Она взглянула в сторону слив и умолкла, глянул туда и Коштял — вот незадача: Завазел, приподнявшись на руках, тянул шею, чтобы разглядеть их сквозь заросли смородины. И тут Мариша вконец испортила дело — она поспешно отсела от Коштяла так, чтобы смородина ее не загораживала, и если уж супруг что-то заподозрил, то теперь мог в своих подозрениях укрепиться.
— А коли не отстанете, то и на вас полено найдется! — шипела Мариша с потемневшим от ярости лицом. И наконец, уже как бы про себя, пробурчала: — Етого мне только не хватало, ишо один мужик, да мне мой-то осточертел!
Коштяла деловитое это суждение почти не удивило, было оно в здешних местах в ходу и уже не единожды спасало честь супружеского ложа. Однако же именно оно натолкнуло его на мысль: «Не будь Завазела, не было б никаких помех».
После того случая Мариша вовсе оседлала Коштяла, даже батраком-поденщиком она не посмела бы так помыкать. Очень по-женски и очень разумно она рассудила, что теперь он весь в ее власти.
Коштялу и впрямь не приходило в голову противиться, он тянул на себе хозяйство усердней, чем тот пес тележку, а если порой и чертыхался, то хозяйка его вроде бы и не слышала. Она обращалась с ним не как с мужчиной, а как с юнцом, который, правда, уже подрос, и следовало с ним чуть попридерживаться — не хватало еще, в самом деле, чтоб она ему тыкала.
Но хуже всего переносил он те лукавые пытки, которым она подвергала его в последнее время с таким видом, будто ничего не происходит.
Мучения его были при этом подобны мукам некоего рыцаря из германской средневековой хроники — тот, посватавшись к прекрасной графине и получив от ворот поворот, осадил ее замок. Во время одной вылазки его захватили в плен, и графиня приказала заточить несчастного в темницу, перегородив ее решеткой на две половины. В одной содержался бедный рыцарь, а в другой была почивальня графини, и всю ночь в ней горели свечи.
И хотя баллада эта была неизвестна обоим, Коштял в полной мере вкусил тех же страданий.
Правда, Мариша не раздевалась при нем, как графиня перед рыцарем, меж ними не было и решетки, но хватало того, что она его не стыдилась, обращалась как с ровней, словом, за мужика вовсе не считала. Летняя жара стояла в том году как в топке, язык лип к гортани, так что вольности в одежде при полевых и нелегких огородных работах были простительны, и даже оскорблением труду считалось не смотреть на это сквозь пальцы, а тем более пялить глаза. Но Завазелке все же не следовало мыться в саду, обнажаясь больше,
чем положено при чужих. Правда, делала она это почти ночью, но как раз в полной темноте кожа ее прямо-таки светилась, а было это возле кадки, куда Коштял таскал воду для утренней поливки.
Тем самым она ясно давала понять свое оскорбительное к нему презрение, хотя особого умысла, вроде графининого, в том не было, потому что с Коштялом она обращалась, бог знает отчего, как с последним отребьем.
Распекала его Мариша пуще, чем своего благоверного, а это уже что-то значило, и порой ему казалось, что она вот-вот влепит ему затрещину, как то частенько бывало у нее с мужем.
Он страстно, до дрожи желал, чтобы так оно и случилось, у него даже руки немели при одной мысли о том, что произойдет, когда он ее схватит. Но ничего такого не происходило, зато бранилась она как по нотам, и по поводу этой ее привычки соседи злословили, что собака ихняя, Тигр, ни разу, наверное, не тявкнула, сколько живет у Завазелов, зато уж хозяйку слышно спозаранку, пока не уедет в город и не вернется, до самой ночи.
В среде пивоварской братии, к которой ранее принадлежал Коштял, первейшим и священным законом было приличное обхождение, при малейшем отходе от него работник имел право пойти в контору за расчетом, и потому Коштялу такое обращение стало действовать на нервы, а со временем вконец обрыдло.
Но, возможно, он бы и не сорвался, кабы она не набросилась на него при свидетеле, а им вдобавок оказался фининспектор, давний завсегдатай пивоварни, как назло заявившийся тем вечером в Завазелов огород за редиской. Прекрасная зеленщица любезничала с паном фининспектором и вдруг ни с того ни с сего напустилась на Коштяла, мол, чего торчит как столб, заставляет ждать уважаемого гостя.
У Коштяла руки словно одеревенели, колодезная цепь выскользнула, и бадья глухо бултыхнулась в воду.
Тут его и прорвало, не подбирая выражений, высказался он насчет здешнего своего житья и в еще более резком тоне объявил о том, что будет съезжать.
— И правильно сделаете, а ишо лучше захтре, чем послезахтрева! А то от вас, пан Коштял, почитай, каждый день водкой несет! — с превеликим хладнокровием отрезала Завазелка.
И, повернувшись снова к пану инспектору, стала
объяснять ему, дескать, для нее это пуще смерти, все бы, кажись, стерпела, только б на нее перегаром не дышали.
Ничего страшней Коштялу нельзя было сказать. Ведь ежели солодовник пьет водку, значит, это человек пропащий и конченый, ничто его уже не спасет, и нет большего оскорбления меж его собратьев по ремеслу, чем такой попрек, и уж совсем смертельным он будет, если выскажет его женщина, да еще в присутствии «ревизщика» — злейшего недруга пивоваров, один вид которого вызывает у них те же чувства, что вид таракана в сушильне для солода.
Трамвайщик Коштял в душе так и остался солодовником Немаловажным было и то обстоятельство, что именно Мариша вырвала его из лап греха. Стоило лишь ей в первые же дни сказать: «Не пейте, куманек, а то не уживемся, ну а так-то я к вам, не будь етой водки, со всей душой» — и Коштял с тех пор капли в рот не взял А вот на тебе — как раз Мариша оказалась повинной во вторичном его унижении.
Что он смертельно оскорблен, стало ясно в тот же вечер, накануне его ухода Гордость не позволяла ему признаться себе, что рано или поздно все равно пришлось бы уйти отсюда ни с чем, это и было главной причиной отчаянного его шага. Ученые знатоки эротики, то есть любви земной, открыли, что самым распространенным ее проявлением у мужчин бывает так называемый фетишизм, неодолимое, навязчивое влечение, умиление какой-то одной стороной, или деталью, или, наконец, особенностью женской внешности. Для Коштяла же, греховной натуре которого любовь небесная вообще была недоступна, Мариша Завазелова оказалась фетишем вся целиком, от черных, как вороново крыло, волос до белоснежных ног, которые она с таким рвением то и дело отмывала.
Он не мог без нее жить, и вывод отсюда следовал очень простой Если уж покидать ее, так лучше покинуть этот мир вообще.
В тот роковой вечер Мариша, как обычно по субботам, приехала из города затемно, распрягла пса и, стоя у окна с кружкой в руке, вдруг заметила, что Коштял подкрадывается к тележке и над тележкой мелькает новая конопляная постромка, недавно купленная ею, чтобы закреплять лотки и короба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58