Я решил, что это достаточно уважительная причина…
— Ты решил неправильно, — перебил его Ковач, шагнув вперед с револьвером в руке. — Я мог вышибить тебе мозги. Ты никогда не слышал о такой вещи, как дверной звонок?
— Почему я должен был звонить в дом мертвеца?
— А почему вы с Эйсом вообще решили сюда явиться?
— Капитан Уайетт привезет Майка Фэллона. Мистер Фэллон должен подобрать погребальное облачение для своего сына, — объяснил прихлебатель тоном, каким разговаривают с невежественной наемной прислугой. — А я работаю у капитана Уайетта. Кстати, если вам надоест называть меня слизняком, то меня зовут Гэвин Гейнс.
Его улыбка показалась Ковачу чересчур самодовольной. Он терпеть не мог ничтожеств с колледжским образованием.
— Я могу изменить позу? — спросил Гейнс, опуская руки.
Снаружи хлопнула дверца машины.
— Не умничай. — Ковач спрятал револьвер в кобуру. — Какую работу ты выполняешь для Капитана Америка?
— Личные услуги, связи с общественностью и с медиа… Все, что ему нужно.
“Иными словами, мальчик на побегушках”, — подумал Ковач.
— Я думаю, сейчас ему нужно, чтобы ты помог мистеру Фэллону войти в дом. — Ковач подошел к двери и распахнул ее. — Или это подпортит твою внешность?
Гейнс скрипнул своими великолепными зубами:
— Как я уже говорил, я готов оказать ему любую услугу.
Но для того, чтобы мистер Фэллон смог войти в дом, понадобились их общие усилия. Обхватив их руками за плечи, Майк висел на них мертвым грузом. “Хуже, чем когда он был пьян”, — подумал Ковач. Горе словно увеличило его вес, а отчаяние подорвало силы. Эйс Уайетт потащил за ними кресло.
— Я слышал, Сэм, ты едва не оторвал мою правую руку, — пошутил Уайетт.
— Имеешь в виду Гейнса? Если ты платишь ему за количество мозговых клеток, то он тебе должен, — отозвался Ковач. — Ему явно недостает здравого смысла.
— Почему? Ведь это не место преступления. Гэвин не мог ожидать, что тут кто-то окажется. Кстати, почему ты здесь?
— Обычная проверка, — сказал Ковач. — Подбираю остатки.
— Тебе ведь известно, что смерть Энди признали несчастным случаем, — вполголоса продолжал Уайетт, глядя на сидящего в инвалидном кресле Майка Фэллона.
Гейнс стоял поодаль в выжидательной позе, устремив пустой взгляд на рождественскую елку. Очевидно, он скопировал этот взгляд у киноактеров, играющих агентов секретной службы.
— Известно, — ответил Ковач. — С твоей стороны, Эйс, было большой любезностью ускорить процедуру.
Уайетт не заметил горечи в голосе Ковача.
— Какой смысл продлевать мучения Майка? Кому бы пошло на пользу, если бы это назвали самоубийством?
— Страховой компании, черт бы ее побрал.
— Майк отдал департаменту все. Свои ноги. Своего сына. Самое меньшее, что они могут сделать, — это выплатить ему страховку и состроить хорошую мину при плохой игре.
— И ты об этом позаботился.
— Мой последний подвиг в качестве капитана. — Уайетт изобразил усталую версию знаменитой улыбки. При свете лампы его кожа выглядела желтоватой, а морщинки в углах глаз казались глубже, чем два дня назад. На сей раз он не прибег к косметике.
Последний подвиг… “Неплохо сказано, — подумал Ковач, — учитывая, что происшествие, которое помогло Эйсу Уайетту сделать звездную карьеру в департаменте, погубило Майка Фэллона”.
— Где мой мальчик? — внезапно крикнул Майк.
Уайетт отвернулся, а Ковач присел на корточки рядом с креслом.
— Его больше нет. Майки. Помнишь, я говорил тебе?
Фэллон устремил на него отсутствующий взгляд. Разумеется, он знал, что его сын умер и что ему придется с этим смириться. Но если ему легче притворяться, не стоит возражать.
— Если хотите, капитан, я могу выбрать одежду, — предложил Гейнс, шагнув к лестнице.
— Ты хочешь, Майки, чтобы посторонний выбирал то, в чем похоронят твоего мальчика? — спросил Ковач.
— Он покончил с собой, — пробормотал Фэллон. — Это смертный грех.
— Ты этого не знаешь, Майки. Возможно, произошел несчастный случай, как говорит медэксперт. Несколько секунд Фэллон молча смотрел на него. — Я знаю. Знаю, кем он был и что делал. — Его глаза наполнились слезами, тело сотрясала дрожь. — Я не могу простить его, Сэм, — прошептал он, вцепившись Ковачу в руку. — Боже, помоги мне! Я ненавидел его!
— Не говори так, Майк, — сказал Уайетт. — Ты ведь так не думаешь.
— Пусть говорит, что хочет, — отозвался Ковач. — Он знает, что думает.
