– При крещении – обязательно. А теперь послушайте. Послушайте меня, сэр Дени де Корбарб. Вы только взгляните вокруг себя. Взгляните на чудный мир, который не имеет предела. Вы когда-нибудь видели, чтобы кто-то хоть раз поступил хорошо и бескорыстно?
– Конечно, видел. Артур, например.
– Я не имею в виду Артура например. Как бы то ни было, он не существует на самом деле. – Гираут мановением руки исключил Артура из числа живущих. – Нет, я имею в виду человека вообще. Вы знаете хоть кого-нибудь, кто никогда не нарушал ни одной из десяти заповедей? Нет, не знаете. А теперь послушайте. Бог дал нам эти десять заповедей, но если Богу все ведомо, Ему ведомо и то, что мы не можем им следовать. Если бы мы могли им следовать, мы были бы ангелами, не людьми. Ведь так? Ангелами. Эти запони… заподи… они только шутка. И именно этого можно ждать от дьявола. Так? Велеть вам сделать то, что вы не можете сделать, а потом отправить вас прямиком в ад потому, что вы делаете то, что он знает, что вы будете делать в любом случае. Верно?
Дени попытался отстраниться.
– Я хочу еще выпить, – сказал он. – Ты сумасшедший. Кто говорит о десяти заповедях? Ты ошибаешься. Архангел Гавриил рассказывал мне, что и он ломал над этим голову, и Голос велел ему идти удить рыбу.
– Удить рыбу? – Гираут взахлеб захохотал, брызгая слюной. – Удить рыбу! Это именно то, что ему и следовало сказать. В любом случае, чего можно ожидать от архангела? Эй, послушайте, – сказал он, вновь став серьезным. – Вы верите в дьявола, не так ли?
– Конечно, верю. Все верят.
– Очень хорошо. Очень хорошо. И если вы оглядитесь вокруг, вы увидите его проделки, ведь правда? Клевету, воровство, убийства, люцемюрие…
– Что такое люцемюрие?
– Я не говорил люцемюрие. Я сказал лицемрерие. Маленьких детей пинают, избивают… И убийства, и прелюбодеяние, и ложь, и обжорство, и все прочее. Таковы люди. Не слишком-то хороши, верно? И вы верите в Бога тоже, да? Очень хорошо, оглянитесь вокруг. Вы видите его деяния? Доброту? Любовь? Смирение? Милосердие? Так как, сэр Дени Барб? Если кто-то подает слепому нищему пенни, он делает это, ибо рад, что он сам зрячий, а не потому, что ему жаль бедного нищего. Покорность? Только в отношении того, у кого длиннее меч, а он, в свою очередь, покоряется тому, у кого меч еще длиннее. Любовь? Не смешите меня. Вы любите меня? Неужели я ваш брат, дружище, мой старый приятель? – Он повис у Дени на шее и поцеловал его в щеку. – Конечно, вы не похожи на других, – признал он. – Вы настоящий сукин сын, и я люблю вас. Я не имею в виду, что вы сукин сын, сэр. Я имею в виду, что вы настоящий. Вы не такой, как некоторые из этих благородных рыцарей, которые избивают бедного человека и плюют на него. Они никого не любят. Но вы любите. Я вижу это, ибо вы очень любите своего друга Артура и меня вы тоже любите. Я это знаю.
Дени высвободился и подался на пару шагов назад. Обнаружив, что все еще держит бурдюк, он снова выпил, причем изрядно.
Гираут покачивался из стороны в сторону, с трудом поддерживая равновесие. Его лицо было скрыто тенью, но гаснущий отсвет костров высвечивал его выступающий подбородок и острые скулы, отражаясь в одном глазу. Казалось, что он вырос и навис над Дени устрашающей громадой. Он смеялся шепотом, издавая свистящий, приглушенный звук, от которого волосы поднимались дыбом.
– Теперь вы знаете, – сказал он. – Знаете чертовски хорошо. Знаете, кто правит миром. Именно это обычно говаривала моя добрая старая матушка, когда выбивала из меня ад. Люди, у которых было детство, могут верить в Бога. Но меня ребенком продали менестрелю – за два денье. И большего я не стою, мой дружочек. Не всякий знает совершенно точно, сколько он стоит. Дай мне вина. – Он подошел поближе и выхватил бурдюк из рук Дени. – Знаете, кто меня продал? Моя дорогая матушка, вот кто, – сказал он. – Ничего иного я и представить не мог. Я очень удивился, когда понял, что не все матери так поступают со своими детьми.
– Послушай… Гираут… – запинаясь, пробормотал Дени. – Меня тоже отослали из дома, когда я был ребенком. Меня тоже продали. Неужели ты думаешь, что ты единственный?
Гираут покачал головой, словно не слышал.
