— И добавила: — Ой, у меня иголки в ногах. Очень больно. Значит, прихожу в норму. — Она попыталась встать на ноги, но не смогла.
Ворон внимательно к ней присматривался. Спросил:
— А о чем еще вы думали?
Она ответила:
— Я думала о вас. Жалела, что пришлось вот так уйти, вас бросить.
— Я думал, вы пошли в полицию.
— Зачем? Я ведь на вашей стороне.
На этот раз ей удалось встать, держась за его плечо.
Ворон сказал:
— Надо выбираться отсюда. Можете идти?
— Да.
— Тогда не держитесь за меня. Кто-то стоит там, за дверью.
Он встал у двери, сжимая пистолет в руке. Прислушался. У них — у тех двоих — было много времени, чтобы составить план действий, гораздо больше, чем у него. Ворон потянул дверь, она открылась. Было почти совсем темно. Он никого не увидел на площадке. Подумал: старый черт стоит где-то сбоку, с кочергой в руке, метит, куда бы ударить. Пробегу. И сразу же упал, запнувшись о протянутую над порогом бечевку. Он успел только подняться на колени, пистолет остался на полу; не смог вовремя увернуться — Эки ударил сбоку, удар пришелся в левое плечо. Боль сотрясла все тело, он не мог пошевелиться, успел только подумать: сейчас ударит по голове, я совсем спятил, должен был догадаться про бечевку — и тут вдруг услышал, как Энн говорит:
— Бросьте кочергу.
Ворон с трудом поднялся на ноги; девушка успела схватить пистолет с пола и держала Эки под прицелом. Пораженный, он сказал ей:
— Вы молодчина.
Снизу, из-под лестницы, раздался голос старухи:
— Эки, ты где?
— Дайте мне пистолет, — сказал Ворон, — ступайте вниз; старой карги нечего бояться. — И стал спускаться по лестнице вслед за ней, пятясь и держа Эки под прицелом; но старики уже порастратили пыл и больше ни на что не отважились. Ворон сказал с сожалением:
— Если бы он бросился за нами, я всадил бы в него пулю.
— Я не огорчилась бы, — ответила Энн, — я и сама могла бы это сделать.
Он повторил:
— Вы — молодчина. — Он совсем забыл про полицейских рядом с домом, но, взявшись за ручку двери, вспомнил. И сказал: — Мне, может, придется удирать, если на улице полиция. — И, чуть поколебавшись, доверился ей: — Я нашел место, где укрыться на ночь. На товарном дворе. В сарае, им сейчас не пользуются. Буду вас ждать вечером у забора, в пятидесяти ярдах от станции.
Он приоткрыл дверь. На улице никто не пошевелился; они вышли вместе и пошли прямо по середине дороги, в пустоту густеющих сумерек. Энн спросила:
— Вы не заметили человека в дверях напротив?
— Да, — ответил Ворон, — я его видел.
— Мне показалось, он похож… Только как это может?..
— В конце улицы — еще один. Полицейские. Это точно; только они меня не узнали. Если б узнали, попытались бы взять.
— Вы стали бы стрелять?
— А то! Только они не знают, что это я. — Он засмеялся, и вечерняя сырость освежила ему горло. — Я их здорово одурачил.
В городе за железнодорожным мостом зажигались огни, но там, где они шли, были серые сумерки; на товарном дворе пыхтел паровоз.
— Я не смогу далеко идти, — сказала Энн. — Простите, пожалуйста. Кажется, мне все-таки нехорошо.
— Уже близко, — сказал Ворон. — Тут планка в заборе отходит. Я сегодня утром все как следует устроил. Там даже мешки есть, целая куча. Сможем чувствовать себя как дома.
— Как дома?
Они шли вдоль товарного двора, и он не ответил, ведя рукой по просмоленным доскам забора; вспомнилась кухня в подвальном этаже и — практически первое его детское впечатление — мать, упавшая грудью на стол, залитый кровью. Она даже дверь не заперла, так о нем заботилась. Конечно, он в своей жизни совершал кое-какие безобразные поступки, сказал он себе, но с этим не сравнить. Когда-нибудь и он… Когда-нибудь он сможет начать жить сначала: тогда ему будет что вспомнить, не только эту мерзость, если вдруг кто-то заговорит о смерти, о крови и ранах, о доме.
— Слишком пустынно, чтобы чувствовать себя как дома, — сказала Энн.
— Вы не бойтесь меня, не надо, — сказал Ворон. — Я не стану вас здесь держать. Вы немного посидите, расскажете, что он с вами сделал, этот Чамли, а потом — можете пойти куда хотите.
— Я и шагу ступить не смогла бы, даже если б вы мне приплатили.
Ему пришлось взять ее за плечи и прислонить к просмоленным доскам забора. Они стояли, словно обнявшись; Ворон старался придать ей бодрости, вдохнуть новые силы из своего неистощимого запаса. Сказал:
— Держитесь. Мы почти пришли.
