- Мы готовимся провести в клубе торжественное собрание, посвященное Дню независимости. Будет множество гостей, приглашенных Кристиной, Ей особенно важно то чтобы собрание прошло безупречно. Нас будет рассматривать столько людей, и все они - сливки высшего общества друзья и знакомые нашей председательницы. Тебе предстоит выступить в живой картине и продекламировать стихотворение. Возьми вот его и прочитай про себя.
Луция молча прочитала стихотворение и отодвинула в сторону лист бумаги.
- Я не смогу это говорить.
- Почему? Горло у тебя болит?
- Горло у меня не болит, только это стихотворение не устраивает меня.
- Как это - не устраивает? Что ты болтаешь? Это хорошее стихотворение. Сама Кристина выбрала его для тебя.
У Луции высоко взметнулись брови. Я с любопытством заглянула в текст. Это была одна из тех поэмок, которыми нас пичкали на школьных торжествах по случаю различных государственных праздников. Она воспевала маршала, двигающего нашу отчизну к вершинам славы: «Железная воля в великих свершеньях…», «Могучий орлиный полет на высоты…», «Бескрайние нивы созревших хлебов…» и даже «Негромкое слово юнца пред иконой…» Я зевнула и положила поэму на стол.
- Ну, и как? - нажимала на Луцию Аниеля. - Что передать Кристине?… Ты ведь только подумай, какие гости будут тебя слушать!
Луция прищурившись смотрела куда-то вдаль. Перекладывая листок со стихами из руки в руку, она наконец оказала громко и решительно:
- Передай пани председательнице, что я выступлю с декламацией на вашем собрании…
С этого момента не было дня, чтобы Аниеля не ворвалась в нашу комнату и не сообщила еще с порога восторженным тоном самые последние новости:
- Сегодня в клуб привезли ковры! Монтеры ремонтируют освещение! В зале уже установлены пианино и кресла! Кристина дала их взаймы из своего дома! Завтра повесим плюшевый занавес!
Накануне торжества Луция, расчесывая возле зеркала волосы, сказала мне:
- Ты приходи завтра вечером на собрание…
Мне припомнился тот вечер, когда я впервые выбралась в клуб. Сколько изменений произошло с того времени! И как неузнаваемо изменилась за всё это время сама Луция!
На другой день вечером я помчалась в клуб. Остановившись у входа в зал, я с любопытством осматривалась кругом. Ого! Вот это общество! Еще никогда в клубе бедных паненок не было столько народу и не господствовало такое радостное, приподнятое настроение. В рядах кресел восседали многочисленные гости. Стулья занимали клубистки и члены их семей. Всюду были развешены гирлянды зелени, у потолка виднелись лампионы, на полу - дорожки. Сбоку от сцены сидел слепой музыкант. Занавес был опущен, освещение частично пригашено. Зрители беседовали вполголоса, некоторые клубистки сосали конфеты и шелестели бумажными обертками. Я почувствовала себя как в кино перед началом сеанса.
Я отыскивала глазами пустой стул, когда увидела Аниелю, которая издали показала мне на свободное место рядом с собой.
- Ты пришла как раз к самому концу, - сказала она, когда я села. - Остается еще только живая картина «Прощание» Гротгера, - и Луция начинает свою декламацию. Ты знаешь, какое стихотворение будет она читать?
Я утвердительно кивнула головой.
В этот момент в зале погас свет и занавес раздвинулся. Воцарилась тишина. Я смотрела во все глаза, и недоумение мое росло, а сердце билось всё сильнее. Какое же это был «Прощание»? На картине у Гротгера повстанец в бурке и конфедератке наклоняется к провожающей его женщине, подставляя свой лоб для поцелуя. А тут на сцене стояла одинокая женская фигура в черном бархатном платье, тяжелые складки которого ниспадали до самого пола.
Я поискала глазами повстанца. Он, растерянный, торчал где-то сбоку, влепив свои глаза в Луцию.
«Или занавес подняли раньше, чем нужно, - подумала я, даже вспотев от удивления, - или повстанец от волнений забыл, где ему надо находиться».
- Аниеля… - прошептала я, тронув девушку за рукав.
Она не обратила на меня никакого внимания, продолжая смотреть на сцену с открытым от восторга ртом. И вдруг охватившее меня беспокойство словно куда-то испарилось. Я всем своим существом поддалась спокойному обаянию смотревшей на нас со сцены женской фигуры. Каким чудом могла она измениться так, что ее красота и обаяние вызывали теперь даже слезы восторга?
Обрамленная с двух сторон занавесом, ярко освещенная, она была похожа на прекрасный портрет кисти старинных мастеров. Обширный бархатный кринолин скрывал ее непомерную худобу. Свет рефлектора выделял матовую бледность ее лица, придавал особую лучистость ее огромным выразительным глазам и оттенял фигуру, овитую черным бархатом.
Я даже вздрогнула, когда она шевельнулась и с силой вытянула перед собой руки. По рядам зрителей пробежал шёпот. Характерный жест ее рук создавал впечатление, будто она прощалась с чем-то, что навеки уходило от нее.
Теперь я уже не могла сдержаться и издала громкий, тяжелый вздох. Мне припомнилась ее согбенная, худенькая фигурка, каждый вечер торчащая над клоками затхлой, перепревшей шерсти.
- Тихо ты! - шикнула на меня Аниеля.
Луция с минуту стояла еще с вытянутыми к зрителям руками, а потом медленно опустила руки и звонким, сильным голосом начала декламировать:
«О брат - рабочий, с молотом в руках!
Влачишь свой век в цехах и шахтах темных

Под игом палачей и псов наемных
И целые века бредешь впотьмах».
«Постойте! Но ведь это же не те стихи, которые дала Кристина!..» - подумала я, ошеломленная.
В рядах кресел царила тишина. Вокруг себя я слышала взволнованное дыхание девушек. Они буквально пожирали глазами Луцию.
«Но в тайниках твоей души укромных
Сверкает солнце в огненных лучах,
Святая мощь в подъятых кулаках
И гнев святой в порывах неуемных».
Чтица повысила голос. Затаив дыхание, вслушивалась я в следующие строфы. Последние слова стихотворения способны были, казалось, разрушить стены клуба, содрать гирлянды и лампионы, истоптать букеты, расшвырять кресла с именитыми гостями…
«Рука твоя в труде закалена,
Бесправие и гнет сметет она,
Насильники уже дрожат от страха,
Так силу новую ты в нас буди,
Нас к новой жизни смело ты веди,
А угнетателей своих - на плаху!»
Луция кончила. Раздались жидкие аплодисменты. Занавес сомкнулся. В зале зажегся свет. Именитые гости зашевелились в своих креслах, осмотрелись вокруг и облегченно вздохнули. Казалось, они обрадовались виду и грязных стен, и выцветших портретов, и старых кресел - тому, что составляло обыденную картину «Клуба молодых полек». Эта картина убожества и серости возвращала их к нормальной действительности, из которой они были только что выведены этой странной девушкой в черном бархатном платье.
Я разыскивала взглядом пани Кристину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73