Поступил приказ летному составу с рассветом перелететь на Керченский полуостров, на аэродром Семь Колодезей, всех остальных – немедленно эвакуировать на автомашинах.
– Товарищ подполковник, только четыре самолета могут взлететь, шесть сильно повреждены. Надо не менее суток для восстановления, – докладывал Романков командиру полка.
– Последней команде, которая будет уходить с аэродрома, неисправные самолеты сжечь, – жестко приказал Мироненко.
Вслед за инженером полка доложил Березовский:
– У нас есть только три полуторки, это явно недостаточно для эвакуации технического состава.
– Что вы с лекцией передо мной выступаете? – оборвал его Мироненко. – Сколько в полку машин, не хуже вас знаю. Ваше предложение?
– Я предлагаю на машинах отправить только крайне необходимых для обеспечения боевой работы с нового аэродрома. Остальным придется следовать пешком.
– Согласен! – властно ответил Мироненко. – Немедленно составить команду на автомашины. Вместе с Немтиновым остальных разделите по группам, назначьте старших и их замполитов. До рассвета списки представить мне. На четверку исправных самолетов выделите восемь человек техсостава: три механика, четыре оружейника, одного прибориста. В гондолы шасси посадим, а полетим с выпущенными ногами, чтобы никакой задержки в вылетах на новом месте не было! – приказал командир полка, и на его скулах заходили желваки.
Да, ни в каких авиационных наставлениях, ни в одной инструкции не было предусмотрено возить людей в гондолах шасси. В мирное время это считалось бы безумием. А сейчас подполковник Мироненко вынужден был принять такое решение. Война не всегда считалась с укоренившимися авиационными порядками – у нее свои законы.
Темная ночь выдалась холодная и сырая. Разгулявшийся с вечера ветер усилился. Шел дождь. На северо-западе, недалеко от аэродрома, гремела канонада, небо то вспыхивало ослепительно ярким светом, то мгновенно становилось кромешно черным. В этой тревожной темени бегали, чертыхались насквозь промокшие люди, то там, то здесь подавались команды: полк спешно готовился к эвакуации.
Вскоре заурчали машины, а вслед за ними тронулись небольшие группы воинов. Как только ночь стала постепенно растворяться в наступающем рассвете, взлетели четыре самолета и сразу скрылись в густой дымке, а сиротливо оставшиеся шесть поврежденных «ильюш» по приказу Николая Дмитриевича Романкова вспыхнули яркими факелами, и инженер полка со своей командой последним оставил аэродром в Новоцарицыно.
Как были кстати специалисты, прилетевшие в гондолах шасси, на аэродроме Семь Колодезей! Попов, Емельянов, Маслов да и сам Мироненко готовили машины вместе с этими техниками, больше людей не было. Задания выполняли без сопровождения, истребителей бросили на борьбу с гитлеровскими бомбардировщиками, которые непрерывно бомбили наши части, отходящие с тяжелыми боями в общем направлении на Керчь.
К полудню третьего дня прибыли машины с техническим составом во главе с Николаем Романковым. Майор Березовский, заместитель начальника штаба полка капитан Стрих и начальник связи полка капитан Фомин со своими командами еще не пришли. Но и такому подкреплению летчики были рады.
– Теперь станет легче, – подбадривал командир полка Попова, Маслова, Емельянова, – будем только на задание ходить, а остальное Николай Дмитриевич организует.
Но после приезда техсостава удалось слетать всего один раз. Не успели хоть немного отдохнуть, как поступила команда немедленно перебазироваться на Кубань, в станицу Абинскую. В полку осталось три самолета, теперь уже и «безлошадный» Григорий Емельянов летел с Поповым в качестве пассажира.
Летчики взяли снова в гондолы шасси техников, благополучно пересекли Керченский пролив и сели в назначенной точке. Гораздо тяжелее пришлось остальному составу.
51-я Отдельная армия отошла к Керчи, но закрепиться на Керченском полуострове ей не удалось, и 16 ноября она вынуждена была эвакуироваться на Таманский полуостров. Отдельная Приморская армия отходила к Севастополю, беспримерная оборона которого началась 30 октября 1941 года.
