Когда он занес Пипа на руках в воду и почувствовал, как ребенок доверчиво за него ухватился, он испытал то, что невозможно было передать никакими словами, – такая в этом была прелесть.
Но даже раздевшись до пояса, плескаясь и плавая, дразня и окуная мальчика в воду, Данте постоянно ощущал присутствие женщины, усевшейся на огромный камень, выступавший над самой водой.
От необычайно теплой погоды пряди рыжеватых волос прилипли к ее изящной шее и просто манили мужские пальцы нежно откинуть их. Ее чулки были засунуты в треснувшие, стоптанные ботинки, стоявшие в тени. Вода плескалась о босые ноги, изящные лодыжки обнажились, когда она приподняла юбку. Данте знал, что ей стоило огромных усилий не поднимать глаз, но, пока он резвился с Пипом, время от времени ощущал на себе ее внимательный взгляд.
Он пытался угадать, о чем она думала, что чувствовала. Она выглядела такой красивой, такой тихой, что ему хотелось удержать ее вдали от того жестокого человека, который обижал ее, сделать так, чтобы она не узнала о полицейском с Боу-стрит, которому он заплатил за то, чтобы тот раскрыл ее тайны.
Такое вероломство не прощается. И все же Остен знал, что рискнет гораздо большим, лишь бы она оставалась в безопасности.
Даже когда Пип устал и выбрался на берег, чтобы отдохнуть, Данте остался в воде и плавал, пытаясь каждым гребком, каждым ударом по серебристой поверхности пруда отбросить ощущения вины и сожаления, а еще унять возбуждение в чреслах, которое он ощущал каждый раз, когда ловил на себе взгляд Ханны Грейстон.
Проклятый Уильям Аттик! Это из-за него каждый взгляд, каждый вздох, каждое касание рук, когда он помогал ей сесть в фаэтон, напоминали о сплетнях и пересудах.
Лучше всего выйти из воды, взять Пипа с Ханной и отправиться домой. Ведь он уже выполнил желание Пипа.
Сейчас, когда Пип спал, ему хотелось затащить Ханну в пруд и обжечь ее усыпанные каплями губы поцелуем.
Он представлял себе, как приведет ее сюда ночью, когда небо будет усыпано звездами, а луна прочертит серебряную дорожку через весь пруд. Он разденет ее и будет ласкать до тех пор, пока тела их не сольются в блаженстве.
Данте следовало держаться от Ханны на почтительном расстоянии, но ее белая сверкающая лодыжка и нежные пальчики, трогающие воду, притягивали его словно магнитом. Волдыри и шрамы, которые он увидел, когда разул ее той ночью, зажили. Ему хотелось смыть и другие ее раны, сердечные и душевные, печаль, затаившуюся в серебристых глубинах ее глаз.
Он подплыл к ней под водой и, когда оказался на расстоянии вытянутой руки, поднялся во весь рост и выпрямился. Она вздрогнула и отдернула ноги от края камня, на котором сидела.
В это мгновение его заинтересовало, как бы она поступила, если бы он схватил ее за ногу и потянул в пруд. Если бы поцеловал ее настойчиво, горячо и требовательно.
Он изо всех сил старался скрыть эмоции и решил подразнить ее.
– А вы сами не хотели бы поучиться плавать? – спросил он, изогнув бровь. – Уверен, вы могли бы держаться на поверхности так же хорошо, как и Пип, просто вам нужно немного помочь.
– Нет, спасибо, – ошеломленно произнесла Ханна.
«Вряд ли мне когда-нибудь пригодится умение плавать», – подумала она.
«Оно может понадобиться тебе, когда я здесь буду заниматься с тобой любовью, чтобы можно было загнать тебя в воду, поймать и щекотать, пока ты не рассмеешься и не исчезнут все твои страхи».
Господи, что за мысли лезут ему в голову? Он ощущал на себе взгляд Ханны, скользивший по его поблескивавшим обнаженным плечам. Его охватила дрожь, когда он вспомнил, как она прижимала руку к его обнаженной груди.
– Мой дед считал, что каждый должен уметь плавать. Потому что даже самая лучшая лошадь может сбросить в быструю реку. – Остен поморщился. – Еще мой дед имел обыкновение выпить рюмочку перед охотой на лис.
– Он вас учил? Плавать, я имею в виду.
– Нет, меня учил отец.
При воспоминании об отце он, как обычно, почувствовал боль и решил сменить тему, но, к немалому своему удивлению, продолжил рассказ:
– Тогда мы жили в Италии, в семейном доме моего отца. Он взял меня с собой на самое красивое озеро, какое я когда-либо видел. Я заходил в воду все глубже и глубже, несмотря на его предостережения. Вдруг он нырнул, подплыл ко мне, схватил за ногу и потянул вниз.
– Представляю себе, как сильно вы испугались.
– Вообще-то его маневр обернулся против него.
При воспоминании об этом Данте не смог скрыть усмешки.
– Мне нравилось, когда меня окунали в воду. Остаток дня он так и делал. Для меня это была игра.
– Уверена, отец Пипа никогда не уделял ему времени... – Она осеклась. – Я хотела сказать...
Он увидел страх в ее глазах.
– Значит, ваш отец родом из Италии? – Она сменила тему. – Как же вы стали владельцем поместья в Англии?
Остен еще ни с кем не говорил об этом.
– Моя мать была любимой дочерью помещика, чьи имения располагались по всей Англии. Такая же своевольная, как и старик, она опозорила его, влюбившись в своего учителя музыки, а потом выйдя за него замуж. Помещик проклял ее. Она страдала. Но я никогда не видел более решительной женщины. – Он взглянул на Ханну и улыбнулся. – Пока не встретил вас.
– Что же произошло?
– Мы жили в Италии, дела отца шли неплохо. Но однажды от викария из прихода Остен-Парк пришло письмо. Он сообщил, что дед смертельно болен. Мы поехали в Англию, чтобы моя мать могла помириться с ним.
– Слава Богу, ваша мать успела. Нет ничего ужаснее сожалений и позднего раскаяния. – На лице Ханны отразилась печаль. – Но для маленького мальчика это было, наверное, тяжелое испытание.
Остен рассмеялся.
– Для меня это было просто приключение. Деда я совсем не знал. И пришел в телячий восторг, когда путешествие подошло к концу, особенно когда обнаружил собачий питомник.
Данте закрыл глаза и погрузился в воспоминания. Дербишир, зеленый, дикий и красивый, конюшни с породистыми лошадьми, псарня с самыми лучшими охотничьими собаками в графстве.
– Когда по дому бродит смерть, никому нет дела до маленького мальчика. Я выпустил собак и пригнал всю свору в дом, чтобы показать их матери. Дед лежал в постели, Аттик держал его за руку. Не думаю, что Аттик отлучался куда-нибудь с тех пор, как дед заболел. Стряпчий ставил восковую печать в углу какого-то документа. Все всхлипывали, будто дед уже умер. Я ворвался в комнату в сопровождении собак, залез на кровать к деду и заявил, что, если бы у меня были такие превосходные собаки, я постарался бы не умирать.
– Должно быть, он был потрясен, – с улыбкой промолвила Ханна.
– Это самое малое, что можно сказать. В последующие годы он часто повторял, что воспользовался моим советом. Он отослал викария, вскрыл бумагу, написанную стряпчим, и велел моей матери отменить распоряжения насчет гроба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63