Перед ребенком, который родится? Или перед вашими землями? Вы так же добры, как и слепы. Вы хотите сражаться, даже не зная, кто на вас нападает и с какой стороны?
– Я не хочу, – просто сказал Артур. – Но я должен. Все будет совсем не так, как сегодня, когда мы прибудем в Сирию. Понимаете, там развернутся бои по всем правилам, в которых я смогу участвовать, если поскачу прямо на противника. Вблизи я наверняка сумею отличить неверного от христианина. В Мессине я не мог отличить одну сторону от другой. И никто не мог. Но в рукопашном бою мне будет легко рассмотреть их доспехи, лица, оружие… Верно ведь?
– Вы глупец, – гневно сказал Дени. – Господи, вы полный дурак. Пейре Видаль просто светоч разума в сравнении с вами. Если вы не хотите подумать о себе, подумайте обо мне. Мне придется гоняться за вами и оберегать, словно слепого младенца…
Выпалив это, он тотчас спохватился и готов был откусить свой язык. Артур, моргая, смотрел на него с несчастным видом.
– Разумеется, нет, – возразил он. – Я не смею требовать от вас этого. Нам придется расстаться.
Дени со стоном рухнул на колени.
– Я еще больший глупец, чем вы, – признался он. – Я сказал так лишь потому, что боюсь: вас ранят. Вы действительно подумали, что я вас брошу?
– Но вы…
– Пустое. Или вы меня принимаете за предателя?
– Простите, Дени, – улыбнулся Артур. – Я не хотел вас оскорбить. Вы понимаете меня, не правда ли? Я не могу трусливо убежать домой. Слово рыцаря нерушимо. Когда приносят клятву верности сеньору, то предполагается, что клятву будут соблюдать. Богу прекрасно известно, что я вижу гораздо хуже других людей, однако Он принял мою присягу. Следовательно, я должен оправдать звание рыцаря и уповать на Него. Не так ли?
Дени кивнул.
– Вы покажете мне, где сарацины, и я ринусь на них. Бог да защитит меня. В конце концов, Дени, Он ведь не допустил, чтобы меня ранили сегодня, как и вчера, на базарной площади.
– Да, я знаю.
– И я дам еще один обет, – серьезно сказал Артур. Он не без труда извлек свой меч, поскольку Дени вложил его в ножны, не вычистив клинка, и теперь меч застрял в чехле. Артур вонзил острие в землю и опустился на колени, почти приникнув лицом к рукояти.
– Клянусь, – произнес он, – что никогда не обнажу меч против собрата-христианина. Я не буду обнажать меч до тех пор, пока мы не подойдем к стенам Акры, а тогда я обращу его только против неверных. Вы свидетельствуете клятву, Дени?
– Свидетельствую, – сказал Дени с ужасным чувством полной безнадежности.
Пожалуй, самым серьезным последствием взятия Мессины явилось то, что оно ухудшило отношения двух предводителей крестового похода. Король Филипп был разъярен. Можно было бы истолковать его гнев патетически: будто он был возмущен и потрясен как христианский сюзерен и как человек, отзывчивый к чужому горю. Однако его гнев имел более простую и практическую причину – он был оскорблен тем, что Ричард водрузил над стенами Мессины свой собственный стяг, отнюдь не французский. Формально Ричард правил Англией как феодом Франции. Кроме того, оба короля торжественно поклялись в Везеле делить поровну военную добычу, захваченную в ходе крестового похода. Следовательно, по мнению Филиппа, Ричард повел себя эгоистично и, более того, вероломно. Они обменялись любезностями, а затем со стороны августейших противников потребовался весь такт и политическое искусство, чтобы восстановить мир. В конце концов знамя Филиппа поместили рядом со стягом Ричарда, и были принесены новые клятвы взаимной верности и обещания делить трофеи поровну. Тем не менее основные разногласия, которые начались между двумя лагерями, явились прямым результатом штурма, считали, что война, которой суждено было вспыхнуть по завершении крестового похода между Англией и Францией из-за Нормандии, началась по той же самой причине.