Вместе с частями 51-й Отдельной армии под ожесточенным вражеским огнем переправились через Керченский пролив и все команды полка: капитан Сергей Фомин и секретарь комсомольской организации старшина Павловский со своими группами переплыли на пароме и высадились на косе Чушка, комиссар полка Немтинов, майор Березовский и капитан Стрих переправили возглавляемые ими команды на различных средствах и сошли на берег западнее Тамани. Только спустя несколько дней весь личный состав собрался на аэродроме Абинская, но отсюда боевой работы вести не пришлось. Поступил приказ: оставшиеся самолеты перегнать на аэродром Бесскорбная и сдать другой части, а личному составу выехать в глубокий тыл страны за пополнением и получением самолетов до штатного количества.
Встреча
В день погрузки полка на товарняк в Краснодаре погода на редкость была противной: сильный порывистый ветер швырял крупные хлопья мокрого снега, который тут же таял. Пронизывающая до костей холодная сырость, угроза очередного налета вражеских бомбардировщиков подгоняли личный состав с погрузкой, каждый выполнял свои обязанности, расписанные Березовским, предельно четко. С наступлением темноты все было готово, и поезд тронулся.
Где-то в полночь Маслов, а вслед за ним и Емельянов проснулись от нестерпимого холода. По стуку колес на стыках рельсов Тимофей определил, что поезд идет медленно.
– Если так будем ползти, в вагоне и Первое мая отпразднуем, – сонно ворчал он. – А холодина – окоченеть недолго.
Емельянов подошел к двери, подставил плечо, поднатужился, и она со скрипом и визгом немного отодвинулась. В узкий просвет ворвался холодный ветер и стеганул Григория по лицу колючим снегом. Он поспешно ее закрыл. На дворе настоящая зима, мела метель.
Чтобы не разбудить остальных, они тихо помешали в буржуйке дотлевавший уголь и сверху насыпали свежего. Вскоре печка начала краснеть, по вагону расплылось приятное тепло. Снова все утихло, только колеса продолжали отстукивать свою однозвучную, бесконечную песню.
И утром длинный товарный поезд в пути сопровождала метель. Но в трех вагонах, которые занимал 103-й, было тепло и весело. Подходило время завтрака, каждый доставал из вещмешка пачку концентрата гречневой каши, полученную по продаттестату, высыпал в стоявший на буржуйке котелок с кипятком – и через пять-семь минут завтрак был готов.
– И почему мы до войны не знали, что на свете есть такое замечательное блюдо? – удивляется Жорник, тщательно соскребая со дна котелка остатки подгоревшей каши.
На каком-то полустанке поезд сделал первую остановку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Товарищ подполковник, только четыре самолета могут взлететь, шесть сильно повреждены. Надо не менее суток для восстановления, – докладывал Романков командиру полка.
– Последней команде, которая будет уходить с аэродрома, неисправные самолеты сжечь, – жестко приказал Мироненко.
Вслед за инженером полка доложил Березовский:
– У нас есть только три полуторки, это явно недостаточно для эвакуации технического состава.
– Что вы с лекцией передо мной выступаете? – оборвал его Мироненко. – Сколько в полку машин, не хуже вас знаю. Ваше предложение?
– Я предлагаю на машинах отправить только крайне необходимых для обеспечения боевой работы с нового аэродрома. Остальным придется следовать пешком.
– Согласен! – властно ответил Мироненко. – Немедленно составить команду на автомашины. Вместе с Немтиновым остальных разделите по группам, назначьте старших и их замполитов. До рассвета списки представить мне. На четверку исправных самолетов выделите восемь человек техсостава: три механика, четыре оружейника, одного прибориста. В гондолы шасси посадим, а полетим с выпущенными ногами, чтобы никакой задержки в вылетах на новом месте не было! – приказал командир полка, и на его скулах заходили желваки.
Да, ни в каких авиационных наставлениях, ни в одной инструкции не было предусмотрено возить людей в гондолах шасси. В мирное время это считалось бы безумием. А сейчас подполковник Мироненко вынужден был принять такое решение. Война не всегда считалась с укоренившимися авиационными порядками – у нее свои законы.
Темная ночь выдалась холодная и сырая. Разгулявшийся с вечера ветер усилился. Шел дождь. На северо-западе, недалеко от аэродрома, гремела канонада, небо то вспыхивало ослепительно ярким светом, то мгновенно становилось кромешно черным. В этой тревожной темени бегали, чертыхались насквозь промокшие люди, то там, то здесь подавались команды: полк спешно готовился к эвакуации.
Вскоре заурчали машины, а вслед за ними тронулись небольшие группы воинов. Как только ночь стала постепенно растворяться в наступающем рассвете, взлетели четыре самолета и сразу скрылись в густой дымке, а сиротливо оставшиеся шесть поврежденных «ильюш» по приказу Николая Дмитриевича Романкова вспыхнули яркими факелами, и инженер полка со своей командой последним оставил аэродром в Новоцарицыно.
