасибо, ребята! Выручили». И снова я вспомнил о Михаиле Рослове: дотянул ли до аэродрома?
Механик Филипп Тополя встретил меня вопросительным взглядом. В моей задержке он, конечно, обвинял себя, но я поспешил его успокоить.
– О Рослове ничего не слышно?
– Ничего, товарищ командир, пока ничего, – ответил Тополя и, помогая мне отстегнуть парашют, сказал: – Там вас комэск ждет.
Тит Кириллович был не в духе.
– Ты не имел права бросать группу ни при каких обстоятельствах, – говорил он. – Если мы все так будем поступать, то немецким истребителям совсем легко будет расправляться с нами поодиночке. Хотел на полном газу уйти от вражеских истребителей? А ты подумал, какая скорость у тебя и какая у них? Ты же создавал им лучшие условия для маневра!
Я слушал молча. Капитан говорил убедительно, говорил о тех тактических уроках, которые надо извлекать из каждого боевого вылета. Слушая командира, я не переставал думать о Рослове.
– Если ты оказался один и тебя атакует истребитель сзади, – продолжал Покровский, – убери газ, выпусти посадочные щитки, а если надо, то и шасси, чтобы до минимума погасить скорость. На такой скорости «худой» удержаться не сможет. Он вынужден будет или отвалить в сторону, или проскочить вперед. Больше того, если он выскочит вперед, то неизбежно попадет под твой пушечный огонь. А немцы храбры только тогда, когда чувствуют на своей стороне численное превосходство.
Комэск замолчал, коротко взглянул на меня, потом, прищурившись, долго смотрел на запад.
– Жаль Рослова, – с горечью проговорил он, и я понял, что Покровский тоже все время думал о Михаиле.
Ко всему можно привыкнуть на войне, но к гибели товарищей… никогда.
– Разрешите идти, товарищ командир?
– Иди, – просто сказал комэск.
В этот день полетов больше не было. Многие самолеты вернулись поврежденными, и теперь техникам предстояло работать всю ночь, чтобы к утру машины ввести в строй.
А рано утром в землянку вдруг вошел Михаил Рослов… Радостные восклицания, объятия.
Вот что с ним произошло. Подбитый над целью, его самолет быстро терял высоту, стал почти неуправляем, а с земли неистово стреляли зенитки. До своих рукой подать, но земля стремительно приближалась, а там был враг. Солдаты в серых мундирах, стреляя из автоматов, бежали к предполагаемому месту посадки. Рослов пытался дотянуть до своей территории. Вдруг на какое-то мгновение мотор снова заработал и сразу же заглох. Опытному летчику и этого было достаточно: использовав совсем небольшой запас скорости, он сделал пологую «горку», снова пошел на снижение, и немцы остались позади. Едва перетянув траншеи, в которых были наши солдаты, самолет брюхом тяжело коснулся земли. И вот сейчас Рослов вместе с нами.
На следующий день снова получен приказ наносить удары по танкам в районе станции Персиановки. Первым летит звено Рослова. Мы в воздухе. Слева от ведущего – Кузнецов, справа – я. На бреющем полете Рослов точно вышел на цель, атака для немцев была неожиданной. Они в панике разбегались и прятались за танками. Но когда мы пошли в атаку вторично, гитлеровцы, видимо, опомнились и обрушили на нас шквал огня. Трассирующие снаряды танковых пушек, как метеоры, проносились рядом с кабиной. Уже горели четыре танка, взорван бензозаправщик, а мы продолжали штурмовать. Вдруг самолет Рослова резко накренился вправо и тут же врезался в скопище танков: снаряд танка отбил правое крыло штурмовика, и летчик ничего не мог сделать – не было запаса высоты, чтобы воспользоваться парашютом. С Михаилом Кузнецовым мы возвращались вдвоем, навсегда оставив на поле боя своего командира.