Но в тот момент, как отмечал Дени в своем дневнике, обстановка стала гораздо спокойнее, и крестоносцы приготовились к зимовке. И в обоих лагерях, и во всей округе соблюдалось негласное перемирие, и никто не брался за оружие, тогда как Ричард вел переговоры с королем Танкредом сначала по поводу приданого королевы Джоанны, а затем чтобы предотвратить заключение союза между королем Сицилии и Филиппом Французским, союза, способного лишить Ричарда звания военного предводителя крестового похода. На холме напротив города он приказал построить деревянный форт для размещения главного штаба, используя часть бревен осадных машин. С обычным своим энтузиазмом он принялся планировать строительство и надзирать за работами. Когда крепость была завершена, он назвал ее «Разгром Грека», что являлось одновременно и оскорблением, и напоминанием о том, как стремительно и ужасно он расправился с жителями Мессины. В итоге он сошелся с Танкредом на сорока тысячах унций золота. Треть он тотчас отдал королю Филиппу, подкрепив тем самым предложение мира, хотя эти деньги были не военной добычей, а приданым его сестры. Трофеи, взятые его воинами в Мессине, он повелел вернуть, дабы восстановить согласие. Это вызвало немалое недовольство, особенно со стороны рыцарей, не рассчитывавших на долгое пребывание на Сицилии. Некоторые из них, как, например, Хью Хемлинкорт, уже успели проиграть все захваченное добро. Но Ричард утихомирил недовольных, щедро одарив всех из своей казны деньгами, драгоценностями, нагрудными цепями, золотыми кубками и прочими подношениями, так что самый последний пехотинец имел теперь пригоршню су, чтобы выпить за великодушие короля. Хотя он тратил деньги осмотрительно и был расчетливым дельцом, однако знал цену щедрости. Цель для Ричарда всегда значила неизмеримо больше, чем средства ее достижения.
В порыве расточительности Ричард не забыл и своих труверов. Каждый получил вознаграждение, и Дени, привыкший жить обещаниями, стоически подтянув пояс, стал обладателем пятнадцати марок серебром. Внезапно свалившееся ему в руки богатство настолько вывело его из равновесия, что он нанял к себе на службу менестрелем Гираута из Эврё.
Этот человек появился после взятия Мессины с новой арфой, беззаботно объяснив, что какой-то незадачливый горожанин ее потерял, а он подобрал добро. Он принес еще несколько памятных сувениров, добытых из того же источника: серебряный котелок, несколько брошей и колец, пару новых туфель, сарацинский кинжал с нефритовой рукоятью, инкрустированной перламутром, и чернильницу из слоновой кости, искусно выточенную, покрытую резными фигурками мифических животных, таких как слон и жираф.
Понс, желая немного подшутить над ним, сказал:
– Ты называл себя менестрелем. Ну так спой нам что-нибудь, а мы послушаем.
– Что угодно вашей светлости, – ответил Гираут, – любовную песнь, батальную песнь, веселый танцевальный напев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
– Я не хочу, – просто сказал Артур. – Но я должен. Все будет совсем не так, как сегодня, когда мы прибудем в Сирию. Понимаете, там развернутся бои по всем правилам, в которых я смогу участвовать, если поскачу прямо на противника. Вблизи я наверняка сумею отличить неверного от христианина. В Мессине я не мог отличить одну сторону от другой. И никто не мог. Но в рукопашном бою мне будет легко рассмотреть их доспехи, лица, оружие… Верно ведь?
– Вы глупец, – гневно сказал Дени. – Господи, вы полный дурак. Пейре Видаль просто светоч разума в сравнении с вами. Если вы не хотите подумать о себе, подумайте обо мне. Мне придется гоняться за вами и оберегать, словно слепого младенца…
Выпалив это, он тотчас спохватился и готов был откусить свой язык. Артур, моргая, смотрел на него с несчастным видом.
– Разумеется, нет, – возразил он. – Я не смею требовать от вас этого. Нам придется расстаться.
Дени со стоном рухнул на колени.
– Я еще больший глупец, чем вы, – признался он. – Я сказал так лишь потому, что боюсь: вас ранят. Вы действительно подумали, что я вас брошу?
– Но вы…
– Пустое. Или вы меня принимаете за предателя?
– Простите, Дени, – улыбнулся Артур. – Я не хотел вас оскорбить. Вы понимаете меня, не правда ли? Я не могу трусливо убежать домой. Слово рыцаря нерушимо. Когда приносят клятву верности сеньору, то предполагается, что клятву будут соблюдать. Богу прекрасно известно, что я вижу гораздо хуже других людей, однако Он принял мою присягу. Следовательно, я должен оправдать звание рыцаря и уповать на Него. Не так ли?
Дени кивнул.
– Вы покажете мне, где сарацины, и я ринусь на них. Бог да защитит меня. В конце концов, Дени, Он ведь не допустил, чтобы меня ранили сегодня, как и вчера, на базарной площади.
– Да, я знаю.
– И я дам еще один обет, – серьезно сказал Артур. Он не без труда извлек свой меч, поскольку Дени вложил его в ножны, не вычистив клинка, и теперь меч застрял в чехле. Артур вонзил острие в землю и опустился на колени, почти приникнув лицом к рукояти.
