А вместо того мы дарим ему кучу времени, чтобы укрепить свои силы. Ну как этим не восхищаться?
Дени промолчал. Он начал сожалеть, что вообще явился сюда.
– И даже восстановление Яффы идет медленно, так как они не могут обойтись без женщин, – продолжал король. – Разве удивительно, что мне хочется поразмяться? Хотя бы и гоняясь галопом по окрестностям, выслеживая сарацинов, отбившихся от своих. И почему тебя удивляет мое желание поддержать боевой дух кое в ком из моих щенков, забрав отсюда и пустив по следу, чтобы развеять скуку?
Дени почувствовал, что у него запылали щеки.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.
Ричард похлопал его по колену и засмеялся.
– Я должен всегда объяснять тебе свои поступки? – осведомился он. – Нет, не нужно смущаться. Я взял на себя труд объясниться потому, что чувствую: нас связывает нечто большее, чем отношения короля и трувера. Я всегда знал, что ты любишь меня как друга, Дени. Ты помнишь тот день на Сицилии, когда ты пел «Роланда»?
Дени кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Ричард согнул одну ногу в колене и облокотился на нее. Откинув голову на подушку, он уставился в потолок, покрытый деревянной резьбой с инкрустациями в виде морских раковин.
– Так почему же я откровенен с тобой? – тихо промолвил он. – Я хочу, чтобы меня любили. В этом вся суть. Я хочу, чтобы меня понимали, поверь. Я хочу, чтобы люди хорошо думали обо мне. Я хочу, чтобы говорили: «Это великий король!» Мой отец никогда не думал о себе лично, а только о своих делах. Он всегда был очень уверен в себе…
Внезапно он перевел взгляд на Дени, пристально посмотрел на него и спросил:
– А ты думаешь о будущем, когда пишешь свои песни? Признайся!
– Конечно, думаю, – ответил Дени, который был совершенно пленен неожиданной искренностью Ричарда. – Все мы думаем. Что когда-нибудь, в далеком будущем, будут петь песнь о Гильеме или о четырех сыновьях Аймона и повторять мои слова: «Я, Куртбарб, сочинил эту песнь». И это все, ради чего мне стоит жить, – добавил он, внезапно почувствовав щемящую боль в сердце.
– А Гильем? А сам Аймон? – сказал Ричард. – Это вся их жизнь. Но что нам о них известно? Ничего, кроме того, что рассказывает баллада. Но это твое – не их.
Они помолчали некоторое время. Потом Ричард продолжил:
– Надеешься, что когда-нибудь, в далеком будущем, споют твою песнь. О, да. Но что, если тогда больше не будут петь песни? Разве мы можем представить себе потомков? Какими глазами они будут смотреть на нас? Ты думал когда-нибудь об этом? Будем ли мы им казаться нелепыми в наших громоздких старомодных кольчугах? Или просто варварами, точно так же, как нам кажутся ныне орды грубых саксов, сражавшиеся с герцогом Вильгельмом при Сенлаке. Дикие и невежественные, они не знали конного боя и доспехов, воевали с обнаженной волосатой грудью, как пехотинцы, с одним топором в руках? Может, в том далеком будущем и королей уже не будет. Мы станем лишь именами в песнях, непостижимыми тенями.
– Это невозможно, – выпалил Дени. – Вас никогда не забудут.
Ричард слабо улыбнулся, взгляд его голубых глаз смягчился, и на какой-то миг он стал похож на Артура: лицо его было преисполнено кротости, глаза светились искренностью и добротой.
