Но несмотря ни на что, к исходу 16 июля врага выбили из города, и он отошел на запад. С освобождением Гродно вся территория Белоруссии была очищена от немецко-фашистских захватчиков. Нашему полку за отличные действия в этих боях присвоили почетное наименование «Гродненский».
* * *
Мы продвигались вперед. 27 июля освободили Белосток – крупный промышленный центр и важный железнодорожный узел на подступах к Варшаве.
Летом сорок четвертого инициатива полностью была в наших руках. Мы рвались в бой, и командованию, нередко приходилось сдерживать наш боевой пыл. Летали с прежним напряжением, но сейчас усталость не так чувствовалась. Наступательный порыв, сознание того, что фашистское логово – Восточная Пруссия – вот оно, рукой подать и что кому-то из нас выпадет счастье первым нанести по нему удар, окрыляло всех летчиков и воздушных стрелков. Мы готовы были летать чуть ли не круглые сутки.
29 июля. Утро выдалось безоблачное. Еще до восхода солнца полк получил задание: нанести удар по автоколоннам на дорогах западнее Белостока. Первая эскадрилья бьет по автомашинам на дороге Белосток – Варшава между населенными пунктами Менжинин – Замбрув.
Задание как задание. Для моих товарищей оно ничем не отличалось от тех, которые приходилось выполнять всем нам за три года войны. Но для меня это оказался необычный полет. Мне предстоял сотый боевой вылет – рубеж, до которого многие мои боевые друзья не дошли, пав смертью героев. Мне первому из летчиков полка повезло сделать сотый вылет. Это накладывало двойную, тройную ответственность за выполнение поставленной задачи.
На предполетной подготовке я старался быть спокойным, но голос срывался, я говорил много лишнего и не сказал того, что следовало сказать… Летчики это заметили. «Надо взять себя в руки. Как бы в бою не накуролесить от избытка чувств», – подумал я.
Перед вылетом все мне желали успешного выполнения задачи. В последнюю минуту узнаю, что с нашей группой в качестве контролирующего полетит заместитель командира дивизии полковник П. Д. Бондаренко. Что скрывать, я очень волновался. Волновались вместе со мной и воздушный стрелок Васютинский, и трудяга-механик Фабричный.
– Как мотор, Павло? – спросил я.
– Грае, як спирт, товарыш командыр! – четко ответил механик, и на душе у меня стало спокойно. До сих пор не знаю, почему он употреблял такое выражение, но я уже привык, если Фабричный сказал: «Мотор грае, як спирт», – значит все в порядке.
Мы с Васютинским уже взобрались на плоскость и надевали парашюты, когда я заметил, что на старте у посадочного «Т» стоит солдат и держит полковое знамя. Его алое полотнище слегка треплет слабый ветерок. На фоне утренней небесной голубизны оно кажется таким красным, что вот-вот вспыхнет пламенем. Спазмы сдавили горло, и слезы затуманили глаза. Ведь это в честь моего сотого вылета на старт вынесено полковое знамя!
Шесть летчиков дружно запустили моторы. Выруливаем на старт. На правом фланге линии взлета стоит полковое знамя – наша святыня! Я подруливаю прямо к нему. Рядом слева становится Акимов, за ним Брага, Бобров, Рыжов, замыкает левый фланг мой первый заместитель Корсунский.
Старт! Я еще раз взглянул на стоявшее рядом с самолетом знамя полка. Оно по-прежнему полыхало ярко-красным огнем – огонь матери-Родины, благословляющей нас на ратный подвиг. Даю газ – и самолет послушно рванулся вперед. Кажется, и он, как живое существо, делает это осмысленно, понимая всю ответственность за успешный исход вылета.
Высота 1200 метров. Справа и слева – по два истребителя сопровождения во главе с Василием Князевым. На небе ни облачка. Когда Белосток стал на траверзе, слева горизонт расплылся в дыму. Там, впереди, – линия фронта. На шоссейной дороге Белосток – Варшава сквозь дымку видны отдельные машины. На шоссе между Замбрувом и пересекающей его железной дорогой до сорока крытых автомашин, идущих с Замбрува в направлении на Менжинин.
– Князев, прикрывай, будем бить по машинам!
– Работайте, прикроем! – слышу ответ.
И самолеты один за другим идут в пикирование. Из Замбрува и леса, что восточнее дороги, заговорили зенитки.
– Володя, бей по зениткам в лесу!
Корсунский сейчас же круто поворачивает влево, и реактивные снаряды один за другим ложатся в лесу. Зенитки замолчали, от взрыва сброшенных бомб дорога окуталась дымом. В ход пошли «эрэсы», пушки и пулеметы.