Как были кстати специалисты, прилетевшие в гондолах шасси, на аэродроме Семь Колодезей! Попов, Емельянов, Маслов да и сам Мироненко готовили машины вместе с этими техниками, больше людей не было. Задания выполняли без сопровождения, истребителей бросили на борьбу с гитлеровскими бомбардировщиками, которые непрерывно бомбили наши части, отходящие с тяжелыми боями в общем направлении на Керчь.
К полудню третьего дня прибыли машины с техническим составом во главе с Николаем Романковым. Майор Березовский, заместитель начальника штаба полка капитан Стрих и начальник связи полка капитан Фомин со своими командами еще не пришли. Но и такому подкреплению летчики были рады.
– Теперь станет легче, – подбадривал командир полка Попова, Маслова, Емельянова, – будем только на задание ходить, а остальное Николай Дмитриевич организует.
Но после приезда техсостава удалось слетать всего один раз. Не успели хоть немного отдохнуть, как поступила команда немедленно перебазироваться на Кубань, в станицу Абинскую. В полку осталось три самолета, теперь уже и «безлошадный» Григорий Емельянов летел с Поповым в качестве пассажира.
Летчики взяли снова в гондолы шасси техников, благополучно пересекли Керченский пролив и сели в назначенной точке. Гораздо тяжелее пришлось остальному составу.
51-я Отдельная армия отошла к Керчи, но закрепиться на Керченском полуострове ей не удалось, и 16 ноября она вынуждена была эвакуироваться на Таманский полуостров. Отдельная Приморская армия отходила к Севастополю, беспримерная оборона которого началась 30 октября 1941 года.
Вместе с частями 51-й Отдельной армии под ожесточенным вражеским огнем переправились через Керченский пролив и все команды полка: капитан Сергей Фомин и секретарь комсомольской организации старшина Павловский со своими группами переплыли на пароме и высадились на косе Чушка, комиссар полка Немтинов, майор Березовский и капитан Стрих переправили возглавляемые ими команды на различных средствах и сошли на берег западнее Тамани. Только спустя несколько дней весь личный состав собрался на аэродроме Абинская, но отсюда боевой работы вести не пришлось. Поступил приказ: оставшиеся самолеты перегнать на аэродром Бесскорбная и сдать другой части, а личному составу выехать в глубокий тыл страны за пополнением и получением самолетов до штатного количества.
Встреча
В день погрузки полка на товарняк в Краснодаре погода на редкость была противной: сильный порывистый ветер швырял крупные хлопья мокрого снега, который тут же таял. Пронизывающая до костей холодная сырость, угроза очередного налета вражеских бомбардировщиков подгоняли личный состав с погрузкой, каждый выполнял свои обязанности, расписанные Березовским, предельно четко. С наступлением темноты все было готово, и поезд тронулся.
Где-то в полночь Маслов, а вслед за ним и Емельянов проснулись от нестерпимого холода. По стуку колес на стыках рельсов Тимофей определил, что поезд идет медленно.
– Если так будем ползти, в вагоне и Первое мая отпразднуем, – сонно ворчал он. – А холодина – окоченеть недолго.
Емельянов подошел к двери, подставил плечо, поднатужился, и она со скрипом и визгом немного отодвинулась. В узкий просвет ворвался холодный ветер и стеганул Григория по лицу колючим снегом. Он поспешно ее закрыл. На дворе настоящая зима, мела метель.
Чтобы не разбудить остальных, они тихо помешали в буржуйке дотлевавший уголь и сверху насыпали свежего. Вскоре печка начала краснеть, по вагону расплылось приятное тепло. Снова все утихло, только колеса продолжали отстукивать свою однозвучную, бесконечную песню.
И утром длинный товарный поезд в пути сопровождала метель. Но в трех вагонах, которые занимал 103-й, было тепло и весело. Подходило время завтрака, каждый доставал из вещмешка пачку концентрата гречневой каши, полученную по продаттестату, высыпал в стоявший на буржуйке котелок с кипятком – и через пять-семь минут завтрак был готов.
– И почему мы до войны не знали, что на свете есть такое замечательное блюдо? – удивляется Жорник, тщательно соскребая со дна котелка остатки подгоревшей каши.
На каком-то полустанке поезд сделал первую остановку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85