Меня интересовало, какова же поэзия сарацин; я испытывал большое желание узнать, как она строится и по каким законам, и лелеял тайную надежду, что здесь, возможно, я найду иную поэтическую форму и невзначай приближусь к цели – сочинить стихи, не похожие на все то, что было создано раньше. С помощью Лейлы (ибо так называли ее сарацины, хотя ее настоящее имя было Изабелла де Нориз) я разговаривал с ал-Амином, подробно расспрашивая его обо всем этом. И он принялся рассказывать мне о метафорах, ритме и размере и о таких вещах, которые они называют тавил и басит, о четверостишье и шестистишье, и очень скоро я понял, что ничего не смогу понять, пока не смогу хотя бы немного объясняться на их языке. Он со смехом согласился и сказал: «Совершенно справедливо, поэзия говорит о любви, восходе или объятиях возлюбленной, или о неутоленном желании. И это все, что ты сможешь понять, не погружаясь в саму суть поэзии. Как изысканна и прекрасна, словно резной орнамент, украшенный драгоценными камнями, форма, называемая мустазад, в которой сочетаются изощренные рифмы и размер, ибо в каждой второй строке только половина слогов предыдущей. Но если я попрошу Лейлу перевести тебе весь стих, останется лишь набор слов: „Увы, любовь моя, нас ждет разлука, ибо занимается день и небосклон алеет…“ – и так далее». Услышав, что он сказал, я, в свою очередь, рассмеялся и запел:

Зачем же соловей так скоро улетает,
И нам в саду цветущем больше места нет?
Мне солнца первый луч тоскою сердце наполняет;
Прощай, любовь, уж небо золотит рассвет.

И никогда я даже представить не мог, что буду петь это в подобных обстоятельствах. И, казалось, ал-Амин был весьма доволен, когда Лейла перевела. И потому я попросил позволения, чтобы Лейла научила меня языку сарацин, а ал-Амин ответил: «Меня глубоко опечалит потеря, когда я лишусь твоего общества, поскольку, Бог свидетель, ты мне нравишься ничуть не меньше, чем если бы ты был правоверным. Однако я надеюсь, что ты не останешься пленником дольше необходимого. Тем не менее мне доставит большую радость, если ты научишься говорить на моем языке, ибо тогда мы могли бы свободно беседовать о поэзии, песнях, а также о многих других занимательных вещах».
А теперь я намерен поведать об одном из самых удивительных чудес, которое случилось вчера, и вы поймете, как вышло, что я вновь пишу свой дневник. Итак, где-то ближе к полудню, в то время, как я сидел вместе с Лейлой, упражняясь в игре на уде, явился слуга и передал, что мне надлежит предстать перед ал-Амином; когда же я вошел в зал, где он вершил правосудие (который называется у них диван), я увидел, что перед ним стоит не кто иной, как Гираут, при арфе и прочих своих достоинствах. Увидев меня, он упал на колени, восклицая: «Господь спас вас, хозяин», – тогда как я застыл, разинув рот, будто меня ударили по голове. Опомнившись наконец, я поднял его и обнял, даром что он был грязным и пропыленным с дороги. Затем мне рассказали о том, как его поймали, когда он блуждал средь холмов, и доставили к самому султану. И Гираут, со свойственной ему дерзостью, улыбался вместо того, чтобы обнаруживать признаки страха. Когда его спросили, почему он не испытывает страха, он ответил, будто сначала опасался, что султан предаст его смерти, однако, увидев его лицо, понял, что султан милостив и не поступит так с ним. Его слова весьма понравились султану (ибо среди неверных милосердие почитается большой добродетелью, и они называют своего Бога сострадательным), Саладин велел Гирауту говорить, после чего тот признался, что разыскивает своего хозяина, взятого в плен, когда он защищал английского короля. Султан, услышав это, воскликнул: «Если бы у меня была тысяча таких слуг, тогда франки не отняли бы у меня ни пяди земли», – и, осведомившись о моем имени, распорядился, чтобы Гираута доставили ко мне в Иерусалим. Ал-Амин также не скупился на похвалы и сказал, что в их священной книге написано, что верность угодна Богу, и Гираута оставят при мне и будут кормить и одевать, и за его преданность ему надлежит дать серебряную монету.
Когда же я привел Гираута в свою комнату и мы остались одни, я спросил, как же он отважился последовать за мной, на что он ответил, что боится великого дьявола Махмуда и его приспешников не больше, чем тех, которые притворяются христианами, но на самом деле являются настоящими бесами, и что, по его мнению, одно место ничем не хуже другого. И немного еще порассуждав в таком же духе, он угрюмо добавил, что он с тою же охотой будет петь для меня, как и для любого другого, и поскольку его били за грехи во всех известных городах мира, с тем же успехом могут бить и в Святом Иерусалиме, я сказал, что искренне рад видеть его, и мы больше не говорили на эту тему. Я также расспросил его о короле Ричарде, и он ответил, что король весьма горячо расхваливал меня за то, что я выдал себя за него, дабы спасти его от плена, и поклялся, что когда-нибудь он выкупит меня, неважно, какой ценой. Но я, прекрасно зная, чего стоит это «когда-нибудь» в устах Ричарда, понял, что он обрадовался, что так дешево отделался от меня. И потому я более чем когда-либо преисполнился уверенностью, что он удержал меня подле себя затем, чтобы Фитц-Морис мог напасть на Артура, не опасаясь встретить сопротивление, ибо не сомневался, что, если Артур не станет сражаться с ним, это сделаю я. И еще мне в голову пришла гнусная мысль, что, приглашая меня на соколиную охоту в тот день, он рассчитывал, вероятно, что меня убьют. Однако я постарался выбросить эту мысль из головы, напомнив себе о том, о чем однажды сказал бедный Хью Хемлинкорт, а именно: короли никогда не лгут, как обыкновенные люди, но утаивают правду, изворачиваются и увиливают, и таким образом добиваются своей цели окольными путями.
Стало быть, мне суждено оставаться жить среди неверных. Гираут, собравшись на поиски, продал все мое имущество и принес мне немного серебряных марок. А еще – что меня обрадовало гораздо больше – всю рукопись моего дневника. Мы довольно неплохо устроились: мой менестрель спал у порога, а эта красивая девица со мной в постели. Многое предстояло сделать и многому научиться. Прошлой ночью я подарил Лейле золотую цепь со вставленными в звенья кусочками горного хрусталя, подарок леди Мод. Сделал я это, поскольку Лейла сумела хорошо утешить меня. Но я все еще ношу крестик Артура, ибо я не могу снять его со своей груди, равно как и не в силах вырвать воспоминания о нем из моего сердца.
* * *
Наконец наступила зима, с холодными туманами, дождем и слякотью. Вершины гор покрылись снегом, и резкий ветер пронизывал насквозь. Стеганые куртки, кольчуги и плащи защищали от холода не лучше, чем кисея. Английский король оказался в трудном положении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133