– Смотри, Отто, докопаются Веллер с Крайновски до Дворжака. За такие вещи по головке не погладят. Это гораздо хуже, чем приютить десять коммунистов или евреев. – Он подошел к дверям и добавил: – Не вздумай только его отпустить.
Через несколько дней, когда Ротманн, вернувшись домой, открывал дверь своей квартиры, на площадку вышел его сосед – бывший моряк – и протянул конверт.
– Письмо, Отто. Тебя не было, и его отдали мне под расписку.
– Спасибо, капитан, – уже предчувствуя новые события, сказал Ротманн. – А кто его принес?
– Почтальон.
– Я понимаю, что не английский парашютист. Как он выглядел? Маленький сухой старичок с протертой до дыр сумкой?
– Ха! Молодая и толстая фрау. Ты что, хочешь определить содержание письма по виду того, кто его доставил?
Гансъорг Дан, так звали соседа, был в своем обычном, видавшем еще времена Веймарской республики, стеганом халате и, как всегда, с костяным мундштуком в зубах. В этом мундштуке несколько раз в день дымилась сигарета, в остальное же время он был пуст, являясь тем не менее неотъемлемой частью своего владельца.
– Нет известий от сына? – спросил Ротманн.
– Жду. Ты знаешь – я не теряю надежды.
– Знаю. Как насчет партии? Помнится, я обещал тебе реванш?
– Только назначьте время и место, господин штурмбаннфюрер.
– Ладно, зайду через часок.
Они познакомились прошлым летом, когда Ротманн, вернувшись из Кельна, где погибли его жена и мать, лежал на своей кровати и размышлял – пустить ли ему пулю в висок или не делать этого ради брата. Это была, конечно, лишь минутная слабость, но иногда и под влиянием минуты человек принимает роковые решения. Как раз тогда и пришел к нему этот неунывающий моряк. Он был в своем халате, с пустым мундштуком в крепких прокуренных зубах и держал под мышкой шахматную доску. Тогда, конечно, игры не получилось, но позже они сблизились по-соседски. Нечасто, но пару раз в неделю собирались то у Ротманна, то у капитана и играли. Играли и разговаривали. Никогда при этом не пили алкоголь. Только крепкий чай, если Ротманну удавалось достать что-нибудь приличное. Именно Дан тогда помог ему выбраться из депрессии, и потом вторично, после известия о гибели Зигфрида.
Собственно говоря, игра в шахматы была только предлогом для общения, которое сводилось к тому, что Дан рассказывал, а Ротманн в основном слушал. Капитану было что рассказать. О славной битве в Скагерраке, где адмирал Шеер задал трепку англичанам (которые на этот счет имели совершенно противоположное мнение), о Кильском мятеже, о самоубийстве остатков Флота Открытого Моря летом девятнадцатого в Скапа Флоу. Ко всем этим событиям он имел личное отношение и рассказывал о них так, будто бы все они были одинаково славными в истории германских военно-морских сил.
Но не всегда Ротманн был только слушателем.
Однажды разговор зашел о прорыве морской блокады в феврале 1942 года. Это уже дела текущей войны, и Дан в них не принимал участия. Но, благодаря тому, что он внимательно следил за всем, что происходило на морях и имел много знакомых с боевых кораблей, он был хорошо осведомлен о тонкостях знаменитой операции «Цербер». Речь шла о спасении блокированных во французском Бресте линейных кораблей «Шарнхорст» и «Гнейзенау» и тяжелого крейсера «Принц Ойген».
– Посадили мы тогда британского льва в калошу! – радовался отставной моряк, передвигая фигуру. – Ей-богу, посадили. И ведь как всё подготовили! Шутка ли – провести через Дуврский пролив два линкора и крейсер! Ты знаешь, что Цилиакс выписал перед этим большое количество тропической униформы? С дурацкими пробковыми шлемами, всё как полагается. Ну как же! Всё это и бочки, на которых было крупно написано «Колониальная смазка», выгружалось в порту из вагонов на виду у французов. Любая французская подружка нашего моряка была уверена, что ее парень скоро окажется либо в Африке, либо в Италии, короче говоря, в Средиземном море. Но и это не всё. Один мой знакомый уже ружье чистил – за день до выхода в море им объявили, что поведут на суточные стрельбы, а потом многие офицеры получат два дня и смогут поохотиться в тамошних лесах. И только когда оказались на внешнем рейде, по кораблям объявили, что идут в Германию. Во как! И прошли под жерлами дуврских пушек, из которых ни одна не попала в цель!
– А тебе не кажется, что эта, самая удачная наша надводная операция, за которую кое-кому даже повесили кресты на шею, по своей сути, была простым бегством?