Он дрожал от холода; поддерживая ее, как мог, пытался в темноте разглядеть ее лицо. Сказал:
— Вы сможете отдохнуть там, в сарае. Там полно мешков. — Он похож был на человека, с гордостью описывающего свой дом, купленный на собственные деньги или построенный собственными руками.
2
Матер отступил в тень дверного проема. Все оказалось в чем-то даже страшнее того, чего он боялся, Он сжал рукоять револьвера. Надо было просто пойти и арестовать Ворона, а может быть — нарваться на пулю, пытаясь это сделать. Он ведь был полицейским, он не имел права выстрелить первым. В конце улицы Сондерс ждал, что предпримет Матер. Дальше, за Сондерсом, полицейский в форме ждал, какие действия предпримут они оба. Но Матер не двинулся с места. Он дал Ворону и Энн уйти по дороге в полной уверенности, что за ними никто не следит. Потом он дошел до угла и позвал Сондерса.
— Д-д-дьявол, — сказал Сондерс.
— О нет, — возразил Матер. — Всего лишь Ворона. И — Энн.
Он зажег спичку и поднес ее к сигарете, которую сжимал губами уже минут двадцать. Мужчина и женщина, шагавшие прочь по дороге в сторону товарного двора, были едва видны; но позади них кто-то тоже зажег спичку.
— Все. Они под колпаком, — сказал Матер. — Теперь им от нас не уйти.
— М-мы будем б-брать обоих?
— Не можем мы устраивать перестрелку, там женщина, — ответил Матер. — Представляете, какой вой поднимут газеты, если будет ранена женщина. Ведь этого типа разыскивают не за убийство.
— Надо поосторожней, там ведь ваша девушка, — на одном дыхании выпалил Сондерс.
— Пошли, пошли, — сказал Матер, — нам нельзя терять их из виду. О ней я больше не думаю. Слово даю, с этим покончено. Она хорошо поводила меня за нос. Я просто размышляю, как лучше взять Ворона и его сообщника — или сообщников — здесь, в Ноттвиче. Если придется стрелять, будем стрелять.
Сондерс сказал:
— Они остановились. — У него зрение было поострее, чем у Матера.
Матер спросил:
— Можете попасть в него отсюда, если я попробую его взять?
— Нет, — ответил Сондерс, убыстряя шаг. — Он отодвинул планку в заборе. Лезут внутрь.
— Спокойно, — сказал Матер, — я иду за ними. Вызовите еще троих людей. Одного поставьте у дыры в заборе так, чтобы я мог его найти. Все ворота товарного двора уже под наблюдением. Остальных ребят давайте во двор. Только без шума. — Он слышал, как хрустит шлак под ногами тех двоих;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Ворон внимательно к ней присматривался. Спросил:
— А о чем еще вы думали?
Она ответила:
— Я думала о вас. Жалела, что пришлось вот так уйти, вас бросить.
— Я думал, вы пошли в полицию.
— Зачем? Я ведь на вашей стороне.
На этот раз ей удалось встать, держась за его плечо.
Ворон сказал:
— Надо выбираться отсюда. Можете идти?
— Да.
— Тогда не держитесь за меня. Кто-то стоит там, за дверью.
Он встал у двери, сжимая пистолет в руке. Прислушался. У них — у тех двоих — было много времени, чтобы составить план действий, гораздо больше, чем у него. Ворон потянул дверь, она открылась. Было почти совсем темно. Он никого не увидел на площадке. Подумал: старый черт стоит где-то сбоку, с кочергой в руке, метит, куда бы ударить. Пробегу. И сразу же упал, запнувшись о протянутую над порогом бечевку. Он успел только подняться на колени, пистолет остался на полу; не смог вовремя увернуться — Эки ударил сбоку, удар пришелся в левое плечо. Боль сотрясла все тело, он не мог пошевелиться, успел только подумать: сейчас ударит по голове, я совсем спятил, должен был догадаться про бечевку — и тут вдруг услышал, как Энн говорит:
— Бросьте кочергу.
Ворон с трудом поднялся на ноги; девушка успела схватить пистолет с пола и держала Эки под прицелом. Пораженный, он сказал ей:
— Вы молодчина.
Снизу, из-под лестницы, раздался голос старухи:
— Эки, ты где?
— Дайте мне пистолет, — сказал Ворон, — ступайте вниз; старой карги нечего бояться. — И стал спускаться по лестнице вслед за ней, пятясь и держа Эки под прицелом; но старики уже порастратили пыл и больше ни на что не отважились. Ворон сказал с сожалением:
— Если бы он бросился за нами, я всадил бы в него пулю.
— Я не огорчилась бы, — ответила Энн, — я и сама могла бы это сделать.
Он повторил:
— Вы — молодчина. — Он совсем забыл про полицейских рядом с домом, но, взявшись за ручку двери, вспомнил. И сказал: — Мне, может, придется удирать, если на улице полиция. — И, чуть поколебавшись, доверился ей: — Я нашел место, где укрыться на ночь. На товарном дворе. В сарае, им сейчас не пользуются. Буду вас ждать вечером у забора, в пятидесяти ярдах от станции.
