.. И ты наш! Ведь это отлично!..
Бартлет прав: я хочу к Яне!..
Как соблазнительно манит лезвие и как весело поблёскивает на стали солнечный луч!
Ну!.. Чья-то рука ложится сзади на моё плечо!.. Нет, не обернусь: на запад мои глаза в этой жизни больше не посмотрят! Рука твёрдая и, как я сразу чувствую, дружеская, ибо по всему моему телу разливается приятное ласковое тепло.
Мне уже не надо оборачиваться: передо мной Гарднер, мой старый лаборант Гарднер, который когда-то покинул мой дом, не сойдясь со мной в некоторых принципиальных вопросах алхимии. Но каким образом он-то оказался в этом забытом Богом и людьми месте?… И в тот самый момент, когда я повернулся спиной ко всему этому лживому миру…
Но что за странный наряд: белоснежный полотняный плащ с вытканной на левой стороне груди золотой розой! Как чудесно сияет она в лучах утреннего солнца! И какое юное, совсем юное лицо у Гарднера! Как будто и не прошло двадцати пяти лет с тех пор, как мы последний раз виделись.
С радостной улыбкой человека, проникшего в тайну вечной молодости, обратился он ко мне:
— Ты один, Джон Ди? Где ж твои друзья?
Вся скопившаяся в моей груди горечь готова хлынуть потоком слез. Но я, разбитый и бессильный, в состоянии лишь шептать сухими губами:
— Они покинули меня.
— Ты прав, Джон Ди, что отказался от бренного мира. Всё смертное имеет лживый, раздвоенный язык, и того, кто колеблется на перепутье, непременно постигнет отчаянье, ибо утратит он согласие с самим собой.
— Но и бессмертные меня предали!
— И снова ты прав, Джон Ди, бессмертным тоже верить нельзя: они питаются жертвами и молитвами земных людей и как кровожадные волки алчут этой добычи.
— Тогда я не понимаю, где же Бог?
— Так бывает со всеми, кто Его ищет.
— И потеряли путь?
— Путь находит человека, но не человек — путь! Все мы когда-то потеряли путь, ибо не путешествовать явились мы в мир сей, а найти реликвию, Джон Ди!
— Заблудший и одинокий, такой, каким ты меня видишь, как же не изнемочь мне на потерянном пути?
— А ты одинок?
— Сейчас нет, ведь ты со мной!..
— Я… — И образ Гарднера начинает растворяться в воздухе.
— Так, значит, и ты — обман?! — хрипло вырывается у меня.
Еле слышно из далекого-далекого далека доносится голос:
— Кто обвиняет меня во лжи?
— Я!
— Кто это Я?
— Я!
— Кто заставляет меня вернуться?
— Я!
И Гарднер снова предо мной. Усмехается:
— Сейчас ты призвал меня именем Того, Кто не покинет тебя, где бы ты ни плутал: непостижимое Я. Сравни безобразное пред взором твоим и прообраз пред совестью твоей!
— Кто я? — воззвал скорбный глас de profundis моей души.
— Имя твое запечатлено, Инкогнито. Знак же свой ты, потомок Родерика, потерял. Потому-то ты и один сейчас!
— Мой знак?..
— Вот он! — и Гарднер извлек из-под плаща мизерикордию, наследственный кинжал, реликвию рода Ди, наконечник Хоэла Дата!
— Узнаёшь? — усмехается лаборант, и его холодная улыбка ледяной занозой вонзается в моё сердце. — Он это, он, Джон Ди! Когда-то благородное мужское оружие славного предка, затем суеверно почитаемая реликвия и наконец ничтожная мизерикордия, которой деградировавший потомок вскрывал сначала письма, а потом, легкомысленно превратив её в инструмент жалкой и примитивной чёрной магии, так же легкомысленно потерял! Идолопоклонство! Понимаешь, что я имею в виду? Глубоко пала по твоей вине, Джон Ди, реликвия легендарных времен; глубоко, очень глубоко опустился и ты сам!
Ненависть взрывается во мне; ненависть как раскаленная лава подступает к горлу и выплескивается наружу:
— Верни кинжал, лжец!
На волосок ускользает лаборант от моего бешеного выпада.
— Отдай наконечник, вор! Вор! Ты, последний лжец, последний враг мой на этой земле! Смертельный… враг!
Задыхаюсь, перехватывает дыхание… Отчетливо чувствую, как мои, нервы, словно истёртые канаты, лопаются со звоном, и со страшной очевидностью понимаю: все — концы отданы…
Ласковый смех выводит меня из тумана обморока:
— Слава Богу, Джон Ди, что ты теперь не веришь никому из своих друзей — даже мне! Наконец-то ты вернулся к самому себе. Наконец, Джон Ди, я вижу, что ты доверяешь себе одному! Что теперь ты слушаешься лишь своего Я!
Откидываюсь на спинку кресла. Странно чувствовать себя побежденным. Дыхание легкое, почти неслышное; я лепечу:
— Верни мне, друг, мою реликвию.