Дан замялся.
– Что ж делать. После катастрофы с «Бисмарком» фюрер…
– Да какая там катастрофа! Какие вообще могут быть на войне катастрофы, капитан? Это у «Титаника» случилась катастрофа – он напоролся на замерзшую воду. «Бисмарк» же вышел в море на войну, а не в круиз. Взяли моду: Сталинградская катастрофа, Тунисская катастрофа! И, кстати, «Бисмарк» потопил за несколько дней до своей гибели «Худа». Так что мы просто разменялись с британцами тяжелыми фигурами. Вот только у нас их было гораздо меньше, чем у них, вследствие чего соотношение еще более ухудшилось. Отсюда вывод – нашим надводным кораблям нечего вообще соваться в море.
– Ха! Ха! Ты рассуждаешь в точности как Гитлер. Он трясется теперь, особенно после недавней гибели «Тирпица», над каждым эсминцем, и наши адмиралы порой целый месяц выпрашивают у него разрешения вывести какой-нибудь крейсер на пару дней.
Этот человек с устаревшим уже именем Гансъорг нравился Ротманну своим непотопляемым оптимизмом. Пережив крушение иллюзий в конце империи, оставшись за бортом в чине корветтен-капитана в начале республики, испытав семейные штормы (еще до войны от него ушла жена), он тем не менее оставался всегда на плаву, как выражался сам. Регулярно слал письма дочери, давно жившей своей семьей на другом конце страны, устроил в морскую школу младшего сына, который теперь играл в прятки со смертью в пучинах Северной Атлантики. Сам он не был востребован в новой войне по возрасту и состоянию здоровья, но оставался патриотом, хотя и не приветствовал новый режим. Он с самого начала не любил штурмовиков, называя их про себя просто бандитами. Еще больше он не любил эсэсовцев, считая, что это те же штурмовики, только иначе одетые и обученные дисциплине. Как личное оскорбление воспринял он в мае тридцать третьего указ Бломберга об отдании чести военнослужащими членам нацистских вооруженных формирований. Именно тогда он навсегда перестал надевать свой старый морской китель с крестами и предпочитал ходить на встречи ветеранов в штатском без наград.
Вообще поначалу все эти коричневые рубахи и черные кители в ремнях и погонах он считал выдумкой тех, кому не нашлось места в армии и просто нечем было заняться. Позже он понял, что всё гораздо серьезнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Через несколько дней, когда Ротманн, вернувшись домой, открывал дверь своей квартиры, на площадку вышел его сосед – бывший моряк – и протянул конверт.
– Письмо, Отто. Тебя не было, и его отдали мне под расписку.
– Спасибо, капитан, – уже предчувствуя новые события, сказал Ротманн. – А кто его принес?
– Почтальон.
– Я понимаю, что не английский парашютист. Как он выглядел? Маленький сухой старичок с протертой до дыр сумкой?
– Ха! Молодая и толстая фрау. Ты что, хочешь определить содержание письма по виду того, кто его доставил?
Гансъорг Дан, так звали соседа, был в своем обычном, видавшем еще времена Веймарской республики, стеганом халате и, как всегда, с костяным мундштуком в зубах. В этом мундштуке несколько раз в день дымилась сигарета, в остальное же время он был пуст, являясь тем не менее неотъемлемой частью своего владельца.
– Нет известий от сына? – спросил Ротманн.
– Жду. Ты знаешь – я не теряю надежды.
– Знаю. Как насчет партии? Помнится, я обещал тебе реванш?
– Только назначьте время и место, господин штурмбаннфюрер.
– Ладно, зайду через часок.
Они познакомились прошлым летом, когда Ротманн, вернувшись из Кельна, где погибли его жена и мать, лежал на своей кровати и размышлял – пустить ли ему пулю в висок или не делать этого ради брата. Это была, конечно, лишь минутная слабость, но иногда и под влиянием минуты человек принимает роковые решения. Как раз тогда и пришел к нему этот неунывающий моряк. Он был в своем халате, с пустым мундштуком в крепких прокуренных зубах и держал под мышкой шахматную доску. Тогда, конечно, игры не получилось, но позже они сблизились по-соседски. Нечасто, но пару раз в неделю собирались то у Ротманна, то у капитана и играли. Играли и разговаривали. Никогда при этом не пили алкоголь. Только крепкий чай, если Ротманну удавалось достать что-нибудь приличное. Именно Дан тогда помог ему выбраться из депрессии, и потом вторично, после известия о гибели Зигфрида.
