Всю эту часть улицы могла накрыть одна серия бомб. Дома, как правило, так и падали – целыми кварталами, особенно в последнее время, когда эти мерзавцы стали сбрасывать со своих летающих крепостей бомбы весом до трех тонн, а то и больше. Во-вторых, в телеграмме говорится о захоронении. Значит, труп был найден и опознан. А это гораздо легче сделать, когда человек находился в верхнем этаже рухнувшего здания, нежели в заваленном обломками стен глубоком подвале. Таких часто и вовсе не откапывали, когда не хватало людей в спасательных командах и происходили новые разрушения. Пособирают тех, кто на поверхности, послушают фонендоскопом, не стучит ли кто снизу, и уже через день прекращают всякую работу на этом месте.
Все эти мысли роем носились в мозгу шефа фленсбургского гестапо.
– Машину, – прохрипел он секретарю. – Ротманна ко мне!
Через два дня, когда невысокое, почти зимнее солнце уже перекатилось на запад, усталый Цибелиус выходил из автобуса в Альсдорфе. Отпросившись по телефону у начальства, он сел в поезд до Гамбурга, там пересел на дюссельдорфский скорый, из Дюссельдорфа в воинском эшелоне докатился до Ахена, откуда последние двадцать пять километров трясся в автобусе. Это был самый тяжелый отрезок пути. Тяжелый в психологическом смысле. Скоро он увидит либо руины дома, а значит, и своих надежд, либо… Тогда он обязательно сходит на могилу Барбары…
Поймав такси, он велел ехать на Вендельштрассе, сразу же поинтересовавшись у шофера, цела ли улица.
– Этот район не пострадал, а вот северной окраине между парком и ремонтными мастерскими недавно досталось. Пожары долго не могли потушить…
Дальше Цибелиус уже не слушал.
«Неужели пронесло! – думал он. – Нет, уж на этот раз я их зарою так глубоко, что ни одна бомба не достанет».
Через несколько минут они подъехали к дому сестры, целому и невредимому. Даже все стекла были на месте. Цибелиус отпустил такси и вошел в небольшой двор, в котором находился черный ход. Там он увидел соседок своей Барбары. Они о чем-то шушукались втроем у дверей. Одна из женщин узнала его.
– Господин Цибелиус…
– Потом, потом, – нетерпеливо отмахнулся он от ненужных соболезнований и, доставая ключи, чуть ли не бегом устремился на третий этаж.
Дверь в квартиру даже не была опечатана. «И этого не догадались сделать, дармоеды», – радостно проворчал оберштурмбаннфюрер, отпирая замок.
Внутри всё было по-прежнему. Такой же затхлый кошачий воздух, идиотская герань на подоконниках, неоконченное вязанье, брошенное, видимо, второпях на старом кресле. Цибелиус даже почуствовал легкую грусть – всё-таки здесь он прожил почти год, когда после той войны вернулся в Германию. Он даже чуть было не женился в этом городишке на одной особе, да бог миловал. Бросив портфель с парой рубашек, бутылкой водки и кое-какой закуской на старый диван, он повалился рядом и наконец-то смог отдышаться.
«Интересно, где ее кот, – подумал он, восстанавливая дыхание, – наверное, забрала какая-нибудь сердобольная бабка, или она утащила его с собой в бомбоубежище». Он не спешил к своему тайнику. Обнаружить его постороннему было просто невозможно. Да и кому придет в голову искать что-то ценное в доме старой вдовы, двадцать лет жившей на скудную пенсию и редкие подаяния брата?
Наконец он встал, снял пальто и китель, открыл все форточки и пошел на кухню умыться. Еще только войдя в квартиру, он увидел через раскрытую слева дверь заветный подоконник, который вместе с окном находился в маленькой комнате. Именно здесь Цибелиус прожил почти целый год. Старый столик с кружевной скатертью был, как всегда, придвинут вплотную к окну. Под ним стояла настольная швейная машинка. Там же, у стены, была какая-то коробка с пряжей или тряпьем. Это означало, что всё на месте. Никто из посторонних даже не подходил к тайнику.
Умывшись, он решил сначала немного перекусить и уж потом, когда его ничто уже не будет отвлекать, достать свои бриллианты и рубины. Он разложит их на кухонном столе, освещенном вечерним солнцем, и еще раз убедится в их бесконечном совершенстве.
Так он и сделал. Тщательно прополоскав старый чайник, вскипятил воду, заварил найденный в кухонном шкафу морковный кофе, достал из своего портфеля водку, хлеб, ветчину, сыр и несколько банок консервов, среди которых были даже спаржа и оливки. Выпив сразу ударную дозу спиртного, он стал всё это обстоятельно поглощать.
