Майор Колкин сказал:
— Он хотел, чтоб я отдал приказ вашим людям стрелять, как только этот парень появится. А я ему сказал — не могу. Теперь все время думаю: можно было двух смертей избежать.
— Не волнуйтесь, сэр, — успокоил его старший инспектор, — мы не послушались бы такого приказа. Даже если бы сам министр внутренних дел его отдал.
— Он странный был человек, — сказал майор Колкин. — Он, кажется, думал, что некоторые из вас — так или иначе — у меня в руках. Надавал мне кучу обещаний. Мне представляется, он был — как это говорится — гений. Такие, как он, редко встречаются. Ужасная потеря. — Он налил себе еще виски. — И все это как раз в тот момент, когда нам так нужны подобные люди. Война… — Майор Колкин замолк со стаканом в руке. Он не отрываясь смотрел на виски в стакане и видел там самые разные вещи, а среди них и учебный полигон, и свой мундир, упрятанный в шкаф. Теперь ему никогда не стать полковником, но, с другой стороны, — сэр Маркус уже не может помешать ему… Впрочем, сейчас он, странным образом, не испытывал радостного возбуждения при мысли о своем председательском кресле в Военном трибунале. Он продолжал: — Учебная тревога как будто прошла успешно. Не знаю только, правильно ли было так много поручать студентам-медикам. Они никогда меры не знают.
— Тут целая банда в белых халатах мимо нас прошла, вопили — подавай им самого мэра. Не знаю почему, только мистер Пайкер для них, как валерьянка для кота.
— Милый старина Пайкер, — машинально произнес майор Колкин.
— Студенты все-таки слишком много себе позволяют, — сказал старший инспектор. — Мне позвонил Хиггинботэм, кассир в отеле «Вестминстер». Он сказал, его дочка пошла в гараж и обнаружила там одного из студентов. Без штанов.
Жизнь начала возвращаться к майору Колкину. Он произнес:
— А, это, должно быть, Роз Хиггинботэм. Соврет — не дорого возьмет. И что же она сделала?
— Он сказал, она дала ему халат.
— Халат — это хорошо, — заметил майор Колкин. Он повертел в пальцах стакан и допил виски. — Я должен рассказать об этом старику Пайкеру. А что вы сказали Хиггинботэму?
— Я сказал, его дочке повезло. Она вполне могла обнаружить в гараже убитого студента. Понимаете, ведь, должно быть, именно так Ворон и раздобыл себе одежду и противогаз.
— А что все-таки делал этот парнишка у Хиггинботэмов? — спросил майор Колкин. — Пожалуй, схожу-ка я к старику Хиггинботэму в «Вестминстер». Пусть мне чек разменяет. Заодно и расспрошу его как следует.
Он рассмеялся. Атмосфера очистилась, жизнь пошла прежним, испытанным путем: немножко сплетен; стаканчик виски со старшим инспектором; забавная история, почти анекдот — рассказать старине Пайкеру. По дороге к «Вестминстеру» он чуть было не столкнулся с миссис Пайкер и поспешно нырнул в дверь какого-то магазинчика, чтобы избежать встречи; на какой-то момент его охватил ужас — ему показалось, что обогнавший первую леди города Чинки последует за ним в магазин. Он сделал вид, что бросает мячик в другой конец улицы, но Чинки не занимался спортом, кроме того, он нес в зубах противогаз миссис Пайкер. Майору Колкину пришлось поскорее повернуться спиной к двери и наклониться над прилавком. Обнаружилось, что это — галантерея. Магазинчик был недорогой, совсем маленький, раньше майор Колкин здесь не бывал.
— Чем могу служить, сэр?
— Подтяжки, — в отчаянии произнес майор. — Пару подтяжек.
— Какого цвета, сэр?
Уголком глаза майор Колкин мог видеть, как Чинки бежит прочь, мимо входа в магазин, а за ним шествует его хозяйка.
— Розовато-лиловые, — ответил майор со вздохом облегчения.
4
Старуха бесшумно закрыла дверь и, осторожно ступая, на цыпочках прошла в кухню. В темной, тесной передней человеку чужому трудно было бы найти дорогу, но она назубок знала, где что находится: вешалка для шляп, столик для безделушек, лестница наверх. Она держала в руке вечернюю газету, и, когда открыла кухонную дверь — почти бесшумно, чтобы не потревожить Эки, — лицо ее светилось от радостного возбуждения. Но она сдерживала себя: отнесла сумку поближе к сушильной доске рядом с раковиной и принялась разгружать: вытащила и водрузила на доску тяжелый пакет с картофелем; банку консервов — ананасы, нарезанные кусочками; два яйца; кусок трескового филе.
За кухонным столом Эки писал длинное письмо. Он отодвинул чернильницу жены — фиолетовые чернила его не устраивали — и писал самыми лучшими, иссиня-черными, макая в чернильницу самопишущую ручку, давно уже не державшую чернил. Писал он медленно, мучительно, иногда записывая черновой вариант предложения на другом листке. Старая женщина стояла у раковины, глядя, как он пишет, ждала, пока он заговорит сам; она даже дыхание затаила, и оно вырывалось у нее время от времени со странным присвистом. Наконец Эки положил ручку.
— Ну что, дорогая? — спросил он.
— О Эки, — весело заговорила старуха, — подумать только! Мистер Чамли умер. Убит. — Она добавила: — В газетах написали. И этот парень — Ворон — тоже.
Эки бросил взгляд на газету.
— Как ужасно, — сказал он с удовлетворением. — И еще одна смерть. Просто бедствие. — Он принялся медленно читать газетное сообщение.
— Только представь, а? Здеся, у нас, в Ноттвиче, и такое.
— Он был дурным человеком, — сказал Эки, — хотя я и не должен говорить о нем плохо теперь, когда он умер. Он втянул нас в историю, из-за которой мне пришлось испытать стыд. Думаю, теперь мы сможем спокойно остаться жить в Ноттвиче.
Тень тяжкой усталости прошла по его лицу, когда он снова взглянул на три листка бумаги, исписанные аккуратным, мелким, классическим почерком.
— О Эки, ты переутомляешься.
— Я полагаю, — ответил Эки, — это поможет им разобраться.
— Прочти мне, золотце, — попросила старуха. Ее старое, сморщенное лицо, такое злое и порочное, сейчас еще больше сморщилось от нежности и любви; она прислонилась спиной к раковине и осталась стоять так, в позе бесконечного терпения. Эки начал читать. Сначала он читал плохо, запинаясь, но звук собственного голоса придавал ему уверенности; рука его взялась за лацкан пиджака.
— «Милорд епископ…» — Он прервал себя. — Я решил начать вполне официально, чтобы не подумали — я перехожу границы, пользуясь старым знакомством.
— Верно, Эки. Вся их орава твоего ногтя не стоит.
— «Я пишу Вам в четвертый раз… после длительного перерыва в полтора года…»
— Разве такой большой перерыв, золотце? Ты писал ему после того, как мы съездили в Клактон.
— Год и четыре месяца… «Я прекрасно помню Ваши прежние ответы — в том смысле, что мое дело было уже должным образом рассмотрено в Церковном суде,
— но я никогда не смогу поверить, милорд епископ, что Ваше чувство справедливости — если мне удаст-ся на этот раз убедить Вас в том, что меня глубочайшим образом обидели, — не побудит Вас сделать все, что в Вашей власти, чтобы мое дело было пересмотрено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61