— Возьми! — говорит Гарднер и протягивает мне кинжал.
Судорожно тянусь я, как… как умирающий к Святым Дарам, и… и ловлю пустоту… Гарднер стоит передо мной. Кинжал в его руке сверкает в ясном утреннем свете так же отчётливо, как мертвенно белеют мои собственные дрожащие, бескровные пальцы… Но кинжала я схватить не могу. Тихо говорит Гарднер:
— Вот видишь: твой кинжал не от мира сего!
— Когда… где… смогу я его… обрести вновь?..
— По ту сторону, если будешь искать. По ту сторону, если ты его там не забудешь!
— Так помоги же, друг, чтобы я… не… за… был!..
Я не хочу, не хочу умирать вместе с Джоном Ди, кричит что-то во мне, и в следующее мгновение я резко вскакиваю — передо мной привычная обстановка моего кабинета; я снова тот, кто я есть и кто я был, когда нырнул в угольное зеркало, а вынырнул в изумрудном зеркальце Исаис… Значит, они связаны какой-то потусторонней протокой, воды которой текут вспять… Конечно, ведь мобиль княгини, который завёз меня в колодец Св. Патрика, двигался» задним ходом… Но я хочу знать всё, что случилось с моим alter ego, всё до конца…
Снова всплываю в полуразрушенной лаборатории Мортлейка, только уже не Джоном Ди, а невидимым свидетелем.
Вижу моего покойного предка, вернее — куколку, личинку, которую за восемьдесят четыре года до её рождения назвали Джоном Ди, баронетом Глэдхиллом; тело прямо и неподвижно, не сводя потухшего взора с востока, сидит в своем кресле, рядом с холодным очагом, словно собралось так сидеть и ждать до скончания века. И снова пурпур зари встаёт над почерневшими, поросшими травой и мхом развалинами этого некогда величественного замка; первые лучи позолотили лицо покойного, которое совсем не кажется мёртвым, а утренний ветерок так беззаботно играет серебряной прядью устало откинутой на спинку кресла головы… Не могу избавиться от ощущения, что под морщинистыми веками продолжает жить затаенная надежда, что убеленный сединами патриарх к чему-то прислушивается, словно ожидая какого-то сигнала, а время, от времени его грудь как будто вздымается, и тяжкий вздох вырывается из неё.
Но что это: внезапно в убогом приюте возникают четверо… Выходят из стены одновременно. Однако какое-то безотчётное чувство говорит мне, что явились они с четырёх концов света. Высокие, рост явно превышает человеческий; во всем их облике присутствует что-то неуловимо инородное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Бартлет прав: я хочу к Яне!..
Как соблазнительно манит лезвие и как весело поблёскивает на стали солнечный луч!
Ну!.. Чья-то рука ложится сзади на моё плечо!.. Нет, не обернусь: на запад мои глаза в этой жизни больше не посмотрят! Рука твёрдая и, как я сразу чувствую, дружеская, ибо по всему моему телу разливается приятное ласковое тепло.
Мне уже не надо оборачиваться: передо мной Гарднер, мой старый лаборант Гарднер, который когда-то покинул мой дом, не сойдясь со мной в некоторых принципиальных вопросах алхимии. Но каким образом он-то оказался в этом забытом Богом и людьми месте?… И в тот самый момент, когда я повернулся спиной ко всему этому лживому миру…
Но что за странный наряд: белоснежный полотняный плащ с вытканной на левой стороне груди золотой розой! Как чудесно сияет она в лучах утреннего солнца! И какое юное, совсем юное лицо у Гарднера! Как будто и не прошло двадцати пяти лет с тех пор, как мы последний раз виделись.
С радостной улыбкой человека, проникшего в тайну вечной молодости, обратился он ко мне:
— Ты один, Джон Ди? Где ж твои друзья?
Вся скопившаяся в моей груди горечь готова хлынуть потоком слез. Но я, разбитый и бессильный, в состоянии лишь шептать сухими губами:
— Они покинули меня.
— Ты прав, Джон Ди, что отказался от бренного мира. Всё смертное имеет лживый, раздвоенный язык, и того, кто колеблется на перепутье, непременно постигнет отчаянье, ибо утратит он согласие с самим собой.
— Но и бессмертные меня предали!
— И снова ты прав, Джон Ди, бессмертным тоже верить нельзя: они питаются жертвами и молитвами земных людей и как кровожадные волки алчут этой добычи.
— Тогда я не понимаю, где же Бог?
— Так бывает со всеми, кто Его ищет.
— И потеряли путь?
— Путь находит человека, но не человек — путь! Все мы когда-то потеряли путь, ибо не путешествовать явились мы в мир сей, а найти реликвию, Джон Ди!
— Заблудший и одинокий, такой, каким ты меня видишь, как же не изнемочь мне на потерянном пути?
— А ты одинок?
— Сейчас нет, ведь ты со мной!..
— Я… — И образ Гарднера начинает растворяться в воздухе.
— Так, значит, и ты — обман?! — хрипло вырывается у меня.