Собственно говоря, игра в шахматы была только предлогом для общения, которое сводилось к тому, что Дан рассказывал, а Ротманн в основном слушал. Капитану было что рассказать. О славной битве в Скагерраке, где адмирал Шеер задал трепку англичанам (которые на этот счет имели совершенно противоположное мнение), о Кильском мятеже, о самоубийстве остатков Флота Открытого Моря летом девятнадцатого в Скапа Флоу. Ко всем этим событиям он имел личное отношение и рассказывал о них так, будто бы все они были одинаково славными в истории германских военно-морских сил.
Но не всегда Ротманн был только слушателем.
Однажды разговор зашел о прорыве морской блокады в феврале 1942 года. Это уже дела текущей войны, и Дан в них не принимал участия. Но, благодаря тому, что он внимательно следил за всем, что происходило на морях и имел много знакомых с боевых кораблей, он был хорошо осведомлен о тонкостях знаменитой операции «Цербер». Речь шла о спасении блокированных во французском Бресте линейных кораблей «Шарнхорст» и «Гнейзенау» и тяжелого крейсера «Принц Ойген».
– Посадили мы тогда британского льва в калошу! – радовался отставной моряк, передвигая фигуру. – Ей-богу, посадили. И ведь как всё подготовили! Шутка ли – провести через Дуврский пролив два линкора и крейсер! Ты знаешь, что Цилиакс выписал перед этим большое количество тропической униформы? С дурацкими пробковыми шлемами, всё как полагается. Ну как же! Всё это и бочки, на которых было крупно написано «Колониальная смазка», выгружалось в порту из вагонов на виду у французов. Любая французская подружка нашего моряка была уверена, что ее парень скоро окажется либо в Африке, либо в Италии, короче говоря, в Средиземном море. Но и это не всё. Один мой знакомый уже ружье чистил – за день до выхода в море им объявили, что поведут на суточные стрельбы, а потом многие офицеры получат два дня и смогут поохотиться в тамошних лесах. И только когда оказались на внешнем рейде, по кораблям объявили, что идут в Германию. Во как! И прошли под жерлами дуврских пушек, из которых ни одна не попала в цель!
– А тебе не кажется, что эта, самая удачная наша надводная операция, за которую кое-кому даже повесили кресты на шею, по своей сути, была простым бегством?
Дан замялся.
– Что ж делать. После катастрофы с «Бисмарком» фюрер…
– Да какая там катастрофа! Какие вообще могут быть на войне катастрофы, капитан? Это у «Титаника» случилась катастрофа – он напоролся на замерзшую воду. «Бисмарк» же вышел в море на войну, а не в круиз. Взяли моду: Сталинградская катастрофа, Тунисская катастрофа! И, кстати, «Бисмарк» потопил за несколько дней до своей гибели «Худа». Так что мы просто разменялись с британцами тяжелыми фигурами. Вот только у нас их было гораздо меньше, чем у них, вследствие чего соотношение еще более ухудшилось. Отсюда вывод – нашим надводным кораблям нечего вообще соваться в море.
– Ха! Ха! Ты рассуждаешь в точности как Гитлер. Он трясется теперь, особенно после недавней гибели «Тирпица», над каждым эсминцем, и наши адмиралы порой целый месяц выпрашивают у него разрешения вывести какой-нибудь крейсер на пару дней.
Этот человек с устаревшим уже именем Гансъорг нравился Ротманну своим непотопляемым оптимизмом. Пережив крушение иллюзий в конце империи, оставшись за бортом в чине корветтен-капитана в начале республики, испытав семейные штормы (еще до войны от него ушла жена), он тем не менее оставался всегда на плаву, как выражался сам. Регулярно слал письма дочери, давно жившей своей семьей на другом конце страны, устроил в морскую школу младшего сына, который теперь играл в прятки со смертью в пучинах Северной Атлантики. Сам он не был востребован в новой войне по возрасту и состоянию здоровья, но оставался патриотом, хотя и не приветствовал новый режим. Он с самого начала не любил штурмовиков, называя их про себя просто бандитами. Еще больше он не любил эсэсовцев, считая, что это те же штурмовики, только иначе одетые и обученные дисциплине. Как личное оскорбление воспринял он в мае тридцать третьего указ Бломберга об отдании чести военнослужащими членам нацистских вооруженных формирований. Именно тогда он навсегда перестал надевать свой старый морской китель с крестами и предпочитал ходить на встречи ветеранов в штатском без наград.
Вообще поначалу все эти коричневые рубахи и черные кители в ремнях и погонах он считал выдумкой тех, кому не нашлось места в армии и просто нечем было заняться. Позже он понял, что всё гораздо серьезнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139