Над лесом снова перехожу в пикирование. Но только сбросил последние бомбы, как страшная сила, словно щепку, швырнула мой самолет вверх и через правое крыло опрокинула на спину. Плохо соображая, что произошло, в мгновение ока вывожу самолет в нормальное положение. И только теперь вижу: под нами произошел огромной силы взрыв. Знакомый голос начальника штаба дивизии полковника Урюпина предупреждает:
– Я – «Стрела-четыре». Будьте осторожны. Не снижайтесь. Белоконь, ты взорвал большой склад с боеприпасами!
Какой это был взрыв, мы почувствовали на себе: он едва не стоил нам с Васютинским жизни.
Домой мы возвращались довольные. На старте по-прежнему полыхало красное знамя полка. Сердце переполняла радость: вылет оказался очень эффективным. Результаты мы видели сами. Петр Демьянович Бондаренко еще в воздухе по радио передал хорошую оценку нашей работе. Я не сразу пошел на посадку. Третий разворот сделал дальше расчетного, а, выйдя на прямую после четвертого разворота, так снизился, что Васютинский не выдержал:
– Товарищ капитан, смотрите не столкнитесь с шариком!
А я держу знамя по левому борту капота мотора. У самого знамени делаю боевой разворот и вхожу в круг для захода на посадку. Но настоящее волнение меня охватило на земле, когда на рулении после посадки я увидел возле капонира моего самолета очень много людей. Среди них девушки – наши боевые помощники – с букетами полевых цветов.
Я подрулил к капониру, выключил мотор, отстегнул привязные ремни, освободился от парашютных лямок – делал все автоматически, а потом продолжал сидеть в кабине, пока меня не окликнула одна из девушек.
– Товарищ капитан, вылезайте, самолет уже на земле! Вылезайте же!
Она еще что-то сказала, но ее слова потонули в дружном смехе окруживших самолет товарищей. Мы с Васютинским, наконец, вылезли на плоскость. И вдруг замерли от удивления, увидев сверху, как техник звена Геннадий Кот, вежливо расталкивая товарищей, пробирается к самолету, а в руках у него бутылка шампанского и алюминиевая кружка. Все ахнули.
– Где взял? Откуда?
Но он, как ни в чем не бывало, открывает бутылку. Пробка, выстрелив, с силой вылетает вверх, сопровождаемая множеством взглядов, а Кот уже наполняет кружку невесть откуда взятым шампанским.
Так, стоя на плоскости, я бережно принял драгоценный «бокал», выпил один глоток и передал его Николаю Васютинскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
* * *
Мы продвигались вперед. 27 июля освободили Белосток – крупный промышленный центр и важный железнодорожный узел на подступах к Варшаве.
Летом сорок четвертого инициатива полностью была в наших руках. Мы рвались в бой, и командованию, нередко приходилось сдерживать наш боевой пыл. Летали с прежним напряжением, но сейчас усталость не так чувствовалась. Наступательный порыв, сознание того, что фашистское логово – Восточная Пруссия – вот оно, рукой подать и что кому-то из нас выпадет счастье первым нанести по нему удар, окрыляло всех летчиков и воздушных стрелков. Мы готовы были летать чуть ли не круглые сутки.
29 июля. Утро выдалось безоблачное. Еще до восхода солнца полк получил задание: нанести удар по автоколоннам на дорогах западнее Белостока. Первая эскадрилья бьет по автомашинам на дороге Белосток – Варшава между населенными пунктами Менжинин – Замбрув.
Задание как задание. Для моих товарищей оно ничем не отличалось от тех, которые приходилось выполнять всем нам за три года войны. Но для меня это оказался необычный полет. Мне предстоял сотый боевой вылет – рубеж, до которого многие мои боевые друзья не дошли, пав смертью героев. Мне первому из летчиков полка повезло сделать сотый вылет. Это накладывало двойную, тройную ответственность за выполнение поставленной задачи.
На предполетной подготовке я старался быть спокойным, но голос срывался, я говорил много лишнего и не сказал того, что следовало сказать… Летчики это заметили. «Надо взять себя в руки. Как бы в бою не накуролесить от избытка чувств», – подумал я.
Перед вылетом все мне желали успешного выполнения задачи. В последнюю минуту узнаю, что с нашей группой в качестве контролирующего полетит заместитель командира дивизии полковник П. Д. Бондаренко. Что скрывать, я очень волновался. Волновались вместе со мной и воздушный стрелок Васютинский, и трудяга-механик Фабричный.
– Как мотор, Павло? – спросил я.
– Грае, як спирт, товарыш командыр! – четко ответил механик, и на душе у меня стало спокойно. До сих пор не знаю, почему он употреблял такое выражение, но я уже привык, если Фабричный сказал: «Мотор грае, як спирт», – значит все в порядке.
