Но они, кроме щелканья Арбата, ничего не улавливают.
— Как ужасно, когда за тобой следят.
— Можешь попробовать на себе.
— Я поговорю с Марсом, может быть, он сделает что-нибудь?
Одиссей, откинув назад голову, рассмеялся.
— Поговори. Жаль только, что я не буду при этом присутствовать и не услышу его ответ.
— А что ты смеешься? У Марса есть власть.
— Н-да. Ну, если ты уговоришь его увести своих сторожевых псов, я буду тебе глубоко благодарен.
— А тебе не надоел этот бассейн? — задала очередной вопрос Ирина.
— А тебе не надоела Россия? — передразнил ее Одиссей.
— Ты шутишь, что ли?
— Ни в малейшей степени. Я серьезен, как никогда. Свобода — не объект для шуток.
— Ты прав. Я устала от жизни здесь.
— Замечательно. Первый шаг в нужном направлении. Ирина рассказала бы Одиссею все: о Кембридже и славных студентах, о кока-коле и пицце, рок-н-роле и многом другом, но слова застряли у нее в горле и никак не хотели выходить наружу.
Одиссей какое-то время плавал в молчании. Он смотрел в потолок, словно мог видеть сквозь него ночное небо и звезды, закрытые большой тучей, нависшей сейчас над городом, словно у него были не глаза, а радары. Ирина уже привыкла к частым паузам в их разговоре, они внезапно возникали и так же внезапно кончались. Молчание Одиссея не означало, что он забыл о ее присутствии или не слушает ее, как раз наоборот: он находился в состоянии напряженного внимания. Позднее Ирина поняла, что долгие паузы в разговоре с Одиссеем — не паузы вовсе, а просто иная форма общения.
— А что ты увидел там, далеко, среди звезд? Одиссей будто застыл, и глаза его, похожие в этот момент на глаза дельфина, заблестели подобно лампам, развешанным повсюду в помещении, где находился бассейн.
— А как ты узнала о том, что я что-то видел? — с неподдельным удивлением спросил космонавт у Ирины.
— Не могу сказать. Я не совсем понимаю. — Ирина была изумлена не меньше, чем Одиссей. — Я будто услышала слова. Или увидела какой-то образ...
— Я думал сейчас о той части моей души, что осталась в космосе. Или не души, не знаю, Просто части меня.
— Какой части?
— Точно не знаю. Это не нога и не рука. — Одиссей подумал, подыскивая подходящее слово. — Часть моей сущности во время того неудачного полета исчезла, сгорела, что ли. Но, потеряв эту часть, я получил взамен новую. А потом уже я потерял кусочек этого нового, и это ужасно. Понимаешь? Или все это кажется тебе полной белибердой? Бессмыслицей?
— Не более, чем все остальное в этом мире.
— Но то, о чем я говорил сейчас, не имеет отношения к нашему миру, — терпеливо продолжал объяснять Одиссей. — Ни к тому миру, в котором мы живем, ни к любому другому, который ты можешь себе представить.
Ирина ничего не ответила. Она как бы полностью растворилась и плыла в фосфоресцирующем пространстве, и все окружающее казалось ей далеким-далеким, она словно попала в другое измерение, и случилось это так, что она даже не успела ничего заметить.
— И все-таки я постараюсь тебе получше объяснить. Мне так необходимо поделиться этим хоть с кем-нибудь, кроме Арбата. Марс Волков не в счет — ему такого никогда не понять. — Одиссей облизнул сухие губы. — Представь, что я тебе говорю: «Вот огонь. Сунь в пламя руку». Ты, естественно, будешь думать, что, сделав это, обожжешься. Или, если я заведу тебя на крышу высотного дома и скажу: «Прыгай вниз!» Что ты подумаешь? Что ты упадешь и разобьешься, верно? А если нет? А если ты не обожжешься и не разобьешься? Представь другое. Шесть часов утра, время рассвета, ты выходишь на улицу, а солнца нет. Какое ты испытаешь чувство? И это чувство будет сродни тому, что я испытал в космосе. Вселенная бесконечна, и, следовательно, бесконечно число понятий о вещах и материях. Только реальность, та действительность, в которой мы существуем, имеет начало и конец. Но реальность огромна, она пересекается с временем и не всегда подчиняется его законам.
— Я поняла так, что ты — вроде как беженец, бездомный; что-то изменилось в тебе, когда ты был в космосе, тебе открылся путь в другую реальность, в другой мир, а мир, в котором мы живем, перестал быть твоим домом. Правильно?
— Правильно. — Лицо Одиссея смягчилось, напряжение исчезло. — Ты выразила мысль как нельзя лучше.