Еле слышно из далекого-далекого далека доносится голос:
— Кто обвиняет меня во лжи?
— Я!
— Кто это Я?
— Я!
— Кто заставляет меня вернуться?
— Я!
И Гарднер снова предо мной. Усмехается:
— Сейчас ты призвал меня именем Того, Кто не покинет тебя, где бы ты ни плутал: непостижимое Я. Сравни безобразное пред взором твоим и прообраз пред совестью твоей!
— Кто я? — воззвал скорбный глас de profundis моей души.
— Имя твое запечатлено, Инкогнито. Знак же свой ты, потомок Родерика, потерял. Потому-то ты и один сейчас!
— Мой знак?..
— Вот он! — и Гарднер извлек из-под плаща мизерикордию, наследственный кинжал, реликвию рода Ди, наконечник Хоэла Дата!
— Узнаёшь? — усмехается лаборант, и его холодная улыбка ледяной занозой вонзается в моё сердце. — Он это, он, Джон Ди! Когда-то благородное мужское оружие славного предка, затем суеверно почитаемая реликвия и наконец ничтожная мизерикордия, которой деградировавший потомок вскрывал сначала письма, а потом, легкомысленно превратив её в инструмент жалкой и примитивной чёрной магии, так же легкомысленно потерял! Идолопоклонство! Понимаешь, что я имею в виду? Глубоко пала по твоей вине, Джон Ди, реликвия легендарных времен; глубоко, очень глубоко опустился и ты сам!
Ненависть взрывается во мне; ненависть как раскаленная лава подступает к горлу и выплескивается наружу:
— Верни кинжал, лжец!
На волосок ускользает лаборант от моего бешеного выпада.
— Отдай наконечник, вор! Вор! Ты, последний лжец, последний враг мой на этой земле! Смертельный… враг!
Задыхаюсь, перехватывает дыхание… Отчетливо чувствую, как мои, нервы, словно истёртые канаты, лопаются со звоном, и со страшной очевидностью понимаю: все — концы отданы…
Ласковый смех выводит меня из тумана обморока:
— Слава Богу, Джон Ди, что ты теперь не веришь никому из своих друзей — даже мне! Наконец-то ты вернулся к самому себе. Наконец, Джон Ди, я вижу, что ты доверяешь себе одному! Что теперь ты слушаешься лишь своего Я!
Откидываюсь на спинку кресла. Странно чувствовать себя побежденным. Дыхание легкое, почти неслышное; я лепечу:
— Верни мне, друг, мою реликвию.
— Возьми! — говорит Гарднер и протягивает мне кинжал.
Судорожно тянусь я, как… как умирающий к Святым Дарам, и… и ловлю пустоту… Гарднер стоит передо мной. Кинжал в его руке сверкает в ясном утреннем свете так же отчётливо, как мертвенно белеют мои собственные дрожащие, бескровные пальцы… Но кинжала я схватить не могу. Тихо говорит Гарднер:
— Вот видишь: твой кинжал не от мира сего!
— Когда… где… смогу я его… обрести вновь?..
— По ту сторону, если будешь искать. По ту сторону, если ты его там не забудешь!
— Так помоги же, друг, чтобы я… не… за… был!..
Я не хочу, не хочу умирать вместе с Джоном Ди, кричит что-то во мне, и в следующее мгновение я резко вскакиваю — передо мной привычная обстановка моего кабинета; я снова тот, кто я есть и кто я был, когда нырнул в угольное зеркало, а вынырнул в изумрудном зеркальце Исаис… Значит, они связаны какой-то потусторонней протокой, воды которой текут вспять… Конечно, ведь мобиль княгини, который завёз меня в колодец Св. Патрика, двигался» задним ходом… Но я хочу знать всё, что случилось с моим alter ego, всё до конца…
Снова всплываю в полуразрушенной лаборатории Мортлейка, только уже не Джоном Ди, а невидимым свидетелем.
Вижу моего покойного предка, вернее — куколку, личинку, которую за восемьдесят четыре года до её рождения назвали Джоном Ди, баронетом Глэдхиллом; тело прямо и неподвижно, не сводя потухшего взора с востока, сидит в своем кресле, рядом с холодным очагом, словно собралось так сидеть и ждать до скончания века. И снова пурпур зари встаёт над почерневшими, поросшими травой и мхом развалинами этого некогда величественного замка; первые лучи позолотили лицо покойного, которое совсем не кажется мёртвым, а утренний ветерок так беззаботно играет серебряной прядью устало откинутой на спинку кресла головы… Не могу избавиться от ощущения, что под морщинистыми веками продолжает жить затаенная надежда, что убеленный сединами патриарх к чему-то прислушивается, словно ожидая какого-то сигнала, а время, от времени его грудь как будто вздымается, и тяжкий вздох вырывается из неё.
Но что это: внезапно в убогом приюте возникают четверо… Выходят из стены одновременно. Однако какое-то безотчётное чувство говорит мне, что явились они с четырёх концов света. Высокие, рост явно превышает человеческий; во всем их облике присутствует что-то неуловимо инородное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152