– Не «забытыми», – поправил он. – Я сказал «непостижимыми». Однажды я разговаривал с ясновидящей, Дени, ведьмой, которая жила в пещере близ Пуатье. Я был еще подростком и жил при дворе моей матери в то время, когда она оставила моего отца из-за его связи с Розамунд Клиффорд. Впрочем… неважно. Я отправился на соколиную охоту с небольшой свитой, и кто-то рассказал мне об этой ведьме. Я решил, что было бы любопытно взглянуть на нее. Я продрался сквозь чащу леса, взяв с собой одного Уильяма Маршала – он был моим наставником в искусстве обращения с оружием и повсюду сопровождал меня или моего брата Гарри. Он боготворил Гарри, знаешь ли. Она была ужасной женщиной, та ведьма. Толстая, грязная как свинья… Я дал ей немного денег и попросил предсказать мне судьбу. Она ответила: «Только не за деньги, мой мальчик». Уильям пришел в ярость и схватился за меч. Я велел ему уйти. В ней что-то было, в этой женщине, что привлекло меня к ней, нечто, пугавшее до смерти, отчего волосы становились дыбом на затылке, и тем не менее она казалась близкой и родной, словно моя собственная мать. Невероятно! Да, я помню, что сказал ей: «Если не хочешь взять у меня деньги, возьми взамен поцелуй». Я поцеловал ее в жесткую щеку. От ее кожи пахло плесенью. И она сказала: «Так-то лучше, мой мальчик. Да, ты один из моих любимчиков». Внезапно все закружилось у меня перед глазами. А потом – я увидел странный мир, Дени, безумный мир. Громадные дворцы со стенами, покрытыми сияющими золотыми пластинами, вздымались в небо выше, чем любой из наших соборов. Люди в иноземном платье огромными толпами спешили по улицам диковинных городов. Сооружения, похожие на суетливых жуков с громадными белыми глазищами, передвигались быстрее лошадей; другие сооружения мелькали в небе. Я не мог понять, что это за сооружения, они были загадочны и непостижимы, ибо даже отдаленно не напоминали ни один знакомый мне предмет. Потом все исчезло, и я вновь очутился в пещере. Старуха объяснила: «Я позволила тебе заглянуть на тысячу лет вперед, дорогуша. Будешь ли ты доволен своей судьбой, если я скажу, что они все еще будут помнить твое имя? Они будут называть тебя Ричард Львиное Сердце. Они будут знать о тебе – не знаю, каким образом, но будут». Она начала хихикать. Я вышел из пещеры, и колени у меня дрожали. Я был охвачен ужасом. По моему телу ползли мурашки, словно на меня напали полчища муравьев. Боже мой, никогда прежде я не ведал, что такое страх; и я никогда не испытывал его потом. Я был точно… точно Тибальд из той песни, которую ты пел сегодня. Сломя голову он помчался прямо на повешенного… Я схватился за Уильяма и сказал: «Уведи меня отсюда». И мы оба побежали – он был испуган не меньше меня.
Дени не отводил от него глаз, испытывая какое-то смутное чувство, близкое к тому ужасу, о каком говорил Ричард, но не понимая его причины.
– Но почему? – спросил он.
– Я заглянул слишком далеко, – сказал Ричард. – Неужели не понимаешь? Столько лет! Я не узнавал ничего из того, что видел. Как они смогут помнить что-то обо мне? – Он схватил Дени за руки и сжал их в своих. – Только подумай. Пройдет пятьдесят лет, и воспоминание о тебе сотрется в человеческой памяти. Пройдет сотня лет, и все те, кто мог когда-то знать тебя, истлеют в земле. Еще сто лет, и еще, и еще. Что останется от тебя? Имя? И даже оно неверно: Ричард Львиное Сердце! Я знаю, что смертен, Дени, более того, я превращусь лишь в горстку праха, а призрак Ричарда все еще будет бродить, содрогаясь и издавая писк, как летучая мышь, среди неведомых людей в далеком будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Дени промолчал. Он начал сожалеть, что вообще явился сюда.
– И даже восстановление Яффы идет медленно, так как они не могут обойтись без женщин, – продолжал король. – Разве удивительно, что мне хочется поразмяться? Хотя бы и гоняясь галопом по окрестностям, выслеживая сарацинов, отбившихся от своих. И почему тебя удивляет мое желание поддержать боевой дух кое в ком из моих щенков, забрав отсюда и пустив по следу, чтобы развеять скуку?
Дени почувствовал, что у него запылали щеки.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.
Ричард похлопал его по колену и засмеялся.
– Я должен всегда объяснять тебе свои поступки? – осведомился он. – Нет, не нужно смущаться. Я взял на себя труд объясниться потому, что чувствую: нас связывает нечто большее, чем отношения короля и трувера. Я всегда знал, что ты любишь меня как друга, Дени. Ты помнишь тот день на Сицилии, когда ты пел «Роланда»?
Дени кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Ричард согнул одну ногу в колене и облокотился на нее. Откинув голову на подушку, он уставился в потолок, покрытый деревянной резьбой с инкрустациями в виде морских раковин.
– Так почему же я откровенен с тобой? – тихо промолвил он. – Я хочу, чтобы меня любили. В этом вся суть. Я хочу, чтобы меня понимали, поверь. Я хочу, чтобы люди хорошо думали обо мне. Я хочу, чтобы говорили: «Это великий король!» Мой отец никогда не думал о себе лично, а только о своих делах. Он всегда был очень уверен в себе…
Внезапно он перевел взгляд на Дени, пристально посмотрел на него и спросил:
– А ты думаешь о будущем, когда пишешь свои песни? Признайся!
– Конечно, думаю, – ответил Дени, который был совершенно пленен неожиданной искренностью Ричарда. – Все мы думаем. Что когда-нибудь, в далеком будущем, будут петь песнь о Гильеме или о четырех сыновьях Аймона и повторять мои слова: «Я, Куртбарб, сочинил эту песнь». И это все, ради чего мне стоит жить, – добавил он, внезапно почувствовав щемящую боль в сердце.
– А Гильем? А сам Аймон? – сказал Ричард. – Это вся их жизнь. Но что нам о них известно? Ничего, кроме того, что рассказывает баллада. Но это твое – не их.