– Я был чертовски сильно удивлен. Единственный человек, который желал мне добра, был тот, кто учил меня: «Кради, малыш. Ты делаешь работу дьявола. Мир принадлежит дьяволу, он создал его, он истинный бог. Единственный способ надуть его – это умереть». Но у меня не хватило мужества умереть. Я хотел остаться в этом поганом, вонючем, грязном мире. Однако его убили. Ему переломали кости железными прутами, проделали в нем дыры и положили туда горячие угли, вытянули из него кишки и намотали их на раскаленное докрасна колесо, а он только улыбался им, пока не умер. Он долго умирал. И все время они читали над ним молитвы. Эти мягкие, святые, добрые, благородные, любящие христиане молились за него. Но поверьте мне, я видел их глаза и их жестокие, грязные, тонкогубые рты. Им это нравилось. Им это нравилось!
Его голос задрожал и смолк. Он вскинул бурдюк. Вино не попало в рот, и последние капли забрызгали его грудь. Он уронил бурдюк и глухо сказал:
– И тогда я понял. Я понял, что все они дьяволы. Он был прав. Я понял, где нахожусь. Но я накрепко увяз здесь. И вы тоже. Вы тоже, сэр, пока не наступит день, когда вы умрете. Если вы такой же большой трус, как и я.
Дени схватил его. Кожа его куртки была жирной и скользкой и выскальзывала из рук, точно змея. Гираут съежился, уменьшившись буквально на глазах. Казалось, еще мгновение, и он совсем исчезнет, просочившись у Дени сквозь пальцы.
– Не бейте меня, – прошептал он.
– Бить тебя? – воскликнул Дени. – Ах ты, ублюдок, я тебе глотку перережу. Это освободит тебя. Это поможет тебе убежать из этого проклятого мира, если тебе так хочется.
Он отпустил Гираута и стал нащупывать кинжал у себя на поясе. Гираут тяжело повалился на землю, застыв неподвижно, точно бесформенная куча тряпья, и захрапел.
Кинжала, не было: Дени разоружился, прежде чем лечь спать. Он взглянул на небо, и звезды кружились и раскачивались у него над головой. Он услышал смех. Оказалось, что он ползет, а не идет по направлению к палатке, и это его рассмешило. Он добрался до грубого одеяла, служившего ему постелью, улегся на него, все еще посмеиваясь, и устало провалился в забытье.
Дени был не единственным в лагере, кто проснулся с ужасной головной болью. Теперь это была обитель стонов. Если бы сарацины вдруг решили напасть, осада Акры кончилась бы в одно мгновение. Даже предводители войска отпраздновали прибытие слишком весело. Ричарду дневной свет показался невыносимо ярким. Только король Филипп, чопорный и замкнутый, пил весьма умеренно. Те, кто недолюбливал его, говорили, что его склонность к экономии заставляла его подсчитывать цену каждого кубка, даже если кто-то другой угощал его вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
– Конечно, видел. Артур, например.
– Я не имею в виду Артура например. Как бы то ни было, он не существует на самом деле. – Гираут мановением руки исключил Артура из числа живущих. – Нет, я имею в виду человека вообще. Вы знаете хоть кого-нибудь, кто никогда не нарушал ни одной из десяти заповедей? Нет, не знаете. А теперь послушайте. Бог дал нам эти десять заповедей, но если Богу все ведомо, Ему ведомо и то, что мы не можем им следовать. Если бы мы могли им следовать, мы были бы ангелами, не людьми. Ведь так? Ангелами. Эти запони… заподи… они только шутка. И именно этого можно ждать от дьявола. Так? Велеть вам сделать то, что вы не можете сделать, а потом отправить вас прямиком в ад потому, что вы делаете то, что он знает, что вы будете делать в любом случае. Верно?
Дени попытался отстраниться.
– Я хочу еще выпить, – сказал он. – Ты сумасшедший. Кто говорит о десяти заповедях? Ты ошибаешься. Архангел Гавриил рассказывал мне, что и он ломал над этим голову, и Голос велел ему идти удить рыбу.
– Удить рыбу? – Гираут взахлеб захохотал, брызгая слюной. – Удить рыбу! Это именно то, что ему и следовало сказать. В любом случае, чего можно ожидать от архангела? Эй, послушайте, – сказал он, вновь став серьезным. – Вы верите в дьявола, не так ли?
– Конечно, верю. Все верят.
– Очень хорошо. Очень хорошо. И если вы оглядитесь вокруг, вы увидите его проделки, ведь правда? Клевету, воровство, убийства, люцемюрие…
– Что такое люцемюрие?
– Я не говорил люцемюрие. Я сказал лицемрерие. Маленьких детей пинают, избивают… И убийства, и прелюбодеяние, и ложь, и обжорство, и все прочее. Таковы люди. Не слишком-то хороши, верно? И вы верите в Бога тоже, да? Очень хорошо, оглянитесь вокруг. Вы видите его деяния? Доброту? Любовь? Смирение? Милосердие? Так как, сэр Дени Барб? Если кто-то подает слепому нищему пенни, он делает это, ибо рад, что он сам зрячий, а не потому, что ему жаль бедного нищего. Покорность? Только в отношении того, у кого длиннее меч, а он, в свою очередь, покоряется тому, у кого меч еще длиннее. Любовь? Не смешите меня. Вы любите меня? Неужели я ваш брат, дружище, мой старый приятель? – Он повис у Дени на шее и поцеловал его в щеку. – Конечно, вы не похожи на других, – признал он. – Вы настоящий сукин сын, и я люблю вас. Я не имею в виду, что вы сукин сын, сэр. Я имею в виду, что вы настоящий. Вы не такой, как некоторые из этих благородных рыцарей, которые избивают бедного человека и плюют на него. Они никого не любят. Но вы любите. Я вижу это, ибо вы очень любите своего друга Артура и меня вы тоже любите. Я это знаю.