С чувством лютой ненависти готовимся к повторному вылету – туда же. До мельчайших подробностей в памяти запечатлелся недавний полет. Мы понимали – предстоящий будет намного труднее: фашисты уже знают, что со штурмовиками шутки плохи, и готовятся к встрече.
Задание получено. Вышли с Михаилом из землянки. Молча обнялись, расцеловались и так же, без единого слова, разошлись к своим самолетам. Механик Тополя все время наблюдал за нами, но так и не сказал ничего. Я вспомнил о Феде Громове. Первая эскадрилья, в которой он был, располагалась дальше от КП. Не было времени даже повидаться. Днем бои, а вечером после ужина каждый мечтал добраться поскорее до своей койки и хоть немного отдохнуть, расслабить до крайности напряженные за день нервы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Впереди по курсу показалась новая колонна вражеских танков, идущих по дороге на Ростов – их было десятка четыре. Мы продолжали набирать высоту, чтобы атаковать их с пикирования. Ведущий, а за ним поочередно и мы переходим в пикирование. Нажимаю на гашетку. Раз… два… три… четыре… Получайте гады!
На выходе из пикирования пытаюсь увидеть результаты работы группы, но это невозможно: там, где только что шли танки, дорога в сплошном дыму. Разворачиваемся для новой атаки. Со всех сторон с земли несутся огненные пунктиры. Не знаю, что делали в это время в своих кабинах мои товарищи, но я своим телом производил, если можно так выразиться, настоящий противозенитный маневр: то наклонял голову ниже переднего бронестекла, когда «эрликоны» стреляли впереди и трассы неслись на кабину самолета, то крепко прижимался к бронеспинке и бронезаголовнику, когда зенитки поливали огнем самолет сзади.
Мы летели в море разрывов зенитных снарядов. Я шел последним и так увлекся танками, что, когда вышел из атаки, впереди уже не видел ни одного нашего самолета: на фоне местности в утренней дымке потерял их всех из виду. «Ну, Кузьма, – сказал я себе, – теперь крути головой на все триста шестьдесят, ты остался один».
Прижался к земле еще ниже. Под крылом самолета, словно в калейдоскопе, мелькала земля с разноцветными лоскутками полей, одни строения стремительно сменялись Другими. Вот впереди показалась серебристая полоска Дона. Намереваюсь выйти на реку и пойти вдоль нее. Вдруг, словно скользя, справа, совсем близко от фонаря кабины, пронеслась огненная трасса. Мгновенно левая нога энергично пошла вперед, а ручка управления – влево. Справа сзади меня атаковали два «месса». С силой нажал на сектор газа, самолет послушно рванулся вперед. Навстречу неслась земля, а я, казалось, стоял на месте. Фашисты-то не отстают! Вторая очередь, третья… Трассы проходили совсем рядом. Я бросал самолет то влево, то вправо. Впереди показался Батайск. И тут «мессы» вдруг отстали. Ломаю голову: «Почему?» Сделав небольшую «горку» и довернув немного влево, чтобы посмотреть заднюю полусферу, вижу: сзади вверху в каскаде фигур носятся четыре самолета – два наших истребителя связали боем преследовавших меня фашистов. «Спасибо, ребята! Выручили». И снова я вспомнил о Михаиле Рослове: дотянул ли до аэродрома?
Механик Филипп Тополя встретил меня вопросительным взглядом. В моей задержке он, конечно, обвинял себя, но я поспешил его успокоить.
– О Рослове ничего не слышно?
– Ничего, товарищ командир, пока ничего, – ответил Тополя и, помогая мне отстегнуть парашют, сказал: – Там вас комэск ждет.
Тит Кириллович был не в духе.
– Ты не имел права бросать группу ни при каких обстоятельствах, – говорил он. – Если мы все так будем поступать, то немецким истребителям совсем легко будет расправляться с нами поодиночке. Хотел на полном газу уйти от вражеских истребителей? А ты подумал, какая скорость у тебя и какая у них? Ты же создавал им лучшие условия для маневра!
