Веки сощурены так плотно, что в узких щёлках глаза едва различимы! На мой вопрос, принимает ли княгиня, ответа не последовало, лишь резкий, механический кивок, и тело со скрещенными по-восточному руками сложилось пополам в традиционном поклоне — такое впечатление, что кто-то невидимый стоит за этой безжизненной куклой и дёргает за веревочки.
Мертвенно-голубой швейцар исчез за моей спиной, и я увидел в сумрачном холле ещё двоих… Деловито, без единого звука, чёткими автоматичными движениями приняли они у меня пальто и шляпу — так почтовые служащие, сноровисто и безразлично, принимают бандероль… Бандероль!.. Ну вот, теперь я стал живой иллюстрацией своей же собственной метафоры, которую недавно употребил в записях как символ земного человека.
Одна из монгольских марионеток распахнула створки двери и каким-то чрезвычайно странным жестом пригласила меня.
«Да человек ли это? — невольно подумал я, проходя мимо. — А может, эта обескровленная, землистого цвета мумия, пропитанная запахом могилы, — лемур?» Нет, это, конечно, бред: просто княгиня пользуется услугами старого азиатского персонала, привезенного с собой. Великолепно выдрессированные восточные автоматы! Нельзя же всё видеть в романтическом свете, присочиняя фантастические подробности там, где их нет и в помине.
Занятый своими мыслями, я послушно следовал за слугой через многочисленные покои, которые ни за что не смогу вспомнить из-за какого-то нежилого унылого однообразия.
Зато комнату, в которой меня оставили одного, забыть было бы трудно. Интерьер её носил явно восточный отпечаток: роскошное изобилие азиатских ковров, множество оттоманок, меха и шкуры, в которых ноги утопали по щиколотку, — все это больше напоминало шатер, чем обстановку обычной немецкой виллы, но своеобразие убранства этим ещё далеко не исчерпывалось.
Взять хотя бы покрытое тёмными пятнами оружие, которое в большом количестве мрачно мерцало на фоне тканых орнаментов. Сразу бросалось в глаза, что это не декоративные подделки — сталь, покрытую кровавой ржавчиной, её горьковатый, щекочущий нервы запах не спутаешь ни с чем; в мои уши уже вползал вкрадчивый шорох ночной измены, врывались вопли безжалостной резни, стоны и скрежет зубов в чудовищной пытке…
Или эта грозная фундаментальность книжных шкафов — забитые древними фолиантами в кожаных переплетах, почти полностью закрывали они одну из стен… На самом верху стояла потемневшая от времени бронза: позднеантичные, полуварварские головы богов, на обсидиановой чёрной патине которых демонически тлели ониксы и лунные камни коварных глаз…
Или же…
В углу, как раз за моей спиной, словно охраняя вход, — какое-то возвышение из чёрного мрамора с золотыми инкрустациями, напоминающее алтарь. На нём статуя обнаженной богини из чёрного сиенита, чуть более метра высотой, — насколько я мог разглядеть, египетское, а скорее всего греко-понтийское изображение пантероголовой Сехмет — Исиды. Зловеще усмехающийся кошачий лик казался живым; точность, с какой искусная рука древнего мастера воспроизвела женское тело, граничила с неприличием. В левой руке кошачьей богини был её традиционный атрибут — египетское женское зеркальце. Пальцы правой сжимали пустоту. Когда-то в них, очевидно, находился второй, бесследно пропавший атрибут.
Рассмотреть лучше это произведение, исполненное с редким для своего варварско-фригийского происхождения совершенством, мне не удалось…
— Строгий критик уже вынес свой суровый приговор? — мурлыкнула княгиня мне на ухо; должно быть, она бесшумно, подобно своим азиатским лемурам, возникла из-за какого-нибудь ковра, которыми сплошь завешаны стены.
Я обернулся.
Ничего не скажешь, Асайя Шотокалунгина одеваться умеет! Не берусь угадать, какая из тканей могла хотя бы приблизительно воспроизвести эффект отсвечивающего чернёным серебром очень модного короткого платья княгини, — для шёлка этот отлив слишком матов, для сукна… Впрочем, сукно — и этот приглушенный металлический блеск?.. Как бы то ни было, а она, затянутая в эту сверкающую чешуйчатую кожу, была точным подобием чёрной статуи, каждое её движение изобличало несравненное совершенство форм каменной богини, как бы сообщая им вторую жизнь.
— Гордость коллекции моего покойного отца, — томно мурчала княгиня. — Исходный пункт большинства его штудий — и моих, кстати, тоже. Скажу без ложной скромности: князь обрёл во мне не только любящую дочь, но и благодарную ученицу.