"И почему я на удивление хорошо понимаю все, о чем говорит Одиссей? — думала Ирина. — Возможно, причина во мне. Я чем-то похожа на него, я тоже живу одной жизнью, а часть моего существа живет другой, принадлежит другому миру. Происходит какое-то ужасное раздвоение, а то и растроение личности. Слова Одиссея для меня полны глубочайшего смысла, но почему это так, я не могу объяснить. Слава Богу, что мы одни здесь и никто не слышит наш разговор, иначе принял бы нас обоих за сумасшедших.
— Если бы ты знала, как мне нужен человек, который бы понимал меня! — воскликнул Одиссей. В глазах его стояли слезы. Он вдруг начал смеяться, покрывая горячими поцелуями глаза, щеки, губы Ирины. — Подумать только! И это именно Волков привел тебя сюда, спасение мое!
Когда Одиссей дотронулся до Ирины, она вздрогнула, и ее сердце затрепетало, как испуганная птица, и вскоре обжигающее пламя охватило не только тело, но и разум Ирины. Взаимопонимание, возникшее между ней и Одиссеем, прочной нитью протянулось от ее души к его душе, и навечно связало их вместе, в одно целое.
— Космос жесток, — говорил Одиссей, и Ирина не только слышала его слова, но и чувствовала их, словно они были осязаемыми предметами, — он притягивает к себе, как магнит, как сладкоголосая сирена, до тех пор, пока сердце не открывается ему навстречу, и тогда... Ты делаешь шаг вперед, ступаешь в неизвестные темные воды — пространство между звездами, — и обнаруживаешь, что дна нет, и проваливаешься в это пространство, в его всепоглощающую тишину, и с удивлением узнаешь, что это не тишина, что ты можешь разговаривать с этим пространством, понимать его, и твой неразвитый, ленивый человеческий мозг меняется, начинает воспринимать все по-новому... Уходит сознание того, что ты — человек, ты становишься частью этого неведомого мира, растворяешься в нем, и остается только полное и совершенное взаимопонимание, и только это важно. Ничто не избавляет людей от одиночества, но там одиночеству нет места. Божественный свет наполняет душу, и ты становишься сродни ангелам.
От охвативших ее чувств Ирина испытывала легкое головокружение. Близость тела Одиссея и удивительное единение душ слились в одно ощущение, в водоворот эмоций и мыслей, и она с жадностью окунулась в этот водоворот. Над темной поверхностью воды бассейна пульсировали концентрические круги: реальность (время) энергия — реальность (время) энергия... И вода стала горячей, и горячим стал воздух, и легкие, как мехи, качали кислород в кровь, а кровь уже не пульсировала, а пела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
— Как ужасно, когда за тобой следят.
— Можешь попробовать на себе.
— Я поговорю с Марсом, может быть, он сделает что-нибудь?
Одиссей, откинув назад голову, рассмеялся.
— Поговори. Жаль только, что я не буду при этом присутствовать и не услышу его ответ.
— А что ты смеешься? У Марса есть власть.
— Н-да. Ну, если ты уговоришь его увести своих сторожевых псов, я буду тебе глубоко благодарен.
— А тебе не надоел этот бассейн? — задала очередной вопрос Ирина.
— А тебе не надоела Россия? — передразнил ее Одиссей.
— Ты шутишь, что ли?
— Ни в малейшей степени. Я серьезен, как никогда. Свобода — не объект для шуток.
— Ты прав. Я устала от жизни здесь.
— Замечательно. Первый шаг в нужном направлении. Ирина рассказала бы Одиссею все: о Кембридже и славных студентах, о кока-коле и пицце, рок-н-роле и многом другом, но слова застряли у нее в горле и никак не хотели выходить наружу.
Одиссей какое-то время плавал в молчании. Он смотрел в потолок, словно мог видеть сквозь него ночное небо и звезды, закрытые большой тучей, нависшей сейчас над городом, словно у него были не глаза, а радары. Ирина уже привыкла к частым паузам в их разговоре, они внезапно возникали и так же внезапно кончались. Молчание Одиссея не означало, что он забыл о ее присутствии или не слушает ее, как раз наоборот: он находился в состоянии напряженного внимания. Позднее Ирина поняла, что долгие паузы в разговоре с Одиссеем — не паузы вовсе, а просто иная форма общения.
— А что ты увидел там, далеко, среди звезд? Одиссей будто застыл, и глаза его, похожие в этот момент на глаза дельфина, заблестели подобно лампам, развешанным повсюду в помещении, где находился бассейн.
— А как ты узнала о том, что я что-то видел? — с неподдельным удивлением спросил космонавт у Ирины.
— Не могу сказать. Я не совсем понимаю. — Ирина была изумлена не меньше, чем Одиссей. — Я будто услышала слова. Или увидела какой-то образ...
— Я думал сейчас о той части моей души, что осталась в космосе. Или не души, не знаю, Просто части меня.
— Какой части?