Как бы ему опять, думал он, работая челюстями, сославшись на здоровье, выйти, и на этот раз уже окончательно, из игры? Подать в отставку? Забиться куда-нибудь в глушь, да вот хоть сюда, пока всё это не кончится? А что всё это скоро кончится и чем всё это кончится, он уже примерно представлял. Это не та война, когда взяли да подписали мирный договор. Еще ни один солдат противника не подошел к границам фатерлянда, а они уже сдались. Города не бомбили, никакой разрухи и беженцев. Ну или почти никакой. А они там что-то подсчитали, извините, мол, мы больше не в силах. Того нет, этого нет. Люди мрут в тылу не то от голода, не то от испанки. Моряки бунтуют, армия недовольна. Да не просто сдались, а еще и кайзера заставили отречься, мерзавцы.
Цибелиус снова налил полстакана и залпом выпил. Нет, нынешние ребята не из таковских. Эти, пока враг всё здесь не сровняет с землей, не станут ничего подсчитывать. Да и после не станут. Эти со своей тотальной войной всех в гроб загонят. Точнее, в братские могилы и в засыпанные бомбоубежища. Он уже давно не понимал, кто из них лучше: те, что согласились тогда на позорный мир, или эти, что сдаваться не собираются, и скоро всех стариков и детей поставят под ружье в народно-гренадерских дивизиях или батальонах фольксштурма. До стариков и детей ему, конечно, дела не было, но уж если его дуру сестру нашла бомба, да еще в таком тихом месте, то, значит, настала пора что-то думать. Совсем будет обидно, если его камни уцелеют, а сам он нет.
Цибелиус допил водку, вылил в раковину остывший морковный кофе, к которому так и не притронулся, и убрал остатки продуктов со стола. После этого он тщательно вытряс скатерть и снова аккуратно расстелил ее на прежнем месте. Отрыгнув и похлопав себя обеими руками по животу, он зашел в туалет, после чего направился в маленькую комнату. По пути он достал из кармана перочинный ножик и открыл в нем отвертку. Затем Цибелиус отодвинул от окна столик, затолкал под стоявшую у стены кровать швейную машинку и коробку с барахлом и, кряхтя, опустился на колени. Увидев под собой на полу слой пыли и кошачьей шерсти, он стащил с кровати маленькую подушечку и, еще раз смачно отрыгнув, разметал этой подушечкой всю пыль и грязь по сторонам.
Тайник он сделал еще летом 1918 года, когда приезжал с фронта в свой последний отпуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Все эти мысли роем носились в мозгу шефа фленсбургского гестапо.
– Машину, – прохрипел он секретарю. – Ротманна ко мне!
Через два дня, когда невысокое, почти зимнее солнце уже перекатилось на запад, усталый Цибелиус выходил из автобуса в Альсдорфе. Отпросившись по телефону у начальства, он сел в поезд до Гамбурга, там пересел на дюссельдорфский скорый, из Дюссельдорфа в воинском эшелоне докатился до Ахена, откуда последние двадцать пять километров трясся в автобусе. Это был самый тяжелый отрезок пути. Тяжелый в психологическом смысле. Скоро он увидит либо руины дома, а значит, и своих надежд, либо… Тогда он обязательно сходит на могилу Барбары…
Поймав такси, он велел ехать на Вендельштрассе, сразу же поинтересовавшись у шофера, цела ли улица.
– Этот район не пострадал, а вот северной окраине между парком и ремонтными мастерскими недавно досталось. Пожары долго не могли потушить…
Дальше Цибелиус уже не слушал.
«Неужели пронесло! – думал он. – Нет, уж на этот раз я их зарою так глубоко, что ни одна бомба не достанет».
Через несколько минут они подъехали к дому сестры, целому и невредимому. Даже все стекла были на месте. Цибелиус отпустил такси и вошел в небольшой двор, в котором находился черный ход. Там он увидел соседок своей Барбары. Они о чем-то шушукались втроем у дверей. Одна из женщин узнала его.
– Господин Цибелиус…
– Потом, потом, – нетерпеливо отмахнулся он от ненужных соболезнований и, доставая ключи, чуть ли не бегом устремился на третий этаж.
Дверь в квартиру даже не была опечатана. «И этого не догадались сделать, дармоеды», – радостно проворчал оберштурмбаннфюрер, отпирая замок.