Я бормотал что-то восторженное, очень вежливое, ни к чему не обязывающее, какие-то похвалы статуе, особому колдовскому очарованию этого несравненного произведения искусства, обширным познаниям хозяйки дома, а сам, глядя невидящими глазами на ироническую усмешку княгини, пытался ухватить нечто неопределенное — какую-то смутную ассоциацию или обрывок воспоминаний, который мучительно просился наружу, но мне никак не удавалось пропихнуть его в сознание, и он вновь и вновь ускользал, как кончик мимолётной тени, как клочок черного дыма… Но я уже интуитивно знал, что эта неуловимая реминисценция фатально связана с чёрной статуей. Кончик, кончик… Что-то в этом есть… Мой взгляд, как одержимый маятник, метался между княгиней, которая по-прежнему усмехалась, и непроницаемым кошачьим ликом; что я при этом лепетал — одному Богу известно.
Не представляю, чем бы всё это кончилось, если бы княгиня не вывела меня из ступора, на правах хозяйки дома мягко, но решительно взяв под руку и осыпав шутливыми упреками за то, что я так до неприличия долго тянул с ответным визитом. И ни единого мстительного намека на ту неприятную сцену, которая случилась недавно меж нами. Она, казалось, о ней забыла или никогда не принимала всерьёз — подумаешь, маленький дружеский конфликт. Быстрым грациозным жестом она сразу пресекла робкие попытки с моей стороны извиниться за моё тогдашнее поведение:
— Долго же вы добирались до меня! Просто глазам своим не верю: неприступный затворник — вас ещё не причислили к лику святых? — согласился стать моим гостем. Будем надеяться, вы покинете этот дом не раньше, чем составите более или менее полное впечатление о скромных достоинствах его хозяйки. Ну и, разумеется, вы принесли то, о чём я вас так долго и безуспешно просила. Не так ли? — И она рассмеялась, заранее предвкушая мою реакцию.
Нет, это уж слишком! Сумасшествие какое-то! Уж не сошла ли она в самом деле с ума? Меня прямо в жар бросило: снова эти намеки на проклятый наконечник!.. «Наконечник? Так вот он, тот кончик, который как заноза сидел в моем мозгу!» Моя голова сама собой повернулась, и я уставился на правую, пустую руку статуи. Богиня кошек! Это ей принадлежит символ, который так настойчиво требуют от меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Мертвенно-голубой швейцар исчез за моей спиной, и я увидел в сумрачном холле ещё двоих… Деловито, без единого звука, чёткими автоматичными движениями приняли они у меня пальто и шляпу — так почтовые служащие, сноровисто и безразлично, принимают бандероль… Бандероль!.. Ну вот, теперь я стал живой иллюстрацией своей же собственной метафоры, которую недавно употребил в записях как символ земного человека.
Одна из монгольских марионеток распахнула створки двери и каким-то чрезвычайно странным жестом пригласила меня.
«Да человек ли это? — невольно подумал я, проходя мимо. — А может, эта обескровленная, землистого цвета мумия, пропитанная запахом могилы, — лемур?» Нет, это, конечно, бред: просто княгиня пользуется услугами старого азиатского персонала, привезенного с собой. Великолепно выдрессированные восточные автоматы! Нельзя же всё видеть в романтическом свете, присочиняя фантастические подробности там, где их нет и в помине.
Занятый своими мыслями, я послушно следовал за слугой через многочисленные покои, которые ни за что не смогу вспомнить из-за какого-то нежилого унылого однообразия.
Зато комнату, в которой меня оставили одного, забыть было бы трудно. Интерьер её носил явно восточный отпечаток: роскошное изобилие азиатских ковров, множество оттоманок, меха и шкуры, в которых ноги утопали по щиколотку, — все это больше напоминало шатер, чем обстановку обычной немецкой виллы, но своеобразие убранства этим ещё далеко не исчерпывалось.