Они помолчали некоторое время. Потом Ричард продолжил:
– Надеешься, что когда-нибудь, в далеком будущем, споют твою песнь. О, да. Но что, если тогда больше не будут петь песни? Разве мы можем представить себе потомков? Какими глазами они будут смотреть на нас? Ты думал когда-нибудь об этом? Будем ли мы им казаться нелепыми в наших громоздких старомодных кольчугах? Или просто варварами, точно так же, как нам кажутся ныне орды грубых саксов, сражавшиеся с герцогом Вильгельмом при Сенлаке. Дикие и невежественные, они не знали конного боя и доспехов, воевали с обнаженной волосатой грудью, как пехотинцы, с одним топором в руках? Может, в том далеком будущем и королей уже не будет. Мы станем лишь именами в песнях, непостижимыми тенями.
– Это невозможно, – выпалил Дени. – Вас никогда не забудут.
Ричард слабо улыбнулся, взгляд его голубых глаз смягчился, и на какой-то миг он стал похож на Артура: лицо его было преисполнено кротости, глаза светились искренностью и добротой.
– Не «забытыми», – поправил он. – Я сказал «непостижимыми». Однажды я разговаривал с ясновидящей, Дени, ведьмой, которая жила в пещере близ Пуатье. Я был еще подростком и жил при дворе моей матери в то время, когда она оставила моего отца из-за его связи с Розамунд Клиффорд. Впрочем… неважно. Я отправился на соколиную охоту с небольшой свитой, и кто-то рассказал мне об этой ведьме. Я решил, что было бы любопытно взглянуть на нее. Я продрался сквозь чащу леса, взяв с собой одного Уильяма Маршала – он был моим наставником в искусстве обращения с оружием и повсюду сопровождал меня или моего брата Гарри. Он боготворил Гарри, знаешь ли. Она была ужасной женщиной, та ведьма. Толстая, грязная как свинья… Я дал ей немного денег и попросил предсказать мне судьбу. Она ответила: «Только не за деньги, мой мальчик». Уильям пришел в ярость и схватился за меч. Я велел ему уйти. В ней что-то было, в этой женщине, что привлекло меня к ней, нечто, пугавшее до смерти, отчего волосы становились дыбом на затылке, и тем не менее она казалась близкой и родной, словно моя собственная мать. Невероятно! Да, я помню, что сказал ей: «Если не хочешь взять у меня деньги, возьми взамен поцелуй». Я поцеловал ее в жесткую щеку. От ее кожи пахло плесенью. И она сказала: «Так-то лучше, мой мальчик. Да, ты один из моих любимчиков». Внезапно все закружилось у меня перед глазами. А потом – я увидел странный мир, Дени, безумный мир. Громадные дворцы со стенами, покрытыми сияющими золотыми пластинами, вздымались в небо выше, чем любой из наших соборов. Люди в иноземном платье огромными толпами спешили по улицам диковинных городов. Сооружения, похожие на суетливых жуков с громадными белыми глазищами, передвигались быстрее лошадей; другие сооружения мелькали в небе. Я не мог понять, что это за сооружения, они были загадочны и непостижимы, ибо даже отдаленно не напоминали ни один знакомый мне предмет. Потом все исчезло, и я вновь очутился в пещере. Старуха объяснила: «Я позволила тебе заглянуть на тысячу лет вперед, дорогуша. Будешь ли ты доволен своей судьбой, если я скажу, что они все еще будут помнить твое имя? Они будут называть тебя Ричард Львиное Сердце. Они будут знать о тебе – не знаю, каким образом, но будут». Она начала хихикать. Я вышел из пещеры, и колени у меня дрожали. Я был охвачен ужасом. По моему телу ползли мурашки, словно на меня напали полчища муравьев. Боже мой, никогда прежде я не ведал, что такое страх; и я никогда не испытывал его потом. Я был точно… точно Тибальд из той песни, которую ты пел сегодня. Сломя голову он помчался прямо на повешенного… Я схватился за Уильяма и сказал: «Уведи меня отсюда». И мы оба побежали – он был испуган не меньше меня.
Дени не отводил от него глаз, испытывая какое-то смутное чувство, близкое к тому ужасу, о каком говорил Ричард, но не понимая его причины.
– Но почему? – спросил он.
– Я заглянул слишком далеко, – сказал Ричард. – Неужели не понимаешь? Столько лет! Я не узнавал ничего из того, что видел. Как они смогут помнить что-то обо мне? – Он схватил Дени за руки и сжал их в своих. – Только подумай. Пройдет пятьдесят лет, и воспоминание о тебе сотрется в человеческой памяти. Пройдет сотня лет, и все те, кто мог когда-то знать тебя, истлеют в земле. Еще сто лет, и еще, и еще. Что останется от тебя? Имя? И даже оно неверно: Ричард Львиное Сердце! Я знаю, что смертен, Дени, более того, я превращусь лишь в горстку праха, а призрак Ричарда все еще будет бродить, содрогаясь и издавая писк, как летучая мышь, среди неведомых людей в далеком будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133