— Почему он не мог меня послушаться? — бубнил Фэллон, глядя прямо перед собой. — Почему?
Ковачу показалось, что он обращается к своему богу, который держит у райский врат вышибалу, чтобы не пускать на небо геев, самоубийц и всех, кто не укладывается в рамки узкого мышления Майка.
Он коснулся головы старика — словно коп мог благословить другого копа.
— Пошли, Майки. Давай займемся одеждой.
Оставив кресло у подножия лестницы, Ковач и Гейнс понесли Майка Фэллона. Уайетт замыкал процессию. Они усадили старика на край кровати спиной к зеркалу, где выражалось сожаление о смерти его сына. В спальне по-прежнему стоял запах, слишком хорошо знакомый каждому копу.
Майк Фэллон опустил голову и начал беззвучно плакать, мучая себя вопросами, где и когда его мальчик сбился с пути. Гейнс подошел к окну и выглянул наружу. Уайетт стоял в ногах кровати и, нахмурившись, смотрел в зеркало.
Ковач открыл шкаф. Он решил сам выбрать костюм для похорон, думая о том, кто будет делать это для него, когда придет время.
— Какой-нибудь из этих тебе нравится, Майк? — спросил он, показывая ему голубой и темно-серый костюмы.
Фэллон не ответил. Он уставился на фотографию, стоящую на комоде и запечатлевшую Энди после окончания академии. Застывший момент гордости и радости.
— Человек не должен переживать своих детей, — заговорил он наконец. — Он должен умирать раньше, чем они разобьют ему сердце.
Глава 14
Человек не должен переживать своих детей… Старик знал, что ему следовало погибнуть тогда, двадцать лет назад. Он видел все так же ясно, как будто и не прошло этих двух десятилетий. Холодная зимняя ночь. Скрип башмаков по утрамбованному снегу. Звук его собственного дыхания. Он даже ощущал замерзшие волоски у себя в носу.
Дом кажется огромным. Задняя дверь приоткрыта. Белая лампа дневного света в кухне гудит, как высоковольтная линия. Луна освещает темные комнаты. Тишина, словно пальцы, давит на барабанные перепонки. Секунды тянутся, как часы.
Хотя он уже двадцать лет не ощущал ничего ниже пояса, он помнил напряжение каждого мускула своего тела — ног, спины, пальцев левой руки, стискивающих рукоятку револьвера, судорожные сжатия сердца.
То, что произошло потом, он помнил уже не так хорошо. Смерть в неожиданной бело-голубой вспышке. Грохот выстрела, отбросившего его назад, когда он инстинктивно начал отстреливаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Ты решил неправильно, — перебил его Ковач, шагнув вперед с револьвером в руке. — Я мог вышибить тебе мозги. Ты никогда не слышал о такой вещи, как дверной звонок?
— Почему я должен был звонить в дом мертвеца?
— А почему вы с Эйсом вообще решили сюда явиться?
— Капитан Уайетт привезет Майка Фэллона. Мистер Фэллон должен подобрать погребальное облачение для своего сына, — объяснил прихлебатель тоном, каким разговаривают с невежественной наемной прислугой. — А я работаю у капитана Уайетта. Кстати, если вам надоест называть меня слизняком, то меня зовут Гэвин Гейнс.
Его улыбка показалась Ковачу чересчур самодовольной. Он терпеть не мог ничтожеств с колледжским образованием.
— Я могу изменить позу? — спросил Гейнс, опуская руки.
Снаружи хлопнула дверца машины.
— Не умничай. — Ковач спрятал револьвер в кобуру. — Какую работу ты выполняешь для Капитана Америка?
— Личные услуги, связи с общественностью и с медиа… Все, что ему нужно.
“Иными словами, мальчик на побегушках”, — подумал Ковач.
— Я думаю, сейчас ему нужно, чтобы ты помог мистеру Фэллону войти в дом. — Ковач подошел к двери и распахнул ее. — Или это подпортит твою внешность?
Гейнс скрипнул своими великолепными зубами:
— Как я уже говорил, я готов оказать ему любую услугу.
Но для того, чтобы мистер Фэллон смог войти в дом, понадобились их общие усилия. Обхватив их руками за плечи, Майк висел на них мертвым грузом. “Хуже, чем когда он был пьян”, — подумал Ковач. Горе словно увеличило его вес, а отчаяние подорвало силы. Эйс Уайетт потащил за ними кресло.
— Я слышал, Сэм, ты едва не оторвал мою правую руку, — пошутил Уайетт.
— Имеешь в виду Гейнса? Если ты платишь ему за количество мозговых клеток, то он тебе должен, — отозвался Ковач. — Ему явно недостает здравого смысла.
— Почему? Ведь это не место преступления. Гэвин не мог ожидать, что тут кто-то окажется. Кстати, почему ты здесь?
— Обычная проверка, — сказал Ковач. — Подбираю остатки.
— Тебе ведь известно, что смерть Энди признали несчастным случаем, — вполголоса продолжал Уайетт, глядя на сидящего в инвалидном кресле Майка Фэллона.