Взять хотя бы покрытое тёмными пятнами оружие, которое в большом количестве мрачно мерцало на фоне тканых орнаментов. Сразу бросалось в глаза, что это не декоративные подделки — сталь, покрытую кровавой ржавчиной, её горьковатый, щекочущий нервы запах не спутаешь ни с чем; в мои уши уже вползал вкрадчивый шорох ночной измены, врывались вопли безжалостной резни, стоны и скрежет зубов в чудовищной пытке…
Или эта грозная фундаментальность книжных шкафов — забитые древними фолиантами в кожаных переплетах, почти полностью закрывали они одну из стен… На самом верху стояла потемневшая от времени бронза: позднеантичные, полуварварские головы богов, на обсидиановой чёрной патине которых демонически тлели ониксы и лунные камни коварных глаз…
Или же…
В углу, как раз за моей спиной, словно охраняя вход, — какое-то возвышение из чёрного мрамора с золотыми инкрустациями, напоминающее алтарь. На нём статуя обнаженной богини из чёрного сиенита, чуть более метра высотой, — насколько я мог разглядеть, египетское, а скорее всего греко-понтийское изображение пантероголовой Сехмет — Исиды. Зловеще усмехающийся кошачий лик казался живым; точность, с какой искусная рука древнего мастера воспроизвела женское тело, граничила с неприличием. В левой руке кошачьей богини был её традиционный атрибут — египетское женское зеркальце. Пальцы правой сжимали пустоту. Когда-то в них, очевидно, находился второй, бесследно пропавший атрибут.
Рассмотреть лучше это произведение, исполненное с редким для своего варварско-фригийского происхождения совершенством, мне не удалось…
— Строгий критик уже вынес свой суровый приговор? — мурлыкнула княгиня мне на ухо; должно быть, она бесшумно, подобно своим азиатским лемурам, возникла из-за какого-нибудь ковра, которыми сплошь завешаны стены.
Я обернулся.
Ничего не скажешь, Асайя Шотокалунгина одеваться умеет! Не берусь угадать, какая из тканей могла хотя бы приблизительно воспроизвести эффект отсвечивающего чернёным серебром очень модного короткого платья княгини, — для шёлка этот отлив слишком матов, для сукна… Впрочем, сукно — и этот приглушенный металлический блеск?.. Как бы то ни было, а она, затянутая в эту сверкающую чешуйчатую кожу, была точным подобием чёрной статуи, каждое её движение изобличало несравненное совершенство форм каменной богини, как бы сообщая им вторую жизнь.
— Гордость коллекции моего покойного отца, — томно мурчала княгиня. — Исходный пункт большинства его штудий — и моих, кстати, тоже. Скажу без ложной скромности: князь обрёл во мне не только любящую дочь, но и благодарную ученицу.
Я бормотал что-то восторженное, очень вежливое, ни к чему не обязывающее, какие-то похвалы статуе, особому колдовскому очарованию этого несравненного произведения искусства, обширным познаниям хозяйки дома, а сам, глядя невидящими глазами на ироническую усмешку княгини, пытался ухватить нечто неопределенное — какую-то смутную ассоциацию или обрывок воспоминаний, который мучительно просился наружу, но мне никак не удавалось пропихнуть его в сознание, и он вновь и вновь ускользал, как кончик мимолётной тени, как клочок черного дыма… Но я уже интуитивно знал, что эта неуловимая реминисценция фатально связана с чёрной статуей. Кончик, кончик… Что-то в этом есть… Мой взгляд, как одержимый маятник, метался между княгиней, которая по-прежнему усмехалась, и непроницаемым кошачьим ликом; что я при этом лепетал — одному Богу известно.
Не представляю, чем бы всё это кончилось, если бы княгиня не вывела меня из ступора, на правах хозяйки дома мягко, но решительно взяв под руку и осыпав шутливыми упреками за то, что я так до неприличия долго тянул с ответным визитом. И ни единого мстительного намека на ту неприятную сцену, которая случилась недавно меж нами. Она, казалось, о ней забыла или никогда не принимала всерьёз — подумаешь, маленький дружеский конфликт. Быстрым грациозным жестом она сразу пресекла робкие попытки с моей стороны извиниться за моё тогдашнее поведение:
— Долго же вы добирались до меня! Просто глазам своим не верю: неприступный затворник — вас ещё не причислили к лику святых? — согласился стать моим гостем. Будем надеяться, вы покинете этот дом не раньше, чем составите более или менее полное впечатление о скромных достоинствах его хозяйки. Ну и, разумеется, вы принесли то, о чём я вас так долго и безуспешно просила. Не так ли? — И она рассмеялась, заранее предвкушая мою реакцию.
Нет, это уж слишком! Сумасшествие какое-то! Уж не сошла ли она в самом деле с ума? Меня прямо в жар бросило: снова эти намеки на проклятый наконечник!.. «Наконечник? Так вот он, тот кончик, который как заноза сидел в моем мозгу!» Моя голова сама собой повернулась, и я уставился на правую, пустую руку статуи. Богиня кошек! Это ей принадлежит символ, который так настойчиво требуют от меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152