Внутри всё было по-прежнему. Такой же затхлый кошачий воздух, идиотская герань на подоконниках, неоконченное вязанье, брошенное, видимо, второпях на старом кресле. Цибелиус даже почуствовал легкую грусть – всё-таки здесь он прожил почти год, когда после той войны вернулся в Германию. Он даже чуть было не женился в этом городишке на одной особе, да бог миловал. Бросив портфель с парой рубашек, бутылкой водки и кое-какой закуской на старый диван, он повалился рядом и наконец-то смог отдышаться.
«Интересно, где ее кот, – подумал он, восстанавливая дыхание, – наверное, забрала какая-нибудь сердобольная бабка, или она утащила его с собой в бомбоубежище». Он не спешил к своему тайнику. Обнаружить его постороннему было просто невозможно. Да и кому придет в голову искать что-то ценное в доме старой вдовы, двадцать лет жившей на скудную пенсию и редкие подаяния брата?
Наконец он встал, снял пальто и китель, открыл все форточки и пошел на кухню умыться. Еще только войдя в квартиру, он увидел через раскрытую слева дверь заветный подоконник, который вместе с окном находился в маленькой комнате. Именно здесь Цибелиус прожил почти целый год. Старый столик с кружевной скатертью был, как всегда, придвинут вплотную к окну. Под ним стояла настольная швейная машинка. Там же, у стены, была какая-то коробка с пряжей или тряпьем. Это означало, что всё на месте. Никто из посторонних даже не подходил к тайнику.
Умывшись, он решил сначала немного перекусить и уж потом, когда его ничто уже не будет отвлекать, достать свои бриллианты и рубины. Он разложит их на кухонном столе, освещенном вечерним солнцем, и еще раз убедится в их бесконечном совершенстве.
Так он и сделал. Тщательно прополоскав старый чайник, вскипятил воду, заварил найденный в кухонном шкафу морковный кофе, достал из своего портфеля водку, хлеб, ветчину, сыр и несколько банок консервов, среди которых были даже спаржа и оливки. Выпив сразу ударную дозу спиртного, он стал всё это обстоятельно поглощать.
Как бы ему опять, думал он, работая челюстями, сославшись на здоровье, выйти, и на этот раз уже окончательно, из игры? Подать в отставку? Забиться куда-нибудь в глушь, да вот хоть сюда, пока всё это не кончится? А что всё это скоро кончится и чем всё это кончится, он уже примерно представлял. Это не та война, когда взяли да подписали мирный договор. Еще ни один солдат противника не подошел к границам фатерлянда, а они уже сдались. Города не бомбили, никакой разрухи и беженцев. Ну или почти никакой. А они там что-то подсчитали, извините, мол, мы больше не в силах. Того нет, этого нет. Люди мрут в тылу не то от голода, не то от испанки. Моряки бунтуют, армия недовольна. Да не просто сдались, а еще и кайзера заставили отречься, мерзавцы.
Цибелиус снова налил полстакана и залпом выпил. Нет, нынешние ребята не из таковских. Эти, пока враг всё здесь не сровняет с землей, не станут ничего подсчитывать. Да и после не станут. Эти со своей тотальной войной всех в гроб загонят. Точнее, в братские могилы и в засыпанные бомбоубежища. Он уже давно не понимал, кто из них лучше: те, что согласились тогда на позорный мир, или эти, что сдаваться не собираются, и скоро всех стариков и детей поставят под ружье в народно-гренадерских дивизиях или батальонах фольксштурма. До стариков и детей ему, конечно, дела не было, но уж если его дуру сестру нашла бомба, да еще в таком тихом месте, то, значит, настала пора что-то думать. Совсем будет обидно, если его камни уцелеют, а сам он нет.
Цибелиус допил водку, вылил в раковину остывший морковный кофе, к которому так и не притронулся, и убрал остатки продуктов со стола. После этого он тщательно вытряс скатерть и снова аккуратно расстелил ее на прежнем месте. Отрыгнув и похлопав себя обеими руками по животу, он зашел в туалет, после чего направился в маленькую комнату. По пути он достал из кармана перочинный ножик и открыл в нем отвертку. Затем Цибелиус отодвинул от окна столик, затолкал под стоявшую у стены кровать швейную машинку и коробку с барахлом и, кряхтя, опустился на колени. Увидев под собой на полу слой пыли и кошачьей шерсти, он стащил с кровати маленькую подушечку и, еще раз смачно отрыгнув, разметал этой подушечкой всю пыль и грязь по сторонам.
Тайник он сделал еще летом 1918 года, когда приезжал с фронта в свой последний отпуск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139