Мэрша заглядывала под диван, пытаясь отыскать своего пса, укрывшегося там, словно зверек в норе: он не желал общаться неизвестно с кем. Миссис Пайкер стояла на коленях, засунув голову под бахрому обивки, и повторяла заискивающим тоном:
— Чинки, Чинки!
Чинки рычал в ответ, невидимый в темноте.
— Так-так, — произнес начальник полиции, стараясь, чтобы в его тоне была хоть толика тепла. — А как Альфред?
— Альфред? — удивилась мэрша, вылезая из-под дивана. — Он вовсе не Альфред. Он — Чинки. Ax, — продолжала она поспешно — у нее была манера добираться до смысла сказанного собеседником, ни на минуту не прерывая поток собственной речи, — вы спрашиваете, как он? Альфред? Он опять исчез.
— Чинки?
— Нет, Альфред.
Дальше этого беседа не двинулась, впрочем так оно всегда и было в беседах с супругой мэра. Вошла миссис Колкин. Спросила:
— Нашли его, дорогая?
— Да нет, он опять исчез, — сказал начальник полиции, — если ты имеешь в виду Альфреда.
— Он под диваном, — ответила миссис Пайкер. — Не хочет вылезать.
Миссис Колкин сказала:
— Я должна была предупредить вас, дорогая. Но я подумала, что вы, конечно, в курсе. Про то, как сэр Маркус не терпит даже вида собак. Конечно, если он не вылезет, будет сидеть тихонько…
— Бедняжка, — сказала миссис Пайкер, — он такой чувствительный. Сразу понял, что он здесь нежеланный гость.
Начальник полиции вдруг осознал, что дальше терпеть все это невозможно, и произнес:
— Альфред Пайкер — мой лучший друг. Я не потерплю, чтобы кто-то говорил, что он здесь нежелательный гость. — Однако никто не обратил на него внимания: горничная объявила о прибытии сэра Маркуса.
Сэр Маркус вошел на цыпочках. Он был очень старый, очень больной человек; бородка — несколько белых волосков — едва прикрывала его подбородок и была больше похожа на цыплячий пух. Казалось, его тело высохло в одежде, как ядрышко ореха в скорлупе. Он говорил с едва заметным иностранным акцентом, и трудно было определить, то ли он еврей, то ли происходит из древнего английского рода. Если в этом акценте и был некий призвук Иерусалима, то, несомненно, присутствовали и интонации Сент-Джеймского двора1; если и чувствовалось влияние Вены или гетто какой-нибудь из стран Восточной Европы, то вполне явственна была и манера выражаться, принятая в самых блестящих клубах Лазурного Берега.
— Так мило с вашей стороны, миссис Колкин, — сказал он, — предоставить мне возможность…
Трудно было расслышать, что произносит сэр Маркус: он говорил шепотом. Старческитусклые рыбьи глаза вобрали всех присутствующих разом.
— Я всегда надеялся, что смогу познакомиться…
— Могу ли я представить вам леди супругу мэра, сэр Маркус?
Он поклонился с чуть подобострастной грацией человека, который мог быть ростовщиком маркизы де Помпадур2.
— Персона столь знаменитая в нашем городе… — В его манере не было ни сарказма, ни высокомерия. Он просто был очень стар. Все казались ему на одно лицо. Он и не затруднял себя попытками отличить одно лицо от другого.
— Я думал, вы на Ривьере, сэр Маркус, — весело проговорил начальник полиции. — Выпейте хереса. Бесполезно предлагать вино дамам.
— Простите, я совсем не пью, — прошелестел сэр Маркус. У начальника полиции вытянулось лицо. — Я вернулся два дня назад.
— Слухи о войне, а? Собака лает — ветер носит.
— Джозеф, — резко оборвала его миссис Колкин, бросив многозначительный взгляд на диван.
Старческие тусклые глаза несколько прояснились.
— Да, да. Слухи, — повторил сэр Маркус.
— Я слышал, ваша «Мидлендская Сталь» снова набирает рабочих, сэр Маркус?
— Мне говорили что-то в этом роде, — прошептал сэр Маркус.
Горничная доложила, что стол накрыт к обеду; ее голос напугал Чинки, и он зарычал из-под дивана. На какой-то момент все испуганно замерли, с тревогой глядя на сэра Маркуса. Но тот ничего не слышал, или, возможно, непонятный шум расшевелил нечто давно забытое в его подсознании, потому что, сопровождая миссис Колкин в столовую, он со злостью прошептал ей:
— Меня гнали оттуда собаками.
— Налей миссис Пайкер лимонаду, Джозеф, — сказала миссис Колкин.
Начальник полиции несколько нервно наблюдал, как та пьет. Видимо, вкус лимонада показался ей не совсем обычным; она отпила немного; потом еще и еще.
— Подумать только, — сказала она, — какой восхитительный лимонад. Такой ароматный!
Сэр Маркус отказался от супа; отказался от рыбы; когда подали entr?ee1, он склонился над большой хрустальной, с серебряным обручем, вазой для цветов (на обруче была надпись: «Джозефу Колкину от продавцов фирмы „Колкин и Колкин“ по случаю…». Надпись заворачивала вместе с обручем, и дочитать не представлялось возможным) и прошептал:
— Нельзя ли мне стакан горячей воды и какое-нибудь сухое печенье? — И пояснил: — Мой доктор не позволяет есть на ночь ничего, кроме этого.
— Да, паршиво, — сказал начальник полиции. — Не повезло вам. Еда и выпивка, когда человек стареет… — Он уставился в свой пустой стакан. Ну что за жизнь! Эх, если б можно было удрать отсюда к своим парням, показать, чего ты на самом деле стоишь, почувствовать себя настоящим мужчиной.
Леди супруга мэра вдруг воскликнула:
— Чинки с таким удовольствием погрыз бы эти косточки! — и смолкла, словно подавилась.
— Кто это — Чинки? — прошептал сэр Маркус.
Миссис Колкин быстро нашлась:
— У миссис Пайкер дома прелестная кошечка.
— Рад, что не собачка, — ответствовал шепотом сэр Маркус. — В собаках есть что-то такое… — Старческая рука приподнялась в безнадежной попытке сделать какой-то жест, не выпуская из пальцев печенье с сыром, — особенно в этих китайских мопсах. — Он произнес все это с необыкновенной злобой. — Тяф-тяф-тяф! — И запил горячей водой.
В его жизни почти не осталось удовольствий; самым живым чувством была злоба; самой важной целью — борьба: борьба за свои капиталы; борьба за едва тлеющий лучик энергии, подпитываемый ежегодно лучами каннского солнца; борьба за жизнь. Он готов был питаться сухим печеньем до тех пор, пока не иссякнут запасы печенья в стране, лишь бы это продлило его, сэра Маркуса, иссякающие дни.
Старику, видно, недолго осталось, думал начальник полиции, глядя, как сэр Маркус запивает горячей водой последнюю крошку печенья и вынимает из жилетного кармана плоский золотой футляр, а из него — белую таблетку. У него
— сердце; каждый может догадаться: по тому, как он разговаривает; как путешествует — в специально оборудованном железнодорожном вагоне; как его катят в специальном кресле на колесах по длинным коридорам конторского дворца «Мидлендской Стали». Начальник полиции не раз встречался с сэром Маркусом на городских приемах; после Всеобщей стачки1 сэр Маркус подарил полиции Ноттвича — в знак признания ее заслуг — полностью оборудованный гимнастический зал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61