— Точно не знаю. Это не нога и не рука. — Одиссей подумал, подыскивая подходящее слово. — Часть моей сущности во время того неудачного полета исчезла, сгорела, что ли. Но, потеряв эту часть, я получил взамен новую. А потом уже я потерял кусочек этого нового, и это ужасно. Понимаешь? Или все это кажется тебе полной белибердой? Бессмыслицей?
— Не более, чем все остальное в этом мире.
— Но то, о чем я говорил сейчас, не имеет отношения к нашему миру, — терпеливо продолжал объяснять Одиссей. — Ни к тому миру, в котором мы живем, ни к любому другому, который ты можешь себе представить.
Ирина ничего не ответила. Она как бы полностью растворилась и плыла в фосфоресцирующем пространстве, и все окружающее казалось ей далеким-далеким, она словно попала в другое измерение, и случилось это так, что она даже не успела ничего заметить.
— И все-таки я постараюсь тебе получше объяснить. Мне так необходимо поделиться этим хоть с кем-нибудь, кроме Арбата. Марс Волков не в счет — ему такого никогда не понять. — Одиссей облизнул сухие губы. — Представь, что я тебе говорю: «Вот огонь. Сунь в пламя руку». Ты, естественно, будешь думать, что, сделав это, обожжешься. Или, если я заведу тебя на крышу высотного дома и скажу: «Прыгай вниз!» Что ты подумаешь? Что ты упадешь и разобьешься, верно? А если нет? А если ты не обожжешься и не разобьешься? Представь другое. Шесть часов утра, время рассвета, ты выходишь на улицу, а солнца нет. Какое ты испытаешь чувство? И это чувство будет сродни тому, что я испытал в космосе. Вселенная бесконечна, и, следовательно, бесконечно число понятий о вещах и материях. Только реальность, та действительность, в которой мы существуем, имеет начало и конец. Но реальность огромна, она пересекается с временем и не всегда подчиняется его законам.
— Я поняла так, что ты — вроде как беженец, бездомный; что-то изменилось в тебе, когда ты был в космосе, тебе открылся путь в другую реальность, в другой мир, а мир, в котором мы живем, перестал быть твоим домом. Правильно?
— Правильно. — Лицо Одиссея смягчилось, напряжение исчезло. — Ты выразила мысль как нельзя лучше.
"И почему я на удивление хорошо понимаю все, о чем говорит Одиссей? — думала Ирина. — Возможно, причина во мне. Я чем-то похожа на него, я тоже живу одной жизнью, а часть моего существа живет другой, принадлежит другому миру. Происходит какое-то ужасное раздвоение, а то и растроение личности. Слова Одиссея для меня полны глубочайшего смысла, но почему это так, я не могу объяснить. Слава Богу, что мы одни здесь и никто не слышит наш разговор, иначе принял бы нас обоих за сумасшедших.
— Если бы ты знала, как мне нужен человек, который бы понимал меня! — воскликнул Одиссей. В глазах его стояли слезы. Он вдруг начал смеяться, покрывая горячими поцелуями глаза, щеки, губы Ирины. — Подумать только! И это именно Волков привел тебя сюда, спасение мое!
Когда Одиссей дотронулся до Ирины, она вздрогнула, и ее сердце затрепетало, как испуганная птица, и вскоре обжигающее пламя охватило не только тело, но и разум Ирины. Взаимопонимание, возникшее между ней и Одиссеем, прочной нитью протянулось от ее души к его душе, и навечно связало их вместе, в одно целое.
— Космос жесток, — говорил Одиссей, и Ирина не только слышала его слова, но и чувствовала их, словно они были осязаемыми предметами, — он притягивает к себе, как магнит, как сладкоголосая сирена, до тех пор, пока сердце не открывается ему навстречу, и тогда... Ты делаешь шаг вперед, ступаешь в неизвестные темные воды — пространство между звездами, — и обнаруживаешь, что дна нет, и проваливаешься в это пространство, в его всепоглощающую тишину, и с удивлением узнаешь, что это не тишина, что ты можешь разговаривать с этим пространством, понимать его, и твой неразвитый, ленивый человеческий мозг меняется, начинает воспринимать все по-новому... Уходит сознание того, что ты — человек, ты становишься частью этого неведомого мира, растворяешься в нем, и остается только полное и совершенное взаимопонимание, и только это важно. Ничто не избавляет людей от одиночества, но там одиночеству нет места. Божественный свет наполняет душу, и ты становишься сродни ангелам.
От охвативших ее чувств Ирина испытывала легкое головокружение. Близость тела Одиссея и удивительное единение душ слились в одно ощущение, в водоворот эмоций и мыслей, и она с жадностью окунулась в этот водоворот. Над темной поверхностью воды бассейна пульсировали концентрические круги: реальность (время) энергия — реальность (время) энергия... И вода стала горячей, и горячим стал воздух, и легкие, как мехи, качали кислород в кровь, а кровь уже не пульсировала, а пела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151