Дени высвободился и подался на пару шагов назад. Обнаружив, что все еще держит бурдюк, он снова выпил, причем изрядно.
Гираут покачивался из стороны в сторону, с трудом поддерживая равновесие. Его лицо было скрыто тенью, но гаснущий отсвет костров высвечивал его выступающий подбородок и острые скулы, отражаясь в одном глазу. Казалось, что он вырос и навис над Дени устрашающей громадой. Он смеялся шепотом, издавая свистящий, приглушенный звук, от которого волосы поднимались дыбом.
– Теперь вы знаете, – сказал он. – Знаете чертовски хорошо. Знаете, кто правит миром. Именно это обычно говаривала моя добрая старая матушка, когда выбивала из меня ад. Люди, у которых было детство, могут верить в Бога. Но меня ребенком продали менестрелю – за два денье. И большего я не стою, мой дружочек. Не всякий знает совершенно точно, сколько он стоит. Дай мне вина. – Он подошел поближе и выхватил бурдюк из рук Дени. – Знаете, кто меня продал? Моя дорогая матушка, вот кто, – сказал он. – Ничего иного я и представить не мог. Я очень удивился, когда понял, что не все матери так поступают со своими детьми.
– Послушай… Гираут… – запинаясь, пробормотал Дени. – Меня тоже отослали из дома, когда я был ребенком. Меня тоже продали. Неужели ты думаешь, что ты единственный?
Гираут покачал головой, словно не слышал.
– Я был чертовски сильно удивлен. Единственный человек, который желал мне добра, был тот, кто учил меня: «Кради, малыш. Ты делаешь работу дьявола. Мир принадлежит дьяволу, он создал его, он истинный бог. Единственный способ надуть его – это умереть». Но у меня не хватило мужества умереть. Я хотел остаться в этом поганом, вонючем, грязном мире. Однако его убили. Ему переломали кости железными прутами, проделали в нем дыры и положили туда горячие угли, вытянули из него кишки и намотали их на раскаленное докрасна колесо, а он только улыбался им, пока не умер. Он долго умирал. И все время они читали над ним молитвы. Эти мягкие, святые, добрые, благородные, любящие христиане молились за него. Но поверьте мне, я видел их глаза и их жестокие, грязные, тонкогубые рты. Им это нравилось. Им это нравилось!
Его голос задрожал и смолк. Он вскинул бурдюк. Вино не попало в рот, и последние капли забрызгали его грудь. Он уронил бурдюк и глухо сказал:
– И тогда я понял. Я понял, что все они дьяволы. Он был прав. Я понял, где нахожусь. Но я накрепко увяз здесь. И вы тоже. Вы тоже, сэр, пока не наступит день, когда вы умрете. Если вы такой же большой трус, как и я.
Дени схватил его. Кожа его куртки была жирной и скользкой и выскальзывала из рук, точно змея. Гираут съежился, уменьшившись буквально на глазах. Казалось, еще мгновение, и он совсем исчезнет, просочившись у Дени сквозь пальцы.
– Не бейте меня, – прошептал он.
– Бить тебя? – воскликнул Дени. – Ах ты, ублюдок, я тебе глотку перережу. Это освободит тебя. Это поможет тебе убежать из этого проклятого мира, если тебе так хочется.
Он отпустил Гираута и стал нащупывать кинжал у себя на поясе. Гираут тяжело повалился на землю, застыв неподвижно, точно бесформенная куча тряпья, и захрапел.
Кинжала, не было: Дени разоружился, прежде чем лечь спать. Он взглянул на небо, и звезды кружились и раскачивались у него над головой. Он услышал смех. Оказалось, что он ползет, а не идет по направлению к палатке, и это его рассмешило. Он добрался до грубого одеяла, служившего ему постелью, улегся на него, все еще посмеиваясь, и устало провалился в забытье.
Дени был не единственным в лагере, кто проснулся с ужасной головной болью. Теперь это была обитель стонов. Если бы сарацины вдруг решили напасть, осада Акры кончилась бы в одно мгновение. Даже предводители войска отпраздновали прибытие слишком весело. Ричарду дневной свет показался невыносимо ярким. Только король Филипп, чопорный и замкнутый, пил весьма умеренно. Те, кто недолюбливал его, говорили, что его склонность к экономии заставляла его подсчитывать цену каждого кубка, даже если кто-то другой угощал его вином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133