Мы с Васютинским уже взобрались на плоскость и надевали парашюты, когда я заметил, что на старте у посадочного «Т» стоит солдат и держит полковое знамя. Его алое полотнище слегка треплет слабый ветерок. На фоне утренней небесной голубизны оно кажется таким красным, что вот-вот вспыхнет пламенем. Спазмы сдавили горло, и слезы затуманили глаза. Ведь это в честь моего сотого вылета на старт вынесено полковое знамя!
Шесть летчиков дружно запустили моторы. Выруливаем на старт. На правом фланге линии взлета стоит полковое знамя – наша святыня! Я подруливаю прямо к нему. Рядом слева становится Акимов, за ним Брага, Бобров, Рыжов, замыкает левый фланг мой первый заместитель Корсунский.
Старт! Я еще раз взглянул на стоявшее рядом с самолетом знамя полка. Оно по-прежнему полыхало ярко-красным огнем – огонь матери-Родины, благословляющей нас на ратный подвиг. Даю газ – и самолет послушно рванулся вперед. Кажется, и он, как живое существо, делает это осмысленно, понимая всю ответственность за успешный исход вылета.
Высота 1200 метров. Справа и слева – по два истребителя сопровождения во главе с Василием Князевым. На небе ни облачка. Когда Белосток стал на траверзе, слева горизонт расплылся в дыму. Там, впереди, – линия фронта. На шоссейной дороге Белосток – Варшава сквозь дымку видны отдельные машины. На шоссе между Замбрувом и пересекающей его железной дорогой до сорока крытых автомашин, идущих с Замбрува в направлении на Менжинин.
– Князев, прикрывай, будем бить по машинам!
– Работайте, прикроем! – слышу ответ.
И самолеты один за другим идут в пикирование. Из Замбрува и леса, что восточнее дороги, заговорили зенитки.
– Володя, бей по зениткам в лесу!
Корсунский сейчас же круто поворачивает влево, и реактивные снаряды один за другим ложатся в лесу. Зенитки замолчали, от взрыва сброшенных бомб дорога окуталась дымом. В ход пошли «эрэсы», пушки и пулеметы.
Над лесом снова перехожу в пикирование. Но только сбросил последние бомбы, как страшная сила, словно щепку, швырнула мой самолет вверх и через правое крыло опрокинула на спину. Плохо соображая, что произошло, в мгновение ока вывожу самолет в нормальное положение. И только теперь вижу: под нами произошел огромной силы взрыв. Знакомый голос начальника штаба дивизии полковника Урюпина предупреждает:
– Я – «Стрела-четыре». Будьте осторожны. Не снижайтесь. Белоконь, ты взорвал большой склад с боеприпасами!
Какой это был взрыв, мы почувствовали на себе: он едва не стоил нам с Васютинским жизни.
Домой мы возвращались довольные. На старте по-прежнему полыхало красное знамя полка. Сердце переполняла радость: вылет оказался очень эффективным. Результаты мы видели сами. Петр Демьянович Бондаренко еще в воздухе по радио передал хорошую оценку нашей работе. Я не сразу пошел на посадку. Третий разворот сделал дальше расчетного, а, выйдя на прямую после четвертого разворота, так снизился, что Васютинский не выдержал:
– Товарищ капитан, смотрите не столкнитесь с шариком!
А я держу знамя по левому борту капота мотора. У самого знамени делаю боевой разворот и вхожу в круг для захода на посадку. Но настоящее волнение меня охватило на земле, когда на рулении после посадки я увидел возле капонира моего самолета очень много людей. Среди них девушки – наши боевые помощники – с букетами полевых цветов.
Я подрулил к капониру, выключил мотор, отстегнул привязные ремни, освободился от парашютных лямок – делал все автоматически, а потом продолжал сидеть в кабине, пока меня не окликнула одна из девушек.
– Товарищ капитан, вылезайте, самолет уже на земле! Вылезайте же!
Она еще что-то сказала, но ее слова потонули в дружном смехе окруживших самолет товарищей. Мы с Васютинским, наконец, вылезли на плоскость. И вдруг замерли от удивления, увидев сверху, как техник звена Геннадий Кот, вежливо расталкивая товарищей, пробирается к самолету, а в руках у него бутылка шампанского и алюминиевая кружка. Все ахнули.
– Где взял? Откуда?
Но он, как ни в чем не бывало, открывает бутылку. Пробка, выстрелив, с силой вылетает вверх, сопровождаемая множеством взглядов, а Кот уже наполняет кружку невесть откуда взятым шампанским.
Так, стоя на плоскости, я бережно принял драгоценный «бокал», выпил один глоток и передал его Николаю Васютинскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85