Я слушал молча. Капитан говорил убедительно, говорил о тех тактических уроках, которые надо извлекать из каждого боевого вылета. Слушая командира, я не переставал думать о Рослове.
– Если ты оказался один и тебя атакует истребитель сзади, – продолжал Покровский, – убери газ, выпусти посадочные щитки, а если надо, то и шасси, чтобы до минимума погасить скорость. На такой скорости «худой» удержаться не сможет. Он вынужден будет или отвалить в сторону, или проскочить вперед. Больше того, если он выскочит вперед, то неизбежно попадет под твой пушечный огонь. А немцы храбры только тогда, когда чувствуют на своей стороне численное превосходство.
Комэск замолчал, коротко взглянул на меня, потом, прищурившись, долго смотрел на запад.
– Жаль Рослова, – с горечью проговорил он, и я понял, что Покровский тоже все время думал о Михаиле.
Ко всему можно привыкнуть на войне, но к гибели товарищей… никогда.
– Разрешите идти, товарищ командир?
– Иди, – просто сказал комэск.
В этот день полетов больше не было. Многие самолеты вернулись поврежденными, и теперь техникам предстояло работать всю ночь, чтобы к утру машины ввести в строй.
А рано утром в землянку вдруг вошел Михаил Рослов… Радостные восклицания, объятия.
Вот что с ним произошло. Подбитый над целью, его самолет быстро терял высоту, стал почти неуправляем, а с земли неистово стреляли зенитки. До своих рукой подать, но земля стремительно приближалась, а там был враг. Солдаты в серых мундирах, стреляя из автоматов, бежали к предполагаемому месту посадки. Рослов пытался дотянуть до своей территории. Вдруг на какое-то мгновение мотор снова заработал и сразу же заглох. Опытному летчику и этого было достаточно: использовав совсем небольшой запас скорости, он сделал пологую «горку», снова пошел на снижение, и немцы остались позади. Едва перетянув траншеи, в которых были наши солдаты, самолет брюхом тяжело коснулся земли. И вот сейчас Рослов вместе с нами.
На следующий день снова получен приказ наносить удары по танкам в районе станции Персиановки. Первым летит звено Рослова. Мы в воздухе. Слева от ведущего – Кузнецов, справа – я. На бреющем полете Рослов точно вышел на цель, атака для немцев была неожиданной. Они в панике разбегались и прятались за танками. Но когда мы пошли в атаку вторично, гитлеровцы, видимо, опомнились и обрушили на нас шквал огня. Трассирующие снаряды танковых пушек, как метеоры, проносились рядом с кабиной. Уже горели четыре танка, взорван бензозаправщик, а мы продолжали штурмовать. Вдруг самолет Рослова резко накренился вправо и тут же врезался в скопище танков: снаряд танка отбил правое крыло штурмовика, и летчик ничего не мог сделать – не было запаса высоты, чтобы воспользоваться парашютом. С Михаилом Кузнецовым мы возвращались вдвоем, навсегда оставив на поле боя своего командира.
С чувством лютой ненависти готовимся к повторному вылету – туда же. До мельчайших подробностей в памяти запечатлелся недавний полет. Мы понимали – предстоящий будет намного труднее: фашисты уже знают, что со штурмовиками шутки плохи, и готовятся к встрече.
Задание получено. Вышли с Михаилом из землянки. Молча обнялись, расцеловались и так же, без единого слова, разошлись к своим самолетам. Механик Тополя все время наблюдал за нами, но так и не сказал ничего. Я вспомнил о Феде Громове. Первая эскадрилья, в которой он был, располагалась дальше от КП. Не было времени даже повидаться. Днем бои, а вечером после ужина каждый мечтал добраться поскорее до своей койки и хоть немного отдохнуть, расслабить до крайности напряженные за день нервы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85