Гейнс стоял поодаль в выжидательной позе, устремив пустой взгляд на рождественскую елку. Очевидно, он скопировал этот взгляд у киноактеров, играющих агентов секретной службы.
— Известно, — ответил Ковач. — С твоей стороны, Эйс, было большой любезностью ускорить процедуру.
Уайетт не заметил горечи в голосе Ковача.
— Какой смысл продлевать мучения Майка? Кому бы пошло на пользу, если бы это назвали самоубийством?
— Страховой компании, черт бы ее побрал.
— Майк отдал департаменту все. Свои ноги. Своего сына. Самое меньшее, что они могут сделать, — это выплатить ему страховку и состроить хорошую мину при плохой игре.
— И ты об этом позаботился.
— Мой последний подвиг в качестве капитана. — Уайетт изобразил усталую версию знаменитой улыбки. При свете лампы его кожа выглядела желтоватой, а морщинки в углах глаз казались глубже, чем два дня назад. На сей раз он не прибег к косметике.
Последний подвиг… “Неплохо сказано, — подумал Ковач, — учитывая, что происшествие, которое помогло Эйсу Уайетту сделать звездную карьеру в департаменте, погубило Майка Фэллона”.
— Где мой мальчик? — внезапно крикнул Майк.
Уайетт отвернулся, а Ковач присел на корточки рядом с креслом.
— Его больше нет. Майки. Помнишь, я говорил тебе?
Фэллон устремил на него отсутствующий взгляд. Разумеется, он знал, что его сын умер и что ему придется с этим смириться. Но если ему легче притворяться, не стоит возражать.
— Если хотите, капитан, я могу выбрать одежду, — предложил Гейнс, шагнув к лестнице.
— Ты хочешь, Майки, чтобы посторонний выбирал то, в чем похоронят твоего мальчика? — спросил Ковач.
— Он покончил с собой, — пробормотал Фэллон. — Это смертный грех.
— Ты этого не знаешь, Майки. Возможно, произошел несчастный случай, как говорит медэксперт. Несколько секунд Фэллон молча смотрел на него. — Я знаю. Знаю, кем он был и что делал. — Его глаза наполнились слезами, тело сотрясала дрожь. — Я не могу простить его, Сэм, — прошептал он, вцепившись Ковачу в руку. — Боже, помоги мне! Я ненавидел его!
— Не говори так, Майк, — сказал Уайетт. — Ты ведь так не думаешь.
— Пусть говорит, что хочет, — отозвался Ковач. — Он знает, что думает.
— Почему он не мог меня послушаться? — бубнил Фэллон, глядя прямо перед собой. — Почему?
Ковачу показалось, что он обращается к своему богу, который держит у райский врат вышибалу, чтобы не пускать на небо геев, самоубийц и всех, кто не укладывается в рамки узкого мышления Майка.
Он коснулся головы старика — словно коп мог благословить другого копа.
— Пошли, Майки. Давай займемся одеждой.
Оставив кресло у подножия лестницы, Ковач и Гейнс понесли Майка Фэллона. Уайетт замыкал процессию. Они усадили старика на край кровати спиной к зеркалу, где выражалось сожаление о смерти его сына. В спальне по-прежнему стоял запах, слишком хорошо знакомый каждому копу.
Майк Фэллон опустил голову и начал беззвучно плакать, мучая себя вопросами, где и когда его мальчик сбился с пути. Гейнс подошел к окну и выглянул наружу. Уайетт стоял в ногах кровати и, нахмурившись, смотрел в зеркало.
Ковач открыл шкаф. Он решил сам выбрать костюм для похорон, думая о том, кто будет делать это для него, когда придет время.
— Какой-нибудь из этих тебе нравится, Майк? — спросил он, показывая ему голубой и темно-серый костюмы.
Фэллон не ответил. Он уставился на фотографию, стоящую на комоде и запечатлевшую Энди после окончания академии. Застывший момент гордости и радости.
— Человек не должен переживать своих детей, — заговорил он наконец. — Он должен умирать раньше, чем они разобьют ему сердце.
Глава 14
Человек не должен переживать своих детей… Старик знал, что ему следовало погибнуть тогда, двадцать лет назад. Он видел все так же ясно, как будто и не прошло этих двух десятилетий. Холодная зимняя ночь. Скрип башмаков по утрамбованному снегу. Звук его собственного дыхания. Он даже ощущал замерзшие волоски у себя в носу.
Дом кажется огромным. Задняя дверь приоткрыта. Белая лампа дневного света в кухне гудит, как высоковольтная линия. Луна освещает темные комнаты. Тишина, словно пальцы, давит на барабанные перепонки. Секунды тянутся, как часы.
Хотя он уже двадцать лет не ощущал ничего ниже пояса, он помнил напряжение каждого мускула своего тела — ног, спины, пальцев левой руки, стискивающих рукоятку револьвера, судорожные сжатия сердца.
То, что произошло потом, он помнил уже не так хорошо. Смерть в неожиданной бело-голубой вспышке. Грохот выстрела, отбросившего его назад, когда он инстинктивно начал отстреливаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91