Он приоткрыл дверь. На улице никто не пошевелился; они вышли вместе и пошли прямо по середине дороги, в пустоту густеющих сумерек. Энн спросила:
— Вы не заметили человека в дверях напротив?
— Да, — ответил Ворон, — я его видел.
— Мне показалось, он похож… Только как это может?..
— В конце улицы — еще один. Полицейские. Это точно; только они меня не узнали. Если б узнали, попытались бы взять.
— Вы стали бы стрелять?
— А то! Только они не знают, что это я. — Он засмеялся, и вечерняя сырость освежила ему горло. — Я их здорово одурачил.
В городе за железнодорожным мостом зажигались огни, но там, где они шли, были серые сумерки; на товарном дворе пыхтел паровоз.
— Я не смогу далеко идти, — сказала Энн. — Простите, пожалуйста. Кажется, мне все-таки нехорошо.
— Уже близко, — сказал Ворон. — Тут планка в заборе отходит. Я сегодня утром все как следует устроил. Там даже мешки есть, целая куча. Сможем чувствовать себя как дома.
— Как дома?
Они шли вдоль товарного двора, и он не ответил, ведя рукой по просмоленным доскам забора; вспомнилась кухня в подвальном этаже и — практически первое его детское впечатление — мать, упавшая грудью на стол, залитый кровью. Она даже дверь не заперла, так о нем заботилась. Конечно, он в своей жизни совершал кое-какие безобразные поступки, сказал он себе, но с этим не сравнить. Когда-нибудь и он… Когда-нибудь он сможет начать жить сначала: тогда ему будет что вспомнить, не только эту мерзость, если вдруг кто-то заговорит о смерти, о крови и ранах, о доме.
— Слишком пустынно, чтобы чувствовать себя как дома, — сказала Энн.
— Вы не бойтесь меня, не надо, — сказал Ворон. — Я не стану вас здесь держать. Вы немного посидите, расскажете, что он с вами сделал, этот Чамли, а потом — можете пойти куда хотите.
— Я и шагу ступить не смогла бы, даже если б вы мне приплатили.
Ему пришлось взять ее за плечи и прислонить к просмоленным доскам забора. Они стояли, словно обнявшись; Ворон старался придать ей бодрости, вдохнуть новые силы из своего неистощимого запаса. Сказал:
— Держитесь. Мы почти пришли.
Он дрожал от холода; поддерживая ее, как мог, пытался в темноте разглядеть ее лицо. Сказал:
— Вы сможете отдохнуть там, в сарае. Там полно мешков. — Он похож был на человека, с гордостью описывающего свой дом, купленный на собственные деньги или построенный собственными руками.
2
Матер отступил в тень дверного проема. Все оказалось в чем-то даже страшнее того, чего он боялся, Он сжал рукоять револьвера. Надо было просто пойти и арестовать Ворона, а может быть — нарваться на пулю, пытаясь это сделать. Он ведь был полицейским, он не имел права выстрелить первым. В конце улицы Сондерс ждал, что предпримет Матер. Дальше, за Сондерсом, полицейский в форме ждал, какие действия предпримут они оба. Но Матер не двинулся с места. Он дал Ворону и Энн уйти по дороге в полной уверенности, что за ними никто не следит. Потом он дошел до угла и позвал Сондерса.
— Д-д-дьявол, — сказал Сондерс.
— О нет, — возразил Матер. — Всего лишь Ворона. И — Энн.
Он зажег спичку и поднес ее к сигарете, которую сжимал губами уже минут двадцать. Мужчина и женщина, шагавшие прочь по дороге в сторону товарного двора, были едва видны; но позади них кто-то тоже зажег спичку.
— Все. Они под колпаком, — сказал Матер. — Теперь им от нас не уйти.
— М-мы будем б-брать обоих?
— Не можем мы устраивать перестрелку, там женщина, — ответил Матер. — Представляете, какой вой поднимут газеты, если будет ранена женщина. Ведь этого типа разыскивают не за убийство.
— Надо поосторожней, там ведь ваша девушка, — на одном дыхании выпалил Сондерс.
— Пошли, пошли, — сказал Матер, — нам нельзя терять их из виду. О ней я больше не думаю. Слово даю, с этим покончено. Она хорошо поводила меня за нос. Я просто размышляю, как лучше взять Ворона и его сообщника — или сообщников — здесь, в Ноттвиче. Если придется стрелять, будем стрелять.
Сондерс сказал:
— Они остановились. — У него зрение было поострее, чем у Матера.
Матер спросил:
— Можете попасть в него отсюда, если я попробую его взять?
— Нет, — ответил Сондерс, убыстряя шаг. — Он отодвинул планку в заборе. Лезут внутрь.
— Спокойно, — сказал Матер, — я иду за ними. Вызовите еще троих людей. Одного поставьте у дыры в заборе так, чтобы я мог его найти. Все ворота товарного двора уже под наблюдением. Остальных ребят давайте во двор. Только без шума. — Он слышал, как хрустит шлак под ногами тех двоих;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61