– Я не пойму, – говорил мой профессор, – то ли у вас патологическое чувство долга, то ли рассеянное какое-то внимание: все время теряете вы из вида главную цель, вязнете в подробностях. О таких вещах даже в монографиях, в лучшем случае, рассказывают в комментариях, а вы их в диплом тащите. Зачем?.. Или вот эта мысль, ваша любимая, – о том, что Сибирь, ее завоевание, дескать, отвлекало за Урал лучшие силы народа, беглых всяких бунтовщиков, и если б не было этих диких пространств на Востоке, то и история России пошла иначе, – это как же понимать? Значит, не только прогрессивное значенье имели походы на Восток?
Я пытался доказать свое. Но он не слушал, перебивал:
– Да, может, оно и так! Я, например, готов с вами вполне согласиться. Но ведь это же – ненаучные гипотезы. Под любое «если бы да кабы» в истории подкладку из фактов подшить надо, из статистических выкладок.
А иначе – что же? – одни мечтанья! Или вы и в ту сторону копать начнете? Да тогда с любовью этой к комментариям вас опять черт те куда занесет! А у нас – ясная, близкая цель: диплом. Вот и извольте идти к ней путем кратчайшим, без всяких нравственных изысканий и прочих побочностей: направленная последовательность походов, прогрессивный хозяйственный уклад, который принрсили русские сибирским аборигенам, историческая целесообразность новых завоеваний – вот рамки, выходить за которые вам не следует даже в комментариях!..
Но мне все казалось: «рамки» такие если не ложь, то во всяком случае полуправда о том жестоком и героическом времени, и вообще, история как наука без истории нравов – малого стоит, в ней запретно глушить победными «ура» тайные и явные трагедии людей, пусть даже для их потомков трагедии эти обернутся впоследствии несомненным благом.
Так я и продолжал гнуть свое. В конце концов по ходатайству профессора решением деканата меня не допустили к защите диплома и распределять на работу вместе с сокурсниками отказались. Но поскольку экзамены-то я сдал все, мне выдали странную справку о том, что «Чердынцев В. С. окончил пять курсов исторического факультета МГУ», – справка вызывала у всех кадровиков недоумение, смех и не давала мне даже права преподавать в школах.
Еще в годы учебы я напечатал несколько статей в университетской многотиражке: то участвуя в дискуссии о свободном посещении лекций, то защищая попавших в беду товарищей. Вот только себя защитить не смог. Но выучка та пригодилась. Поскитавшись года полтора без работы, я пришел в одну из центральных газет, сперва – внештатным сотрудником, на гонораре, но, наверное, что-то нестандартное было в моих работах, потому что сравнительно скоро меня приняли в штат и сразу разъездным корреспондентом – должность, которой профессиональные журналисты иногда добиваются десятилетиями. Так я и осел в газете, сам того не желая.
Но сейчас-то, слушая суетливое бормотанье дождя, вспоминая затрепанные блеклые томики, заплутавшие в токаревской библиотеке среди цветастых подписных переплетов, я убеждал себя обманно: «Может, и одного дня хватило бы просмотреть. Зря не спросил разрешенья». А сам знал: стоит забраться в токаревскую комнатенку – и всё, дела в сторону, командировка насмарку.
Наверно, к книгам у меня отношение не очень нормальное. Порой я уверен, что книжная жизнь не то что б реальнее настоящей, но, во всяком случае, глубже ее, увлекательней. Моя воля – я бы дни напролет читал, и только. Больше мне ничего не надо.
Каждый отпуск я так и делаю и, бывает, неделями не выхожу из дома. «Книгомания» – есть такая болезнь?..
После того как шесть лет назад умерла моя мама, просто некому выгнать меня на улицу. Жена?.. Но мы с ней давно всего лишь соседствуем в одной квартире.
А утром было солнце, оно дробилось в лужах, слепило, и приятно было разбрызгивать его резиновыми сапогами, не разбирая дороги. Я шел на большой шагающий экскаватор, чтоб доузнать эту их трагическую историю, из-за которой и приехал сюда. Некую будничную оптимистическую трагедию, как представлялось мне, именно будничную – в этом вся соль.
А случилось вот что.
Год назад здесь погиб бригадир большого шагающего экскаватора Виктор Амелин. Погиб глупо.
Парень – в расцвете сил и особого, как мне говорил Токарев, таланта в работе – ночью поехал на мотоцикле за какой-то там деталькой на склад: экскаватор встал, требовался срочный пустяковый ремонт. Виктор спешил, а дороги тут – не асфальт: на случайной выбоине мотоциклиста выбросило из седла и – головой о столб, у обочины.
Так всегда бывает: столб, и тот в этом самом месте выставится, а не в ином.
Глупо.
И все ребята из его экипажа невольно перебирали в памяти: почему не было в запасе на экскаваторе этой самой детальки и кто виноват в том, и, мол, надо было посмотреть кому-нибудь, проверить амортизаторы на мотоцикле, – ну, сам недоглядел Виктор, так он – «бугор», у него со временем зарез, он после вахты, которую вместе со всеми стоит, должен на этом самом мотоцикле смотаться туда и сюда: и с механиком встретиться, и с бухгалтером, и с прорабом… А дорога темная, – на проклятом, смертельном столбе уж столько дней не горела лампочка, так никто же не трюхнулся ее сменить!..
Любая смерть, даже если ее ждут и она неизбежна, всегда поражает своей ненужностью, приготовиться к ней нельзя. Вдруг пересекается черта, которую не перейти, не понять сердцу живому: был человек, – нет, не был, а есть до сих пор, потому что столько связано с ним, еще связано – плотью, кровью, мыслями, общими делами, мелкими, пусть даже неприятными заботами, – есть он! А вот – нет. А ты-то сам – точно, есть. И ищешь: а если бы, то… нужно было еще и… а могло быть…
Ищешь детальку, с помощью которой все можно было бы не то что изменить, но хотя бы объяснить, а то – и оправдать. Или обвинить.
Ах, эта «деталька»! – весь мир стремительно съеживается до ее размеров и кажется несправедливым, нелепым, как сама смерть. Деталька перевесить может на внутренних твоих весах все самое подлинное, самое громадное.
Оставшиеся жить всегда виноваты, и вину эту искупить нельзя и забыть нельзя. Тут важно, какой выход найдут живые из этого психологического шока.
На руках жены Амелина, Насти, так звали ее, остались двое детей и старушка – мать экскаваторщика…
У Насти – ни образования, ни специальности и горе, как ни крепись, – тут оно, все время рядом. Ночью проснешься, будто от толчка, и известково-белая стена кажется черной, все-то черным-черно вокруг, день не наступит. А он и в самом деле не наступает, потому что все дневное, когда-то важное, даже то, чего прежде еще с вечера дожидался, стало теперь безразличным.
Любая смерть нелепа, а такая – вдвойне, втройне.
Да и чем измерить это «вдвойне»!
Экипаж большого шагающего – шестнадцать человек, по четыре в вахту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138