– Клянусь, – произнес он, – что никогда не обнажу меч против собрата-христианина. Я не буду обнажать меч до тех пор, пока мы не подойдем к стенам Акры, а тогда я обращу его только против неверных. Вы свидетельствуете клятву, Дени?
– Свидетельствую, – сказал Дени с ужасным чувством полной безнадежности.
Пожалуй, самым серьезным последствием взятия Мессины явилось то, что оно ухудшило отношения двух предводителей крестового похода. Король Филипп был разъярен. Можно было бы истолковать его гнев патетически: будто он был возмущен и потрясен как христианский сюзерен и как человек, отзывчивый к чужому горю. Однако его гнев имел более простую и практическую причину – он был оскорблен тем, что Ричард водрузил над стенами Мессины свой собственный стяг, отнюдь не французский. Формально Ричард правил Англией как феодом Франции. Кроме того, оба короля торжественно поклялись в Везеле делить поровну военную добычу, захваченную в ходе крестового похода. Следовательно, по мнению Филиппа, Ричард повел себя эгоистично и, более того, вероломно. Они обменялись любезностями, а затем со стороны августейших противников потребовался весь такт и политическое искусство, чтобы восстановить мир. В конце концов знамя Филиппа поместили рядом со стягом Ричарда, и были принесены новые клятвы взаимной верности и обещания делить трофеи поровну. Тем не менее основные разногласия, которые начались между двумя лагерями, явились прямым результатом штурма, считали, что война, которой суждено было вспыхнуть по завершении крестового похода между Англией и Францией из-за Нормандии, началась по той же самой причине.
Но в тот момент, как отмечал Дени в своем дневнике, обстановка стала гораздо спокойнее, и крестоносцы приготовились к зимовке. И в обоих лагерях, и во всей округе соблюдалось негласное перемирие, и никто не брался за оружие, тогда как Ричард вел переговоры с королем Танкредом сначала по поводу приданого королевы Джоанны, а затем чтобы предотвратить заключение союза между королем Сицилии и Филиппом Французским, союза, способного лишить Ричарда звания военного предводителя крестового похода. На холме напротив города он приказал построить деревянный форт для размещения главного штаба, используя часть бревен осадных машин. С обычным своим энтузиазмом он принялся планировать строительство и надзирать за работами. Когда крепость была завершена, он назвал ее «Разгром Грека», что являлось одновременно и оскорблением, и напоминанием о том, как стремительно и ужасно он расправился с жителями Мессины. В итоге он сошелся с Танкредом на сорока тысячах унций золота. Треть он тотчас отдал королю Филиппу, подкрепив тем самым предложение мира, хотя эти деньги были не военной добычей, а приданым его сестры. Трофеи, взятые его воинами в Мессине, он повелел вернуть, дабы восстановить согласие. Это вызвало немалое недовольство, особенно со стороны рыцарей, не рассчитывавших на долгое пребывание на Сицилии. Некоторые из них, как, например, Хью Хемлинкорт, уже успели проиграть все захваченное добро. Но Ричард утихомирил недовольных, щедро одарив всех из своей казны деньгами, драгоценностями, нагрудными цепями, золотыми кубками и прочими подношениями, так что самый последний пехотинец имел теперь пригоршню су, чтобы выпить за великодушие короля. Хотя он тратил деньги осмотрительно и был расчетливым дельцом, однако знал цену щедрости. Цель для Ричарда всегда значила неизмеримо больше, чем средства ее достижения.
В порыве расточительности Ричард не забыл и своих труверов. Каждый получил вознаграждение, и Дени, привыкший жить обещаниями, стоически подтянув пояс, стал обладателем пятнадцати марок серебром. Внезапно свалившееся ему в руки богатство настолько вывело его из равновесия, что он нанял к себе на службу менестрелем Гираута из Эврё.
Этот человек появился после взятия Мессины с новой арфой, беззаботно объяснив, что какой-то незадачливый горожанин ее потерял, а он подобрал добро. Он принес еще несколько памятных сувениров, добытых из того же источника: серебряный котелок, несколько брошей и колец, пару новых туфель, сарацинский кинжал с нефритовой рукоятью, инкрустированной перламутром, и чернильницу из слоновой кости, искусно выточенную, покрытую резными фигурками мифических животных, таких как слон и жираф.
Понс, желая немного подшутить над ним, сказал:
– Ты называл себя менестрелем. Ну так спой нам что-нибудь, а мы послушаем.
– Что угодно вашей светлости, – ответил Гираут, – любовную песнь, батальную песнь, веселый танцевальный напев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133